Возлюби врага своего

Встреча в Аиде. Кожа, еще более тусклая, огрубевшая, потрескавшаяся от нещадного ветра посмертия. Глубокие мешки, залегшие под глазами, бесконечно усталый вид. Умер воином, и здесь не смог расстаться с оружием, разящим озлобленных призраков Тартара. Непослушное сердце пропустило удар. Не знала, ненавидеть иль радоваться. Показалось, смрад, осквернявший горячий воздух, разорвался чарующим запахом благовоний, витавших когда-то в комнате, хранившей немало тайн. Медовые глаза широко распахнулись в удивлении, не утратившие былой блеск, манящий, завлекающий в сети обмана. Подобно постоянному в бедах Одиссею, довелось коснуться завесы, услышать глас бесплотного духа, здесь обретшего тело. Неупокоенный, под стать несчастливому тезке, но не взывающий жалостливо, отнюдь, сохранивший былую мужескую стать, закаленную, прошедшую чрез невзгоды страшного Аидова царства. Клыки змея золотились божественной милостью, доспехи величественно поблескивали из-под слоя песка, что поднимали в воздух буйные ветра здешних мест. Носил ли их раньше? Едва ли. Полон чудес мир мертвых. Уважение. Впервые в этом взгляде, нескромном, направленном прямо на нее, привиделось ей уважение. Принимал за глупую девчонку, неразборчивую в заказах мистию без драхмы за душой. Узри же иное. Не удержалась. Грубый оклик в попытке не выказать чувств, что ненароком могли вырваться наружу, как птицы, истосковавшиеся по полету. Не только у мистии полна сума забот, но и культист не скучал на службе у мракодержца Аида. Елейно улыбаясь, старый знакомец заверил в быстроте разносящихся по подземью слухов, славящих и поносящих имя девы воительницы, Хозяйки Орла. Сколько сгнило, утопло, сгорело, захлебнулось в крови со времен, когда сталь их клинков схлестнулась в убийственном танце. Кассандра поморщилась от того, что он величал ее громким прозвищем, обретшим известность позже. Поправила, как рыкнула, и родное, данное матерью, имя эхом отозвалось, повторенное им. Любопытство. Змей замирал, наблюдая за неровным после боя дыханием, вздымающим крепкие груди, заключенные в позолоченные латы, за тем, как от волнения подрагивают чуть приоткрытые уста. Скрестила руки, как бы закрываясь, но сокрыть что-то от змея так же сложно, как ступить босым в кипящую воду и не обжечься. Он что-то углядел, что-то новое. Завел разговор о военных и культурных успехах Кассандры, игравшей в театре и ломавшей хребты афинянам. Находил похвальным то, что она обезглавила Культ, отправив Аспасию в безвременье. Кассандра, зло приподняв бровь, насытившись лестью сполна, спросила, находит ли он похвальным то, что она отправила сюда его, на что получила ответ неожиданный, и в то же время ожидаемый. Элпенор, по собственному признанию, был глупцом и заслужил кару сполна. Сделал неправильную ставку. Ставку. Значит, жизнь ее все еще была частью большой игры. Элпенор, поняв, лишь откровение растопит ледяную стену меж ними, заговорил. Сущая правда, что в то время все происходящее было игрой для бывалого игрока. Он устал от праздности, дарованной огромным состоянием и теневой властью, почти безграничной. Рассердив однажды мистию, совершил оплошность, не свойственную. Пресытившись, испытывал отвращение от жизни, которую вел, и потому, не сознавая того, зажег пламя, в буйных языках которого жаждал сгореть. Культ пленял своим могуществом, отнимал способность мыслить здраво. Пусть