Сказки октября

Сон её не волновал. Волновало его отсутствие. Иногда она думала, что если не спишь, вертишься и крутишься, не находишь себе места на подушке, то можно было бы потратить это время с пользой, например, на мечту. Простую и ясную, и в мыслях о ней уснуть. Но мечта не шла в голову, и когда не спишь, и когда, наоборот, легко и быстро засыпаешь даже на ходу, в транспорте, в погожий день, созданный для прогулок. Во сне мечта тоже не посещала её. Иногда это была пустота, а иногда она видела, как идёт босиком, царапает стопы о кромку свежего льда на лужах, а мысль металась от страха опоздать, куда она должна успеть, до необходимости найти обувь. Утром колени ныли и, покидая дом, она надевала старые кроссовки со стоптанными пятками и разорванными задниками. Она шла, ускоряя шаг, мимо броских, красно-розовых, элегантных и множества других вывесок с названиями магазинов, ни разу не обратив внимания за долгие годы, что это магазины обуви, что она и так успевает. «Пауки пока побеждают». Хабалистая хозяйка дебаркадера в круговую неопределённо машет рукой. Пауков действительно было много, но не как в ужастиках или наркоманском приходе. Они не бежали толпой, не прыгали коварно сверху, оплетая тебя в кокон, и даже в номере их не оказалось. Но как только он первый раз зацепил паутину локтём, когда вышел на палубу и ухватился широко за перила, чтобы глубоко вдохнуть затиненые речные запахи, глаза как объектив фотоаппарата навели резкость, и он кивнул про себя, да, пауки побеждают. В каждом углу, на пересечении реек и даже промеж ножек стульев на улице – сеть паутины. И как вообще можно победить сотни существ, необузданное стремление к жизни, победить саму природу? И будет ли это вообще считаться победой? Человечество в лице хозяйки проигрывало эту войну. Он аккуратно поддевает паутину, потом вторую и третью, ведомый детским азартом – посмотреть, как встревоженные хозяева инопланетных домов начнут их чинить. А потом понимает, что каждый паук, на страже сидящий в центре кружева, мёртв. Путь – понятие объёмное, широкое, многогранное. Как часто и сам путь. Говорят, что у самураев есть только он. И последняя точка – где бы, с кем бы или с мыслями о ком бы она ни оказалась – будет в его конце. Ведь путь – это всегда отрезок. И что определяет путь? Ты сам, или он проложен кем-то до тебя? Где он по-настоящему твой, а где един и не отличим от чужого? Путь ли тебя определяет или ты сам формируешься и становишься собой на этом пути? И, возможно, твоя истинная человеческая суть откроется только в самой последней точке. Возможно, ты сделаешь множество ошибок на этой дороге и никогда не будешь знать наверняка, был ли в решениях своих прав. Но кое в чём Итачи был точно уверен, хоть любая уверенность – ничто иное как иллюзия, сложенная из личного опыта и знаний, искажённых призмой шарингана. Чтобы дальше на своём пути Саске ни выбирал, Итачи будет любить его всегда. Уловка? Да разве это она, если просто прислушался к себе и сделал то, что для тебя правильно. А победа – нет, она не важна, отнюдь. Да, благодаря верности себе, а не нарушению дурацких правил, которые никто внимательно и не читал, многие останутся позади. Разве это уловка, воспользоваться добродушием и невнимательностью судей? Те, кто говорят, что подобное «не спортивно», ошиблись. Здесь вообще не спорт. Творчество создано, чтобы слушать себя. Она делает фото. Красиво: в нём много смыслов. Она искала этот вид дольше всех, сославшись на разницу часовых поясов, отправила его позже дедлайна конкурса. Пусть на фото пейзаж и бутылки, условно будет натюрморт, хоть в конкурсе условия не условные, а у других фотографов было меньше времени. Надо было слушать себя. Она получит заслуженное восхищение. И разве это уловка? Карта крошилась по местам сгибов, старая, рассохшаяся бумага. Цвета пожухли, линии превратились в пунктир, но если приспособиться, то можно увидеть всё, что нужно. До войны, до его рождения границы стран лежали совсем иначе: материк как лоскутное одеяло. Для современных карт картографы не нужны. Взял лист, залил красным – вся политическая география. Он прижал углы карты камнями. Невероятная красота в изогнутостях линий, разнообразии культур, неповторимости языков. А идти ему нужно вот сюда. Карта зашуршала под пальцами. Это чёрное пятно, выжженное специально. Уничтожено и стёрто, как говорят, с лица Земли. В красном море единой страны на том месте кусочек буквы или ёлка как обозначение леса. Но он точно знал, что если кто и может спасти мир от однообразия и угнетения, то это он сам и те, кого он найдёт в чёрном катере. Они там, Они живы, Они знают языки и что такое прелесть в отличиях. Скоро он расскажет им план. Он складывает карту и начинает путь. Золотая осень, видимо, прошла. Он шёл под моросящим дождём и смотрел на разноцветные листья под ногами. Он не доставал телефон, не смотрел на экран. Потом сошлётся на то, что спал или работал. Хватит с него на сегодня разговоров. Она