Падший будет прощен

Птица, сидящая на дереве, не боится, что ветка сломается. Она доверяет не дереву, а своим крыльям. Генрик Ибсен

      Полгода назад Харун мысли бы не допустил, что они с женушкой достигнут стадии принятия друг друга и своей новой реальности. Что эта реальность обратится в крепость, устойчивую к трагикомедиям жизни, и им даже удастся забыть, что такая магия брака невозможна в неспокойных стенах Шадоглу.       Харун и не подумал рассердиться, когда на его полке в шкафу недостало половины вещей, а Ярен с будничным видом сообщила, что отдала весеннее и летнее в стирку Мелике. На неделе обещали резкое потепление, и она решила подготовиться. Утром опять сыпал дождь, однако и жена не возмутилась, когда Харун попросил надеть зимнее пальто, нарушив тщательно продуманный ею модный образ. Они собирались на встречу с Фыратом, и их душевное единогласие только приблизилось к своему апогею, когда они поняли, что оба недолюбливали кузена, а те папочка Джихан и мамочка Хандан, которые, отстранившись от всего мира, втихую перешептывались, увлеченные друг другом, это уже давно они с Ярен. Как два роксолана в мидьятском лагере, вооруженные копьями острот и неиссякаемых тем для дискуссий.       — Харун, что ищешь? — поинтересовалась Ярен, сидя перед зеркалом трюмо.       — Телефон… Не видела?       Харун заглянул в тумбочку и поворошил одеяло. На кровать выпали наушники женушки и резинка для волос, которую забыла Гюль. Вчерашний английский прошел на ура. Харун застукал сестер, перекидывающихся игрушкой. Ярен — слово на турецком и запускала в Гюль плюшевую куклу, малышка ей — перевод на английском, а кукла летела обратно. Так за игрой и учили, подняв на весь этаж веселый галдеж.       Поправив одеяло, Харун осмотрелся. Только бы не потерять телефон, как наручные часы, канувшие в бездну. Хотя, к счастью, это ни в какое сравнение не шло с утраченной финансовой подушкой, без которой Шадоглу еще долго не смогут безмятежно спать. Харун недавно созванивался с Азатом — и ведь гаджет проклятый был на месте, и шурин, побывший с тестем в полиции, заявил, что им влепят штраф на грани разорения. Но из уважения к Мустафе-аге и Насух-бею сторонам отвели неделю на примирение, а если нет, то заявление Фырата пойдет в ход.       — Вот он, — обронила жена.       Ее рука с щеточкой туши зависла, оттянув верхнее веко, а широко распахнутый глаз в отражении выразительно указал на груду косметики и духов. Харун обнаружил под ней подключенный к зарядке смартфон и отсоединил его от провода.       — Ты поставила? — улыбнулся он.       — Аллах, да! Ты забыл зарядить, а я поставила, — передернула плечами Ярен и мазнула пару раз щеточкой, чтобы выделить нижние ресницы. Но промахнулась и испачкала пылающую щеку. — Ты оделся? Тогда выйди и не мешай мне краситься.       — С чего это вдруг?       — С того, Харун-паша, что мне нужно создать себе настроение, а ты создаешь помехи. Я не покажу Асланбеям, что огорчена из-за отца, иначе они будут слишком широко улыбаться.       Женушка вытерла салфеткой след от туши и неожиданно застыла в одном растерянном чувстве под взглядом Харуна, в котором слились вкрадчивость и нежность. Он был признателен ей за заботу с зарядкой, и, кажется, это жутко всполошило ее.       — Милая, толку создавать настроение, если его все равно испортит Фырат? Но, кстати, ему не помешало бы дать нагрузку своим мимическим мышцам. Как ни приеду в офис, на меня пялится флегматичная физиономия «отца ужаса».       Харун прислонился к стене и навис над трюмо, поглощенный вулканической активностью, которая клокотала в душе смущенной женушки. Он придвинулся к краю. А Ярен с каким-то внутренним трепетом обратилась к зеркалу и распушила волнистые волосы. Ледяную курдскую деву, что смело бросала Харуну вызов, накрыла бурлящая лава противоречий. Ярен всего-то постирала его вещи и зарядила телефон, и вот — она, как земное, сброшенное с земли, ни жива ни мертва, не решалась принять чью-то благодарность и поверить, что ее не проклинали, а благодарили.       — Харун, выйди! Ты отвлекаешь меня, — женушка пригрозила ему тюбиком туши.       — О Аллах, жду во дворе, — все же капитулировал он, прихватив зонтик.       Вскоре поднявшийся ветер вынудил Харуна пойти обратно за шарфом. Он зашел, а у женушки дилемма: один ботинок застегивался, а второй — как такое может быть, непонятно же — не застегивался. Последняя удобная обувь пришла в негодность из-за отеков. А они как раз собирались из офиса поехать сразу в обувной за покупками.       — Помочь? — предложил Харун.       