Глаз Космоса стал одним из лучших, если не лучшим в своем деле, но и этого было мало, чтобы смириться с покорностью другим маскам, Призраку и Деймосу, которая связывала его по рукам и ногам. Он пытался подкопаться под тех, кто стоял у штурвала, изыскать нечто особенное. Например, обуздать потомка Леонида. Думал, что будет, если божественную силу обратить против верхушки златой пирамиды Культа, превратить хаос в лестницу, вырвать власть у недостойных и обратить ее во благо. Остыла, хотя то, что излагал он, далеко было от ее полного понимания. Жажда власти такая сильная, что заставила рискнуть всем. Безразличие к судьбам соратников, что отметила еще давным-давно на Кефалонии. Но все-таки — правда. А правду ныне принять проще. Высшее благо, говорят они, культисты. Благо, которое унесло сотни и тысячи жизней — стоило того? Война, спокойно пояснял мужчина, как несмышленому ребенку, вовсе не его идея, а он лишь собирал урожай, как иные добывают драгоценный жемчуг, плод творения маленьких трудолюбивых моллюсков. Кассандра покачала головой, такую вину невозможно просто сбросить с плеч, и она чувствовала, как в отзвуках его мягкого голоса слышатся нотки гордости за былые успехи. Он сдался, признавая неправоту, отказываясь от назревающего спора, и ласково улыбнулся с видом укротителя подросшей дикой кошки, научившейся выпускать когти. Видишь, сказал он, мойры указали, на чьей стороне истина, ведь мы здесь лишь неупокоенные души, безумные и безумствующие, а ты жива, здравствуешь, и даже ветра Аида не могут изменить твое обличье, по-прежнему прекрасное. Прекрасное? Мотнула головой мистия, не веря собственным ушам. А змей, осмелев, подполз ближе, усыпляя мерным шипением. Разве слышишь это впервые, Кассандра? Раньше не встречал девы воительницы, подобной тебе. Разбойницы, пиратки, тощие и обозленные. Только глядя на тебя, думаю, ты величественнее царицы Пентесилеи, отважно вышедшей на бой против Ахилла, любимца богов. Так он рек, и вот уж отважная Кассандра представляла себя на подступах к неприступным стенам Илиона, где цари и боги бились заодно. Лицо ее расслабилось, льстивые слова достигли цели. Но явился образ, приказ убить Волка, ее отца, такой же обман. И как отделить ложь от правды, когда они переплетаются так тесно? Помрачнев, Кассандра ответила резко, что не задобрить ее, убедившуюся в сладости лжеца речей, а тот лишь спокойно ответил, что собирается задобрить ее иначе — поступками. Ибо всякому понятно, искренность искупления с трудом находит веру в тех, кто знавал те гнусности, что творились при жизни по велению его. Должно быть, ты ненавидишь меня, Кассандра, осторожно вопросил он, догадываясь о возможном ответе. Не получив его. Когда жизнь покидала его тело, и когда Деймос, лютый зверь, притащил отсеченную голову на тайное собрание, в ней не было ненависти. Когда брат его взывал о помощи, в ней не было ненависти. Услышав о брате, мужчина встрепенулся, беспокойно забились ресницы, но Кассандра не чувствовала удовлетворения от страха, охватившего врага, и раскрыла правду, указав, где теперь обитают недруги молодого политика. В этих краях. Элпенор неловко, наконец-то искренне пытался поблагодарить ее, не веря в щедрость, проявленную к тому, кто обманом послал мистию на дело, грозившее окончиться пролитием родной крови. А она лишь махнула рукой и сказала, что просит одного — не играть с ней отныне.

