Все хо-ро-блять-шо

Макар Андреевич, Макар Андреевич. А ведь в какой-то момент жизни Яся отчаялась настолько, что решила, будто влюблена в него. Страдала даже. В депрессию впала, дура. Как будто и не с ней было. Или с ней, но в другой какой-то реальности, где у нее нет ни чувства собственного достоинства, ни мозгов. А теперь смотрит на него, сидящего на ступеньках на заднем дворе своего здоровенного полупустого дома, и понимает, что, оказывается, до Елисея и не любила совсем. Никого. Типа… Никогда. Вот это инсайд, да? Фак. Макар сам ее позвал на разговор. Тайком от Елисея (спасибо ему за это), и этого хватило, чтобы понять все. Чтобы принять. Он позвал ее, потому что узнал про них, потому что Лера не смогла держать язык за зубами, потому что, черт побери, когда-то он должен был узнать! – Макар… – Лучше захлопнись, мать, пока я себя еще контролирую, – он смотрит на нее снизу вверх, а она стоит и топчется перед ним, как девчонка. – Ты че, вообще что ли ёбу дала? У тебя рамок в башке никаких нет? По нулям? Она ресницами хлопает и не представляет, что ей говорить. Потому что она знает, как это выглядит, ЗНА-ЕТ. И понимает его. И Леру понимает... Короче. – Все совсем не так… – О, серьезно? То есть, ты не взъелась на меня из-за того, что я тебя послал? Не решила отомстить через сына? Не соблазнила его, не втянула в эти – язык, сука, не поворачивается сказать – отношения? Может, еще скажешь, что не трахалась с ним? Ярослава, он же, блять, ребенок, и он влюбился в тебя, у тебя че в башке? Она собирается сказать, что Макар совершенно неправ, но прикусывает язык. Потому что да, взъелась. И да, решила отомстить через сына, а заодно заглушить им боль, от которой грудная клетка на кусочки тогда рвалась. Но она ведь не думала, что все зайдет так далеко. Что она не просто сбросит с этой скалы Елисея, а полетит на дно вместе с ним. Бляяяяяять. Это ж надо было… Такое дерьмище… Дерьмовее дерьма еще не случалось. Даже когда Сапрыкин к Наташе ушел. И она бы уже, наверное, в панике сбежала, как делает это всегда, если бы пару часов назад дома, перед зеркалом, не подготовилась к разговору. Не проговорила все вслух, не наревелась до икоты и головной боли. Яся вздыхает. – Знаю, ты меня ненавидишь… – начинает несмело. – Я просто скажу и уйду, хорошо? Макар не кивает, не отвечает – смотрит перед собой. У него глаза какие-то потухшие, красные, похудел, осунулся, он и сам словно падает куда-то в пропасть. И тут она еще – масло в огонь. Яся присаживается на ступеньку рядом, скрещивает пальцы. Впервые за долгие годы, а может, впервые в жизни, она собирается говорить открыто, по-настоящему. Быть искренней. Быть собой. Королёва-мамашка охуела бы от ее просветленности. – Ты хороший отец, Макар. Уж точно получше меня, – горький смешок срывается с ее губ. – И ты вырастил охрененного парня, честно говоря. Елисей такой... Он добрый. Он светлый, у него в душе нет черных пятен. Он – настоящий мужчина, которого ждет прекрасное будущее… И ты чертовски прав, он, правда, не заслужил, чтобы кто-то вроде меня поганил ему жизнь. А поганить я точно умею. Очевидно, это то, что он хотел услышать, потому что поворачивает голову и смотрит Ясе прямо в глаза. – Ты прости меня, мать, но ты пиздец как не подходишь для первых подростковых отношений. Ты и сама знаешь… Я из кожи выскочу, но этого не будет. «Просто фан», – звучат его же слова у нее в голове. Просто. Сука. Фан. Ну, раз фан, то хули… Давайте посмеемся. Ха-ха. Слишком импульсивная, слишком неадекватная, слишком п р о б л е м н а я. Какая там еще? Слезы подступают к горлу, и она проталкивает их обратно, потому что нужно как-то говорить, она должна сказать… Она должна. И она уже знает, что все кончено. Наверное, подсознательно она знала это всегда, поэтому и бегала от своих чувств так отчаянно, запрещала себе нырять. А когда сдалась – началось. Боже… – Я хочу, чтобы ты знал, – руки дрожат, голос дрожит, сердце колотится, как сумасшедшее. – Каким бы монстром, чудовищем ты меня ни считал, Макар… Я совершила миллиард ошибок в своей жизни. Их было так много, что я со счета сбилась. Но Елисей – не одна из них. Елисей – лучшее, что было в моей жизни. И если в нашем с тобой прошлом было хоть что-то хорошее – не говори ему о нас. Не разбивай ему сердце. В нем борются сомнения. Она видит их. И видит слабость в этом всегда таком сильном, уверенном мужчине. – Че правда? Волнуешься о его сердце? – Я с ним расстанусь, обещаю. Придумаю причины, сделаю так, чтобы он возненавидел меня до конца своих дней, – она и сама знает, что уже всхлипывает, но не может ни на секунду остановиться. – Но пусть, пожалуйста, ненавидит только меня. Ему нужен его отец. Кажется, пауза длится целую вечность. Макар смотрит ей в глаза, словно ищет там что-то… После чего кивает. – Хорошо. Но ты исчезнешь. Никаких вам совместных бизнесов, игр с твоим ребенком и прочей хероботины. Ничего, Ярослава. Совсем. Поняла? – Конечно, – она пытается улыбнуться, но душат слезы, поэтому получается только вытянуть губы в линию. – Спасибо.

***

Больше всего на свете она боялась, что он побежит за машиной. Но он сделал хуже. Он врос в землю. Застыл, прилип к ней. И взгляд его словно стеклянным стал. Пустым. Куда-то мимо, в воздух перед собой. Когда она, наконец выпуская наружу слезы, оставляла его там, на пустой темной набережной, он продолжал стоять. А она смотрела в зеркало заднего вида и молча умоляла его: отомри, отомри, отомри. Живи, Елисей. Ты должен. Твоя жизнь – драгоценность. Ты нужен этой прогнившей насквозь сраной планете, которую населяют такие же мрази как я. Нужен, чтобы очиститься. Моя светлый мальчик. Живи.