Ярен бросила бороться с заевшей молнией и устало навалилась на спинку кресла. Бормотание по-курдски сквозь стиснутые зубы напомнило тигриный рокот.       — Да. Wake me up when it's all over. Пусть я проснусь и выйду из родильной с сыном в одной руке и нормальной обувью в другой!       Вполне объяснимое желание, учитывая, что, застегивая сапоги, жена отклонялась немного назад и вбок, так как живот не позволял нагибаться вперед.       — Ладно, — серьезно заговорила Ярен, — у мамы есть хорошие сапоги, она знает, попроси одолжить их. Только не говори, что мои не налезают! — сказала вдогонку, остановив Харуна у двери. — А то она завалит меня лекциями про неправильное питание.       Ненадолго задержавшись, Харун вернулся и вручил ей коробку с обувью, из которой Ярен тут же вытряхнула поношенное, но добротное содержимое.       — Ликуй, жизнь моя! Я уломал мамочку Хандан на вечер французской кухни, ею ты хотя бы не брезгуешь. Что-то мне подсказывает, что, намучившись в обувном, ты не захочешь в кафе и запросишься домой.       Когда домочадцам хотелось чего-то нового и неопробованного, Шейда удивлял их зарубежной кухней. Насух-бей, приверженец традиционных вкусов, так уж и быть, давал милостивое разрешение на это баловство. Женушка не пропускала ни одно роскошное застолье и что-то да пробовала из деликатесов. Особенно ее радовало, что на зарубежных ужинах не задерживался глава семьи.       Удовлетворенно кивнув, Ярен отбросила ненужный ботинок и в приливе лисьей хитрости произнесла:       — Господин Карагез, а уговоришь маму отступиться от овощной диеты? Взываю к тебе, великий талант!       — Уговоришь ты, — неожиданно заулыбался Харун и проверил время на телефоне. В запасе час с небольшим, и на встречу они успевали. В порыве эмоций Ярен вскинула руки — такое задание на прочность ее не устраивало, она отказывалась его выполнять. — Любимая, я вижу, ты готова сдаться?       — Нет! Харун, послушай, что скажу. Если я заговорю с мамой, будет претензия, если ты, то просьба. Она ждет от меня подвох. Я, увы, не обожаемый зятек.       Харуну, в общем-то, стало без разницы, что подавалось к столу Шадоглу, но последние месяцы кухня была больным вопросом Ярен. Она быстро полюбила ресторанную пищу за разнообразие и сложность блюд, хотя предложения меню также перебирала без конца, пока нагоняла аппетит. Вряд ли отказ от тушеных овощей существенно облегчит им жизнь, которую переворачивал с ног на голову любой ее пищевой каприз. Как с тем вином. Скорее всего, Ярен лишь хотелось пободаться с мамочкой Хандан, как с одной из хранительниц семейного очага, и не важно, по какой причине. Так уж ли она нужна своенравной женщине, в которой зашевелилась хозяйка, внезапно постиравшая вещи Харуна? Прихоть беременной жены очень легко перепутать с реальной нуждой, об этом врач тоже заблаговременно известила его.       — Конечно, переубеждать мамочку Хандан то же, что гнуть старое дерево, — признал Харун.       Но, по крайне мере, это дерево, падкое на заботу и внимание, а не мраморная колонна Фюсун-ханым, заставляющая целый Мардин с отчаянием разбивать об нее лоб. Мать полгода злостно играла в молчанку, обрывая все попытки договориться с ней, и побила свои же рекорды. О некоторых ее делах, не особо значительных для дела, Харун узнавал от Генюль, с которой они коротко сошлись на почве смерти Аслана. Она много расспрашивала о жизни брата до приезда в Мидьят.       Харун досказал:       — Однако в диалоге, милая, есть огромная разница между тем, когда ты давишь и настаиваешь на своем и когда создаешь впечатление выбора. Собеседник охотнее согласится с тобой, если будет считать, что сам сделал нужный тебе вывод.       Склоненное и нахмуренное лицо жены сложилось в недоверчивую полуулыбку. Она натянула на ногу первый сапог, не смогла наклониться и запыхалась. Харун присел на корточки, помогая застегнуть молнию.       — Она не собеседник, она — мать. Ну хорошо, поищу для нее альтернативу. Но какую? Мне ее не просто заинтересовать.       — Я помогу подобрать аргументы, но говорить будешь ты.       — Машаллах, ты даже меня убедил! У тебя вышло бы лучше, — Ярен сделала новую попытку втянуть Харуна в свою фронду.       — Ататюрк не терял надежды, вот и ты не теряй. Даже если ничего не выйдет с первого раза, твои старания пойдут в счет.       — Я не ручаюсь, что мы не поругаемся и не станет еще хуже. Аллахом клянусь, Харун, потом пеняй на себя, — ехидненько сказала Ярен и с трудом просунула вторую отекшую ногу в поданный сапог. — Осторожно, не зацепи капрон, — донесся указ вредной султанши, за который Харун оплавил ее выразительным молчанием, выровнял ее голень и потянул тугую молнию вверх.       