***

Как ни крути, змей оказался прав, вместе они составили отличную команду. И на допросе, и в бою, в поисках перчаток. Жаль, не видел, как она во второй раз одерживала решительную победу над культистами. Следующий на очереди — Делец, мерзостная, беспринципная гора мышц, отравлявшая жизнь гетере Антусе и ее пташкам, отравлявшая жизнь всем в Коринфии. Кассандра задержалась, помогая напарнику отбиться от стражей, хоть он и возражал. Не могла смотреть, как сброд покойников оттесняет в сторону храброго, но не славящегося божественной силой приятеля Аида, за которого волею судьбы чувствовала странную ответственность. Лучше уж она сама сразит его дважды. Общий враг повержен. Выходит, Аид не приказывал… Но она только рада избавиться от Дельца. Рада, что они сразились бок о бок, на душе будто бы стало легче, невзирая на тяжесть бытия во мрачном царстве. И Бог смерти ошибся, думая, что она предпочтет возмездие. Не впервой дщери Пифагора удивлять олимпийцев. Когда божественные братья скрылись, боле не заинтересованные в свершившемся, Кассандра и Элпенор остались одни. У края пропасти. Кассандра, разминая плечи после утомительного боя с дюжиной нечестивцев, во главе которых стоял человек, способный посоперничать с циклопом Полифемом, сожравшим немало воинов, и по уродству, и по силе, искоса поглядывала на смиренно притихшего Элпенора. Это было похоже на него, ведь он молчал, когда нужда была в тишине, и говорил, когда того требовал случай. Сейчас же героиня обратилась к своим мыслям, разыскивая причину облегчения, теплой целительной волной нахлынувшего на нее. Неужто наконец появилась подобающая причина изгнать последние следы ненависти из сердца, оставить прошлое в прошлом, и незамутненным взглядом взглянуть на настоящее, на него и на себя. Спросила, сделал ли это во имя владыки смерти. Нет, для нее. Догадывался о том, что мистия пожелает избавить мир от злодея раз и навсегда, но, конечно, и выслужиться перед Аидом — достойная причина, не на сей раз, ведь слуга, обнажающий меч за спиной у хозяина, рискует головой, даже если блюдет его интересы. Боги строптивы. Кассандра съежилась, представив то, как Аид может истязать тех, кто нарушил законы его царства или пошел против его воли. Ее способностями он мог пользоваться, не желая пачкать руки, приводя ее посредством к вратам новых стражей, славных героев, воспетых не одним поэтом, но страшная участь, должно быть, ждала неспособных предложить ничего взамен. Серьезно, без капли упрека, обратилась она, сказала, чтобы был осторожен. Потом, расслабившись, призналась в шутку, что подумывала над тем, чтобы сбросить его в Тартар вслед за остальными, но не сумела бы этого сделать. Возрадуйся, змей, что твой яд не проник в разум в те времена, когда бралась за контракт. Волк все еще жив, и Спарта может гордиться им, одним из знаменосцев победы. Ухмыльнулся в ответ. Сильно же, значит, он ее недооценил. Мистия взяла плату за невыполненный заказ, солгала прямо в лицо, гневно грохнув об стол дорийским шлемом, пышный алый гребень, венчающий изящное, достойное царя изделие, колыхнулся, как бы подтверждая правдивость слов своей новой хозяйки. Незнамо зачем, она принялась рассказывать о семье, едва сдерживая улыбку при воспоминаниях об ужасном совместном путешествии на Адрестии, после которого капитан, испив столько вина, сколько могло поместиться в утробу, поклялась Варнаве, задыхающемуся от хохота, что больше никогда не пустит на борт всех родственников разом, скорее уж прыгнет, разбежавшись, в пасть акулы. Алексиос одним своим видом распугивал гребцов, Стентор осматривал каждую дощечку на корабле, изыскивая, к чему бы придраться, отец раздавал детям несвоевременные нравоучения, и только матушка, пожалуй, наслаждалась попутным ветром. А Кассандра молила богов, чтобы те даровали ей терпения не скинуть с палубы обоих