и так много наговорила. При том, могла бы проявить изобретательность. Почему он встречает таких похожих, одинаковых женщин? Почему каждая из них в своё время не понимала, что важнее всех для него? И каждая потом ставила нереалистичные условия и плакала. Он поднимается по лестнице, открывает дверь, в квартире уют и пахнет едой. Он моет руки, уходит в комнату и решает перезвонить. Всё-таки ложиться спать в свою односпальную кровать – на которой он спит больше тридцати лет – с плохим настроением не хочется. Она в трубке говорит нежно, значит всё опять хорошо, та утренняя беседа – недоразумение, а золотая осень ещё может распогодится. Всё прекрасно, всё будет хорошо. Он слушает её голос и тает. – Сынок! Почему ещё не спишь? Надевайте пижаму и ложись спать! – командует мать в приоткрытую дверь. Капать не переставало до обеда, а потом распогодилось. Если взбежать на самую высокую башню, а с неё подняться выше, зависнуть над городом, бескрайним и нежно позеленевшим, то станет спокойнее. Даже с высоты птичьего полёта жизни с их трагедиями и радостями так малы. А если сесть на облако, мягкое и сладкое, вовсе не похожее на туман, как об облаках пишут зануды, а на такое, каким оно отражалось в лужах, то так и остаться жить здесь недолго. – О! Ты здесь? Я видела тебя сегодня вон там, внизу, в том здании, в комнате с мрамором, на железном столе. Как так вышло? – Мне тоже хотелось посидеть на облаке! – А врачам мама сказала, что ты полез на балкон за велосипедом. – Ну не пешком же было сюда добираться! – колокольчиком звенит детский смех. На мальчике всё те же синие домашние колготки, носочки и футболочка, заляпанная гуашью. – Правда моя мама теперь плачет. – Да… Но отсюда не видно. И хорошо. – Останешься? – Хотелось бы. Здесь спокойно. – Но тут совершенно нет игрушек! Не говоря уже о велосипедах. – Я взрослая, обойдусь. – Нет таких, кто бы не хотел играть, – снова смеётся малыш.– А тут и правда спокойно так, что расхочется. – Ну а как же ты? Я не хочу оставлять тебя одного. Там внизу ты как будто спал и… – Я не один. Нас тут много. И когда облако будет готово, то прольётся дождём, и я упаду одной из капель и прорасту цветком. А потом меня сорвёт мама, погладит листы, вдохнёт и скажет: «Ах, как вкусно пахнет!» – и я опять окажусь с ней. – И каким же цветком ты станешь? – облако начинает проседать, и вот птицы уже летают выше, чем твоя голова. – Не знаю, – шумит улица машинами, – но весна уже пришла, – плещется воробей в луже, – скоро будет много цветов, и один, может, и ты сорвешь. Жаба – первое удивительное, что он запомнил. Было ему года три, а она преградила ему путь. Вылетела из ниоткуда и плюхнулась на середину проселочной дороги. Он потянул руки, но у жабы был свой путь, лежавший перпендикулярно. Она как истинный динозавр пошагала по своим делам всеми перепончатыми лапами и была такова. Когда он женился, то чёрт их дёрнул праздновать на природе. Там-то в закатных лучах солнца и в мыслях о свершениях и неукротимости времени он опять встретил жабу. Она посмотрела на него чёрными глазами, долго моргнула и снова ушла. На могиле родителей, когда его собственные дети давно разъехались по миру, а он выметал побитые жарой листья, рядом опять появилась жаба. Сидела долго, не уходила, смотрела на могильные камни. А потом он сам ушёл, попрощавшись с ней. Он смотрел в камин и слушал детские голоса. Правнуки только что вернулись с прогулки. Один мальчишка, он уже не мог вспомнить его имени, подбежал и раскрыл варежки, в которых лежала спящая в куске льда жаба. Он протянул руки. Он повертел её в пальцах. Он подумал о дороге, и первое удивительное вспомнилось ему. Он уснул с улыбкой. «Отскочить уже не получится», – он думал так, когда она впилась и активно протолкнула горячий и скользкий язык ему рот. Та же мысль ударила гонгом, когда он приложил карту для оплаты этого дорогущего кольца с камнем неземного цвета. А когда его спросили при свидетелях, согласен ли он в здравии и болезни любить её, то прошептал: «Да». А про себя всхлипнул судорожно, словно испугавшись: «А ведь тогда можно было отскочить». Удача не приходит сама по себе. Хотя большинство считает внезапность главным критерием этого понятия. Удача к удаче – и вот у неё уже больше подписчиков, чем она ожидала, в ознобе выкладывая первую работу. Ещё удача, и для многих она просто везунчик. Всё ей благоволит: талант, отличная бета, время и, конечно же, луна, как без неё. Она откидывается на спинку кресла, прокашливается от горького табака, а сложная мысль на экране не укладывается в простое предложение. Она видит косяк на косяке в каждой первой работе. Считает, что всегда найдётся кто-то лучше. Завидует. Очень много работает и винит себя, что не может быть лучше, собраннее, оперативнее. Когда смотришь на неё, запрокинувшую голову, растущую сквозь всю чепуху, дрязги и предрассудки этого мира, понимаешь одно. Удача, что она не знает этого слова, а просто продолжает несмотря ни на что.