Смешно закусив изнутри щеку, Ярен отвернулась. В ту же секунду ей очень удачно попался под руку его телефон, отложенный на столик, и она рассмотрела выплывшее на экран сообщение от американской коллеги. Элены.       Чтобы Харун заметил, Ярен подчеркнуто напустила на себя тень ярости. Он взял это на заметку, но поднялся, пытаясь не придавать происходящему смысл. А гордая женушка не стала спрашивать, что эта за посторонняя женщина в его чатах, не разразилась придирками и даже не предъявила ему за всех европеек разом, откопав из недр памяти английскую туристку трехмесячной давности. Она только подала Харуну телефон и беспощадно утопила его в своих льдисто-голубых глазах.       — Тебе пишут. Элена?       С убеждением, что рожденный львом пизды не получит, Харун подразнил свою тигрицу:       — Моя правая рука. Незаменимый главбух.       — По работе, значит, — исправила его Ярен, и ее акцент на бизнесе был просто восхитителен, из разряда «Даже не смей считать эту жалкую сотрудницу чем-то большим». Следом она накинула пальто и надела шляпку-клош, сразив Харуна улыбкой кинодивы. — Ну что, я готова. Поехали!       В просторном кабинете офиса мерно отстукивали настенные часы. С Азатом они решили держаться простой и четкой тактики: если переговоры сложатся неудачно, то, по крайней мере, noli nocere — не навреди еще больше. Но, естественно, в исполнении это оказалось не так-то просто. Фырат обещал приехать с Мираном, и, пока их ждали, в никуда улетел целый час, как будто эти путешественники добирались до отеля не из дома, а из времен джахилия.       Азат нервно покручивал четки, цедя возмущения. Харун удерживал себя в рамках деловой этики, но ему тоже остро хотелось сотрясти воздух ругательствами: от души, картечью, так, чтобы джинны, склоняющие их к греху злости, поразбежались в страхе. Турецких ругательств было много, они были насыщеннее английских и растягивали время, необходимое для выпуска пара. В мыслях Харуна они звучали угрожающе.       Сперва уморилась Ярен. Она вошла к ним из приемной, предупредив, что спустится в кафе.       — Опять есть? — озлобленность Азата растаяла в благодушной улыбке.       Он как-то сказал, что его племяшка ест больше, чем он, и впал в кратковременный ступор, узнав, что Ахмет в утробе вел активную познавательную деятельность: сосал палец, видел сны, строил рожицы, играл с пуповиной, пинал мать. За пинал иногда отдельное спасибо — во время споров хоть какая-то управа на Ярен. Сын не выносил, когда у нее портилось настроение.       — Если хочешь, останусь выпить кофе с вами, — предложила женушка.       Азат возразил:       — Не надо, это серьезный мужской разговор.       — Будет смешно, если мужчины до него не дойдут. Это так по-серьезному!       Четки в руках Азата крутились по сороковому кругу, подыгрывая тиканью настенных часов.       — Ярен, ты пришла пить нашу кровь?       — У меня легкая анемия, мне можно.       Сегодня жена была в ударе, и ее искрометные удары приходились на старшего брата. Что-то похожее происходило у Харуна с кузеном — к слову, разделяли их одиннадцать лет, из-за которых он не мог отделаться от впечатления, что судьба не братом наградила его, а впихнула в нагрузку занудного деда. С первого дня знакомства они с Фыратом не поладили.       — О, явились, наконец, — оповестила Ярен и прошлась по Фырату с Мираном острым взором, когда они зашли в кабинет. — Фырат, что так долго, тебя мамочка Фюсун не отпускала? — уязвила она, и Харун за неимением возможности посмотрел на дьяволицу отборнейшим турецким матом. — Ладно, легкой работы!       В накаленной обстановке работа точно пойдет легче некуда.       Миран рывком опустился в кресло напротив Азата и сжал подлокотник, а неизменно сдержанное, скучное лицо Фырата очутилось перед Харуном. Трудно было обойтись без сравнения с матерью. Кузен словно подражал ей, усваивая мудреную науку быть повелителем львов. Иное дело Миран, который, нахохлившись, точь-в-точь изображал гневливого Насух-бея. Вот так повнимательнее глянешь на них и уверуешь в их родство без всяких генетических тестов, на которых, топоча ногами, настаивал Насух-бей. Никак не мог поверить, что сын вражеского клана — его внук, претендующий на наследство, фамилию и покровительство. Древние обычаи кровного союза запрещали трогать своих. Сыновей. К дочерям эти привилегии не всегда относились. Миран же из принципа ни к какой семье себя не причислял. Он налаживал дружбу с Хазар-беем и только в знак того, что больше не отрицал в нем отца, стал Шадоглу на бумаге.       — Итак, — пошатнул тишину Азат, — спасибо, что пришли. Пожалуй, начнем?       — Если вам есть что сказать, — нехотя кивнул Фырат. — Но, думаю, все и так предельно ясно, Азат-бей. В ваших оправданиях не будет смысла. Я не допущу, чтобы это бесстыдное воровство спустили на тормозах.       — Я понимаю, как чудовищно выглядит поступок моего отца, вы имеете право на злость. Мы шокированы не менее вас. Но...       Пробудившаяся совесть не позволила Азату дальше оправдывать папочку Джихана, поэтому слово взял Харун. Надо же как-то завернуть эту нелицеприятную ситуацию в красивую обертку, но и о том, что Джихан-бей хотел подкупить полицию, не скажешь — мать узнает, а очень вероятно, что идея с заявлением принадлежала ей. Тесть тогда вообще от позора не отмоется. На Востоке позор страшнее горя. Хуже смерти.       — Джихан-бей действовал из лучших побуждений. Ваша вражда семей, начатая Азизе-ханым, расследование убитой сотрудницы нанесли огромный вред репутации фирмы. Чтобы очистить ее, Шадоглу потратили немалую сумму, замечу, из личных средств в том числе. На одном адвокате Мустафы-аги семья понесла большие убытки, которые едва покроет прибыль. Разумеется, Джихан-бей поспешил, действуя в обход председателей, но даже опытный человек, переживая за честь рода и бизнес, может ошибиться.       — Возможно, — туманно произнес Фырат. Не поверил, ни на йоту. — Но у компании есть свой адвокат, который ведет ее, своя отлаженная система. Зачем понадобилось привлекать еще кого-то?       Харун мог биться об заклад, что братец пришел на собрание только затем, чтобы услышать, как они, обчищая счет фирмы, готовили хитроумный замысел против Фюсун-ханым и облажались. Он явился за чистосердечными показаниями. Что Азизе служил, как верный пес, жертвуя совестью, что теперь в матери обрел покровительницу. В голосе Фырата Харун явственно слышал ее речи.       — Если Джихан-бей посчитал, что фирма недостаточно защищена, ему следовало обратиться с этим вопросом в совет. У нас есть устав.       Трудно было не согласиться. И, конечно, Харун с Азатом учли этот момент, ведь папочка Джихан не единственный, кто нарушил правила устава, породив в совете разброд и шатание.       — Верно, — не спорил Азат. — Только с некоторых пор у совета появился кое-какой неофициальный консультант по бизнесу, а нас не устраивает, что он имеет доступ к делам фирмы. Поэтому отец не созывал совет. Он подумал, что делиться с тобой планами небезопасно. Фырат-бей, нам известно, что закрытая информация до сих пор передается тобой постороннему лицу, хотя мы не раз обсуждали это. Какое отношение к фирме имеет Фюсун? Она нам не партнер.       Азат коротко переглянулся с Мираном. Тот сцепил натруженные руки в замок и шумно задышал через нос, когда вспомнили отравительницу его жены.       — Как видишь, кузен, твои действия тоже не вызывают доверия. Ни у кого из присутствующих, — усмехнулся Харун, пробив новую брешь в терпении молчаливого Мирана. Из его потемневших глаз на Фырата глянула мутная ненависть. Стало быть, они в ссоре и кузен вбил нехилый такой клин в их некогда дружный дуэт.       — Фюсун-ханым — моя тетушка, и она всего лишь гостит у меня. Сколько ей нужно, столько она будет оставаться в доме своих предков. Я оказываю ей родственное почтение, в котором отказали сын с невесткой. Таковы порядки.       Глаза Мирана сделали орбиту вокруг мозга — ругательства, которые, очевидно, ворочались у него на языке, он с усилием проглотил, и это был последний рубеж его терпимости. Впрочем, у Харуна тоже, но он приказал себе сидеть, не двигаясь, и дипломатично избегать конфликта. Это встреча нужна им с Азатом, они на ней настаивали и не должны поддаваться на провокации. Но куда там. Забыв о четках, намотанных на пальцы, Азат потрясенно вперился в Фырата и сказал:       — Рядом с тобой сидит названый брат, нерожденного ребенка которого убила Фюсун. Ребенка моей кузины — сестры, которую я чуть не потерял из-за того яда. О каком почтении ты говоришь? Это возмутительно! Фюсун заклеймила себя смертью невинного дитя и нашей сотрудницы. И угрожала расправой Ярен.       — Я глубоко сочувствую Рейян и Мирану. Что бы ни случилось, я буду безгранично предан им. Но что до другого убийства, то у полиции нет оснований подозревать Фюсун-ханым, не так ли? — съехал с темы Фырат, взяв надменный тон, словно в эту самую минуту на его плече похвально расположилась жесткая рука Фюсун Асланбей. Харун уже не сомневался, что за его ухищрениями стояла какая-то цель.       — Ярен — свидетельница, — обрубил Харун.       — Всем известно, что ей ничего не стоит солгать. Она всегда врет. А ты, Харун-бей, и сам обманщик, запросто прикроешь ее клевету. Так же, как вы сейчас пытаетесь прикрыть воровство Джихан-бея.       