братцев. И все равно, коль нагрянет опасность со стороны, они друг за друга стояли горой. Именно более близкое знакомство с ними научило мистию давать людям второй шанс. Ибо Деймос был воплощенным злом, и, не научись она видеть в нем Алексиоса, ей пришлось бы покончить с ним раз и навсегда. Прилив откровенности заставил Кассандру вслух открыть то, что она думала. А думала она, памятуя об участи Пифагора, то, что обречена на вечное одиночество. Подошла к бездне, села на край, свесив ноги над пропастью, не давая себе забыть о близости Тартара. Элпенор последовал ее примеру, устроился рядом. Вкрадчиво, как умел, произнес многозначительные слова. Вовсе не обязательно быть вечно одинокой. И, придвинувшись ближе, взял теплую девичью ладонь в свою, на тяжелом позолоченном наруче виднелись вмятины, красноречивее любых историй, а затем склонился и приник устами к обнаженным костяшкам пальцев, огрубевшим от бесчисленных драк. Кассандра желала звонкой пощечиной выразить свое недовольство, но тело ее отказалось от велений разума. Она так устала. Так смертельно устала. Убедившись в том, что его не столкнут с обрыва после оглушительной дерзости, мужчина заговорил вновь, отстранившись, не слишком. Покачал головой, глаза, медовые, все так же призывно блестели. Сказал, что глупец. Назвал божественной. Она жива и после смерти попадет в Элизий, где находят покой славные воины, а он, истративший годы на ложь и иные пороки, станет скитаться здесь вечность, в зловещем, тоскливом краю. Кассандра хмыкнула, смиряясь с тем, что случилось пару мгновений назад с молчаливого согласия. Вспомнила, что в подземном царстве томились не только негодяи и простые люди, не заслужившие места на лугах Персефоны, но и Геракл, и Ахиллес, и прочие, те, кто при жизни были подобны олимпийцам и почитались как герои народные, теперь, заключенные в вечную клетку, бились о ее прутья, гадая, в чем причина наказания. А причина яснее ясного. Мало на свете солдат, не губивших невинных, с умыслом иль без оного. А уж те, кто, ступая широкой поступью, не привык смотреть под ноги, нередко оставляют на подошвах сандалий кровавые пятна. Таковы герои из числа смертных. Гордецы. Убийцы. Вот и она — не царь Леонид, ни единожды не запятнавший свою честь. А ведь мистия даже не знала, как долго ей еще бродить по земле, сколько женщин овдовеет, детей осиротеет по ее милости. Она будет вынуждена продолжить путь, нести тяжкую ношу, подобно Пифагору, которого Кассандра никак не могла признать отцом, слишком уж разнились их взгляды, их мечты. Да, вероятно, она еще вернется в мир смертных, а после… Что же будет после? Какие испытания приготовит загадочная Алетейя, дева из посоха, отправившая ее в миры, где нет места тем, у кого еще бьется сердце? Этими опасениями, не таясь, поделилась она с врагом своим, ставшим ныне самым близким другом в столь недружественном краю. Кассандра сомневалась, что все происходящее с ней сейчас есть действительная реальность. Но ису так могучи — кто знает? От сомнений нестерпимо больно. В редкий момент слабости, настигшей ее так внезапно, нащупала рядом сухую холодную руку Элпенора, и крепко сжала ее в своей, в ответном жесте. Никогда не была сильна в выражении чувств словами, оставалось только это простое средство общения. Ни к одному мужчине ее так слепо не тянуло. Достойный, храбрый Брасид, добрый и отзывчивый Натак, те, что своей безвременной героической гибелью оставили протяженные шрамы на любящем сердце, не вызывали столь терпкой, горючей тоски, перемешанной с беззаветной страстью. Да, теперь уж Кассандра знала, и тогда, раньше, она испытывала именно страсть, давящую и подавленную. Элпенор, что был значительно старше, мудрее, щедро платил и говорил загадками, невольно стал ее первой любовью, обреченной, как и последующие. Правду говорил Орден — она несет за собой смерть. И сидит теперь, в царстве смерти, с тем, кто должен винить, но вместо того пытается добиться от нее прощения. Божественная Кассандра, шепчет он, искуситель, а она лишь шипит: «Молчи». Предательские слезы жгут глаза смелой мистии. Догадался. Уронила лицо в ладони, зашлась в тихом бессильном плаче, заменявшем утробный крик, рвавшийся наружу из недр. Всего лишь смертная, всего лишь женщина. Для чего же высшие силы раз за разом испытывают ее, повергают в бездну, возносят до небес. Из грязи в шелка. Так же бесконечно, как Гелиос объезжает свои владения, то поднимаясь, то опускаясь на златой колеснице. Раньше казалось, Элпенор первый пытался играть с нитями ее судьбы, не считая Маркоса, годами использовавшего мускулы и смекалку девочки в своих интересах. Но боги или, Кронос их сожри, ису, занимались этим с самого ее рождения. В жизни бывали лишь краткие мгновения счастья и покоя, так быстро сменявшиеся очередной трагедией, разбивавшей землю под ногами. Не привыкать, что все вокруг умирают, уходят или вонзают в спину нож. Не привыкать к горящим полям, тонущим кораблям и чуме, одолевающей города. Она мечтала об одном, жить, как обычный человек, рыбачить с сыном и мужем. Да, Натак был скорее другом, его жена больше общего находила со старым убийцей Дарием, таким же несчастным и по-своему проклятым, чем с ним самим, и все же… Жить было так хорошо. Нянчить сынишку, который теперь за морями растет вдали от дома и матери. Если верить Алетейе, малыш Элпидий умрет прежде нее, обреченной таскаться всюду с жезлом, как Пифагор, одержимый знаниями. Вот только они совсем не похожи. Хранительница не просила бессмертия, ее устроила бы вечность в Элизии или даже здесь, в Аиде. И вновь она раскрыла душу пред змеем. Сказала, с трудом сдерживая горечь и гнев, что несет лишь муки в нелепой попытке быть милосердной и справедливой. Сколько душ оказалось здесь стараниями Хозяйки Орла? Сколько, помимо той, что слушает ее плач? Той, что хватило бы ума и мужества столкнуть с пьедестала верховной власти гадюку Аспасию, укусившую себя за хвост, подчинить Деймоса, взрощенного идеальным орудием Хаоса. Культ мог существовать и дальше, а Элпенор из Кирры здравствовал бы вместе с ним, возвысившись, стоя на кургане из мертвых тел. Раньше осуждала. Однако ж, сама готова повергнуть во прах всех, кто встанет на пути, сама решает, кому жить, а кому умереть — во имя высшего блага. И в чем же разница? Огонь не может не обжигать, спокойно ответствовал он, испросил позволения утереть ее непрошенные слезы. Потянулся к щеке девушки, и она инстинктивно дрогнула, перехватила его руку, привыкшая к насилию, отвыкшая от заботы, тут же выпустила, нахмурившись, позволяя коснуться тыльной стороной ладони ее обветренной загорелой кожи. Есть огромная разница между стихией и ядом. Пламя опустошает поля, превращает деревья в обугленные пеньки, а животных в обезображенные, скорчившиеся в предсмертной пытке трупы. Но после пожара земля, удобренная золой, павшими травами и зверьем, воспрянет, и край, пострадавший, зацветет пуще прежнего. Яд же отравляет почву, исключая самую возможность зарождения жизни. Вот, сказал мужчина, в чем разница между ними. Хозяйка Орла достойна своей ноши, иначе боги не обращались бы с ней, как с равной. Кассандра вновь потянулась к руке мужчины, и на этот раз крепко прижала ее к своему лицу, точно пытаясь через прикосновение ощутить жизнь, на деле покинувшую его. Закрыла глаза, чтобы вообразить, что было бы, случись это в начале ее пути. Но, пожалуй, тогда, действительно, исход существовал только один. Элпенор легко бы подмял под свою волю наивную мистию с Кефалонии. Добиться его симпатии она могла только одержав над ним верх. Иронично — любовь, для которой потребовалась смерть. Помоги, сердце ударялось о грудину, как давно она не просила, помоги забыться. Не повелительно, но Элпенор