Наверное, взгляд Харуна, посланный в братца, можно было назвать убивающим. Терпение его вытерпелось, потому что тот затронул Ярен. Ужас и сострадание не перевернули душу Фырата, когда его близкий друг был карающей рукой Азизе и они целенаправленно разрушали жизнь невиновных людей. Но нахалу хватало наглости вытряхивать на всеобщее обозрение чужие пороки, будто это как-то умаляло его грехи. Харун постыдился бы поднимать глаза на членов Шадоглу, если бы по его вине пострадали их близкие, а Фырат — ничего, скалился им с Азатом в лица и рассуждал о морали.       — Фырат, пока не поздно, мы предлагаем восстановить сотрудничество. Понимаю, что из методов борьбы с партнерами вам привычнее порочить имена их дочерей и жен. Нападать на слабых в порядках Мидьята. Но я верю Ярен и отлично знаю, на что способна моя мать. Странно, что это очевидно всем, кроме тебя. Она как-никак в твоем доме гостит, — с ледяной улыбкой осадил кузена Харун. — Так что там по уставу, брат Азат?       Харун с удовлетворением отметил результат нанесенного удара: как затлел разжигаемый матерью цинизм Фырата, а, переполненный ярости к нему из-за «тетушки Фюсун», в кресле заметался Миран.       — По уставу, — вмешался он, — мы праве требовать исключения Джихана из совета директоров в судебном порядке!       — Да, если вы не заберете заявление, дело примет такой оборот, — деловито покивал головой Азат.       Харун облокотился на подлокотник.       — Потом мы также можем воспользоваться своим правом исключить из Общества тебя, Фырат. За разглашение информации компании. Учитывая, что мать — глава конкурентной фирмы, ты нарушаешь сразу два пункта устава, так как твои действия причиняют вред Обществу.       — И останется дело за малым, — закончил за Харуном Азат. — Асланбеи потеряют контроль над фирмой. Тебе и моему отцу выплатят стоимость ваших долей, ну а мы с братом Мираном, Харуном и Хазар-беем возглавим совет.       Тут Миран подорвался с кресла и, оттолкнув Фырата, который хотел его остановить, вылетел вон из кабинета. От хлопка двери по стенам пробежала вибрация. Кузен недолго помедлил и помчался вслед за другом.       — Как думаешь, сработало? Вроде Фырат клюнул, — засомневался Азат.       — Без понятия, пока не сказать наверняка, — нахмурился Харун, потерев лоб. — У меня придурошный кузен, поэтому я ни за что не ручаюсь. Но он обязательно передаст наш разговор матери.       — А ей нужна доля Асланбеев в совете. Надеюсь, они достаточно разумны, чтобы отозвать заявление на отца. Но что не так с Фыратом, не пойму? Он в жизни Мирана не предал бы! Почему он не выгонит Фюсун? Он — законный хозяин особняка.       — Значит, она нашла, как на него повлиять, а у него крупное наследство. Не думай, что мать приехала затем, чтобы прекратить произвол Азизе, это наверняка просто повод. Она всегда держится поближе к деньгам, — со знанием материнской сущности проговорил Харун.       Он был рядом с ней, пока длился траур по Аслану, и настаивал на ее возвращении в Урфу, как только положенные традиции будут исполнены. Будь асланбейское логово его домом, мать бы сама убралась восвояси, не вынеся его главенство вкупе с «отвратительным характером», потому что для нее это было то же самое, что пытаться переупрямить свое отражение. Там, где начиналось имущество Харуна, манипуляции матери, изученные вдоль и поперек, не действовали. Но Азат был прав, по закону хозяин особняка — Фырат, и все зависело от него.       Что ж, придется ждать. Попрощавшись с Азатом, Харун встал и спустился в кафе к женушке.       Во дворе особняка их с Ярен застал окрик мамочки Хандан. Из спальни спускалась энергичная, но грозная теща, с самого утра взведенная готовкой и семейными хлопотами о папочке Джихане и его поездке в участок. И так вышло, что, когда все разъехались по делам, в доме воцарилась необычайная идиллия, в которой госпожа Хандан, не в себе от суеты, продолжала искать то же смятение и отклик. У ворот она встряхнула золотыми браслетами, с надеждой воззрившись на Харуна, и он уже знал, о чем она спросит:       — Ну, какие новости? Вы виделись с Фыратом, он заберет заявление? Ах, Аллах, не допусти, чтобы Джихана посадили!       — Мамочка, — понимая, что утешить ее нечем, потому что кузен ушел от них в раздумьях, Харун постарался сгладить углы, но и не врать: — Фырат нас выслушал. Он пока не принял решение, но не тревожьтесь, у нас в запасе неделя. Раз Фырат пришел на встречу, думаю, он открыт к сотрудничеству.       — Иншаллах, чтоб не сглазить, — грустно взмолилась госпожа Хандан. Потом она увидела в его руках пакет с коробками от новой обуви, оглянулась на Ярен и в пучину смятения решила низринуться, прихватив с собой дочь: — Ты погляди, звезда моя, с каждой покупкой ты делаешься счастливее и краше, Машаллах!       — Это потому что каждая покупка приходится на прибавление веса у Ахмета. Твоего внука, мама, не догонишь, — прихвастнула женушка, одернув край пальто.       — И правильно, обновки радуют сердце, а счастливая мать — счастливый малыш. Пусть Ахмета всегда окружают счастье и красота! — мамочка Хандан растрогалась и дотронулась до живота жены, на мгновение предавшись мыслям о долгожданном внуке. — Однако не думай, Ярен, будто я не вижу, что ты нарушаешь диету. Тебе и мои сапоги скоро не налезут, если не будешь следить за питанием. Я говорю о ресторанной еде. Сегодня французская кухня на ужин, но я уступаю в последний раз. Больше не подсылай ко мне Харуна, не пользуйся его добротой, я скажу «нет».       Ярен готовилась к такой реакции и совсем не расстроилась. Почувствовав, что настал решающий час, она украла одобрительный взгляд Харуна и пошла на штурм:       — Я ни о чем не просила, мама, но мне нравится ваша идея. Я тут думала, как нам разнообразить стол, и, мне кажется, в зарубежной кухне можно найти много полезного и подавать ее чаще. Когда ты устраивала дни иностранной кухни, всем так нравилось, помнишь?       Мамочка Хандан удивленно приоткрыла рот, словно не узнав дочь. Она рассчитывала на яркий протест, на выставленные щит и саблю, а обнаружила, что ее дружески взяли под руку и в придачу удостоили вниманием ее прошлые труды. Ярен начала с моментов, в которых они согласны.       — Конечно, — с неверием кивнула теща. — Погоди-ка, дочка, не путай меня! Ты хочешь заменить турецкую кухню иностранной?       — Нет, но ты можешь подавать турецкие блюда вместе с иностранными, и тогда все будут довольны. Шейда такой талантливый повар, а ему приходится готовить однообразную еду. Он не реализует свой потенциал. По-моему, ему скучно работать у нас. Боюсь, как бы его кто-нибудь не переманил.       — Да, я тоже очень ценю Шейду. Но что-то не нравится мне такое смешение. Как бы дед не пришел в ярость, я ведь буду виновата. На него и так страшно взглянуть: он очень зол на твоего отца.       По устоявшейся традиции у Шадоглу все упиралось в главного виновника бед — Насух-бея. Умел он сдавить горло с такой яростной силой, что его детям становилось нечем дышать. Ярен рассказывала, что так у них повелось с детства — с детства Джихан-бея. Все контролировал дед, даже с кем играть его любимой внучке, решал он. Еще глубже прогрызть близким печенки могла бы только мать Харуна. Он подумал присоединиться к разговору, но женушка невозмутимо придержала его, коснувшись плеча. Это все еще ее бой, и она так легко не сдастся.       — Да, верно, — согласилась Ярен с недостатком своих аргументов и притворно огорчилась этому. Голливудская киноиндустрия трижды сплюнула, потеряв в ней талантливую актрису. — Жаль, что мы доставили деду неприятности. Но что бы он ни думал, папа хотел как лучше, и я в него верю.       Госпожа Хандан оживилась, ощутив товарищеское плечо, на которое им с мужем дали опереться. Ярен вошла в раж:       — Тогда тем более надо сделать что-то особенное, чтобы они расслабились и примирились. Шадоглу не вправе опускать руки. И счастье, и беду мы встречаем с гордо поднятой головой. Не так ли всегда было? Накрой праздничный стол, мама. В офисе напряженная обстановка, пусть хотя бы дом приносит нам радость. Правда, Харун?       По-видимому, их ментальная связь с Ярен настолько окрепла, что достигла отметки «врать, не сговариваясь». Оставшуюся часть разговора они рука об руку наблюдали перекати поле, пролетающее в глазах озабоченной мамочки Хандан. Она была согласна на что угодно, лишь бы прекратить междоусобицу с Насух-беем.       — Именно, в отеле тоскливо, как на кладбище, — подтвердил Харун. Он не сильно отклонился от правды: несмотря на то, что Джихан-бей вернул фирме украденные деньги, Шадоглу с Асланбеями друг друга живьем жаждали закопать.       — Мама, если займешься примирением папы с дедом, останется поточнее определиться с меню. Шейда приготовит для них что-нибудь изысканное, — посоветовала жена.       — Иншаллах, возможно. Я подумаю, — сказала побежденная госпожа Хандан.       Оставив тещу наедине с грандиозными замыслами, которым она безотлагательно предалась, Харун с женой поднялись наверх. Он закрыл за ними дверь спальной и поставил на пол пакет с обувью. На столик упала шляпка Ярен. Она обмахнулась руками и, сбросив жаркое пальто, триумфально повернулась к Харуну в предвкушении оваций.       — Это успех, милая! — похвалил он. — По-моему, мамочка Хандан разглядела в тебе душевную подругу. Ты сделала для нее жизнь несколько спокойнее, и вместо третирования семьи она озаботится праздником.       — Это было легко! Она практически не сопротивлялась, на нее это не похоже.       — Ты удачно подобрала момент и аргументы.       Харун невзначай приблизился, пока стягивал куртку, отчего женушка шагнула к нему и чуть не натолкнулась на Харуна в узком проходе. Какой-то вопрос захватил Ярен и тотчас вылетел из ее памяти. Да он и не существенен был. Харун все равно бы его прослушал, заглядевшись на точеную вытянутую шею и своевольный изгиб губ, с которых сорвалось его имя. То, как трогательно жена сверлила его глазами, злясь на свою забывчивость, показалось ему невероятно пленительным.       Стук в дверь заставил их опомниться и пригласить непрошеного гостя. На пороге стояла Мелике и, долго извиняясь, просила отложить стирку, затеянную Ярен. На кухне потребовались рабочие руки, творящие волшебство праздничного ужина.       Они отпустили Мелике с миром. Харун не торопился с вещами, да только подумал, что стирка жены встанет в один ряд с такими эпохальными событиями, как их знакомство, ссора и две свадьбы. Замыкающим будет день рождения Ахмета.       — И снова спасибо за заботу, — с теплотой в голосе сказал Харун.       — Не стоит, — выдохнула Ярен и от растерянности скрылась за образом неприступной султанши, с малых лет насажденным Насух-беем. — Я всего-то удачно подобрала момент, когда ты не будешь сопротивляться и смотреть на меня, как на свою мать.       — Я так смотрю на тебя?       Удивленный Харун откинул ненужную куртку на кресло и снова обратился к жене. Или это подкралась ее странная прихоть, или на него оружейным стволом наставили намек на то, что он где-то провинился, но пока не понимал, где. Так как Харун был выше на полголовы, Ярен приходилось вскидывать голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо.       — Нет! — вспылила она. — То есть да. То есть... ты же держишься на расстоянии. Что бы я ни делала, я не чувствую, что ты доверяешь мне. Я думаю, ты боишься разглядеть во мне свою мать. Твоя злость на нее настолько сильна, что ты остался со мной и заботишься обо мне, терпишь Фырата, моего деда, наши порядки, потому что так нужно. А я хочу, чтобы доверие ко мне было выше долга и злости, чтобы ты просто...       Любил.       — Что? — Харун с улыбкой наклонился к жене.       Неозвученное пожелание поглотила неожиданная тишина, от которой сердце сбивалось с ритма и молилось небесам, чтобы Ярен договорила. Она стряхнула с щеки шелковистую прядь волос и произнесла надорванно:       — Скажи ты.       — Ты уверена, что я вижу в тебе свою мать. Я скажу, милая, но ты все равно не поверишь, будешь убеждать, что я как-то не так на тебя посмотрел или пытаюсь увиливать.       — Харун, я беременная, а не слепая! Я распознаю мельчайшие оттенки запахов и вкуса. Я не сочиняю. Думаешь, мне не видно, что после вчерашнего броневика ты смотришь на всех волком? Даже на меня! — обидчиво воскликнула Ярен, словно не то что смотреть, а украдкой бросать на нее такие взгляды было немыслимо и невозможно.       Так вот где он проебался. Как Харун ни прятал за хладнокровием раздражение на мать, оно все-таки прорывалось наружу, и Ярен принимала это на свой счет. С каждым преступлением матери милосердие не спеша покидало душу Харуна. Это страшно пугало, и единственной причиной, почему он до сих пор делал снисхождение этому прогнившему миру, была женщина, стоявшая напротив. Ее храбрость и гордое пламя. В сочетании с хрупкостью они делали Ярен похожей на птицу, что упрямо разбивалась о горячие ассирийские ветра. Ее слезы, улыбка в голубых глазах и смех, которые вызывали его шутки. Дерзкая женушка, вновь прожигающая на нем дыру за то, что он терзал ее молчанием. Оступившаяся и падшая. Но простившая и научившая его прощать.       — Хорошо, — Харун взял ее влажные руки в свои. — Закрой глаза.       — Зачем это?       — Закрой, так нужно, — с лукавством велел Харун, и жена, собрав смелость в кулак, подчинилась. Он не отпускал ее, держа за плечи, чтобы не создавать у нее ощущение оторванности. — Просто слушай, жизнь моя. Любовь слышится в голосе раньше, чем угадывается во взгляде.       Ярен разомкнула губы, но это была еще не улыбка. Она будто соглашалась с ним и просила продолжать. По своему опыту Харун знал, что голос — второе лицо. У матери он с детства наблюдал одну каменную маску на все случаи, говорившую: «Отгадай, какую эмоцию я показываю». В зрачках алмазами сверкало презрение, поэтому ему ничего не оставалось, как полагаться на ее походку и интонации, выдававшие обман. В бизнесе, впрочем, тоже. Может, люди лучше понимали бы других, если бы слушали, закрыв глаза.       — Вначале нас штормило, знаю. Мы не раз были на грани развода. Но, несмотря ни на что, из всего этого дерьма — в переносном и буквальном смысле — мы выбирались вместе. Я люблю... преодолевать ошибки и обстоятельства вместе с тобой. Люблю проводить для тебя уроки, хоть ты и ленишься и сама же потом хвастаешься успехами. Люблю готовить, танцевать и покупать нам вино после пустяковых ссор. Конечно, ссор хотелось бы поменьше, поэтому я люблю держать клятву бахта и снимать стресс, гуляя с тобой и стреляя по яблокам. Да, я люблю твои вездесущие яблоки! И очень дорожу нашими беседами и ночными ужинами, из-за которых мы ездим покупать тебе новую одежду и обувь. Я люблю делить с тобой боль и мечты, потому что таким было наше решение на свадьбе, а оно непреложно.       Сомкнутые веки женушки задрожали, а лицо украсила нежная улыбка.       — Я убедился, что полюбить кого-то можно, только полюбив жизнь с этим человеком такой неидеальной и трудной, какая она есть. Ярен, — Харун заговорил тише. Сведя брови, жена вслушивалась в звук его голоса. — Ты влюбляешь меня в минуты, прожитые рядом с тобой. Я вижу в тебе женщину, которая обретает крылья и учится им доверять. А о Фюсун Асланбей не думай, — проговорил он с тяжелым чувством, которое, наконец, выдрал из сердца и свободно вздохнул: — Ни ей, ни старым обидам в нашей жизни места нет. Лети, не оглядываясь, любимая. И, как бы высоко ты ни взлетела, знай, что мои объятия всегда будут твоим домом, душа — мечетью для твоей тоски и надежд, а память — гробницей, в которой мы похороним плохие воспоминания.       — Я тоже... — зажмурилась на миг Ярен, потом вдруг прослезилась и обняла его. А что «тоже», она не договорила, так как Харун резко припал к ласковым, зовущим губам, отняв у нее дыхание, и признание смешалось с именем Аллаха.       Потянувшись к нему, Ярен требовательно зарылась пальцами в его волосы. Она прижималась к нему все крепче и крепче, то сдаваясь под порабощавшими ее ласками, то сгорая под торопливыми поцелуями, что смиренно ложились на ее лицо и шею. Восторг растворял Харуна до изнеможения. Он провел по пояснице жены, с трудом сдержавшись, чтобы не сорвать застежку платья, а затем стянуть с Ярен этот проклятый кусок ткани, скомкать и отбросить, как сорочку той ночью в отеле. Если это не навредит сыну, сегодня вечером Харун исполнит свое желание. Он завлек Ярен в ловушку удовольствия, и теперь они оба жаждали большего. Умопомрачительный аромат граната и трав... везде. В пшеничном золоте ее волос, на одежде и коже в изгибе шеи, которую Харун шаловливо прикусил, вызвав у жены сладкую дрожь. Наконец, она открыла мокрые глаза и неожиданно сорвалась на плач. О Всевышний, что за потоп Харун призвал на свою голову! Чувства захлестывали ее и бросались на него с жестокостью шторма. Внутри Харуна каждое из этих мгновений вызывало бурю, любовь, леденящее бессилие и разлом, и он целовал Ярен настойчивее и жарче, приглушая хриплые стоны.       — Я тоже люблю тебя! — прошептала она, уронив судорожный всхлип.       — Успокойся, а то Ахмета напугаешь. Ничего же плохого не случилось, — весело улыбнулся Харун. — Ты так смотришь на меня, как будто без этих слов жизнь бы остановилась.       Ярен снова заплакала и утвердительно ответила, сбиваясь с турецкого на родной лисий, что она полгода не слышала этих слов и какая это была катастрофа. С беременной женой лучше не спорить — ее лучше поддержать.       — Аллах, Аллах, милая, ты меня похоронишь!       Он спрятал ее в объятиях, поцеловав в висок, и стал поглаживать по спине, пока в его руках раскаленный океан эмоций тихо впадал в покой.       — Ярен! Дети! — мамочка Хандан окрикнула их, прежде чем войти. Увидев заплаканную женушку, она забыла, зачем шла, и так и зависла у порога, с ужасом спросив: — Вы поссорились?       Ну конечно, такое количество свадеб, разводов и повторных свадеб, прошедших в особняке, теща уже не выдерживала. Она, наверное, сляжет и не встанет, если они с Ярен опять поругаются.       — Мы помирились, мама, — успокоила ее Ярен. — Все в прошлом.       А вечером был праздничный ужин, на котором Насух-бей, умасленный хлопотами мамочки Хандан и скупыми извинениями папочки Джихана, терпеливо выслушал от Азата, как обстояли дела в фирме. Он сдвигал косматые брови и гневно шевелил усами, боясь вообразить, какие поганые слухи о Шадоглу змеились по городским улицам, базарам и домам и во что им обойдется помощь свата в проблеме с Асланбеями. Хвала Аллаху, разрешилась она уже через пару дней: упрямец Фырат забрал свое заявление.