подчинился беспрекословно, как приказу от самого Аида, в котором еще недавно видел образ для подражания, что затмила собой могучая, чувственная Кассандра. Его дыхание отдавало могильным холодом, а губы, сухие, царапали тонкую кожу, но и этого было достаточно, чтобы наполнить истосковавшееся по мужским ласкам крепкое, готовое к любви и к драке тело пленительной истомой. Притягивая к себе мужчину, она легла прямо на шершавый камень под открытым небом. А где-то позади них в коридорах, в комнатах крепости лежали пластами телесные оболочки культистов, порубленные, исколотые воительницей и ее спутником, «этим слизнем», как выразился Делец. Кассандра чувствовала себя грязной, глядя на небо Аида, вечно мутное от перистых облаков, закрывающих собой тусклое, выдохшееся солнце. В паре шагов разверзлась бездна, над которой слышны были завывания истязаемых в Тартаре душ. Как же они оба несчастны, если это странное действо способно пролить капельку радости и утешения на нещадно болящие от жажды сердца. Кассандра, подобная богам, вцеплялась ногтями в льняной хитон того, кто злонамеренно послал ее за головой отца и матери. Змей из Кирры покрывал поцелуями руки, отправившие его на тот свет. Обиды не забылись, но стали вдруг такими ничтожными по сравнению с минутой, соединившей их, бывших врагов, воедино. Им было все равно, наблюдают ли всевидящие Посейдон или Аид. Сильным, уверенным движением, вынудила мужчину занять то положение, которое до сих пор занимала она. Вжимая его в холодный пол, она, ожесточенно, неистово двигая бедрами, невидящим остекленевшим взором уставилась в ту сторону, где страдали преступники, многие из тех, что причинили несчастье ей или добрым людям, которых она знала или о которых слышала. Оба молчали, лишь сбившееся дыхание говорило за них. Чаще, чаще, чаще. Накрыло волной тягостного, душащего удовлетворения, дернулась, но, завидев умоляющий взгляд медовых глаз, не отказала змею в просьбе, довершив дело. Даже чрез грубую ткань чувствовалось, как менялась кожа узников Аида, скорее напоминавшая глину в засуху. Но Кассандре было плевать, хоть обрати его ису в минотавра или иное чудище. Она наконец получила то, о чем, стыдясь самой себя, грезила раньше. И даже это — придется отпустить. Да, скорее всего, обратной дороги в Аид не будет. Предложил свой плащ, дабы спрятать наготу и спастись от порывов жестокого ветра. Вместо того, чтобы прикрыться или хотя бы подстелить подарок под себя, Кассандра растянула его, как занавесь, между ними и пропастью, да так и держала, пока, изрядно удивленный, Элпенор не спросил о смысле сего жеста. Глупо улыбнувшись, кивнула в сторону бездны Тартара. Пускай, мол, не подсматривают. Неукротимым хохотом разразилась, безумным, устрашающим. Как ни странно, поддержал ее, рассмеявшись в ответ. Невероятность, нелепость и ненужность происходящего просто не могла не позабавить. Обреченные на разлуку, они так глупо распорядились данным им временем. Расстались сухо, без лишних слов, догадываясь — больше не свидятся. Не в этой жизни.

***

Кассандру ждало испытание. Одно. Другое. Последнее — гибельное для Атлантиды, чьи великие умы обрекли великий город. Хранительница, прошедшая по стопам ису, стала дикастом, живым воплощением правосудия, бессильного против гнилостных побегов, пустивших корни глубоко в умы божественных родичей. Спросила Алетейю о том, что терзало более всего. Что есть правда, что есть ложь? Неутешительный ответ. Значит, умершие были лишь иллюзией, удачно сложенной мозаикой из воспоминаний человека и ису. Но где тогда они? Даже ису, всесильным, не ведомы тайны мироздания. Жизни и смерти, что пытались подчинить себе ученые, уверовавшие во всемогущество разума. Помолилась богам за души Леонида, Фебы, Брасида. И Элпенора. Ее личный запретный плод, потаенное желание. Глупо, но поклялась себе больше не любить. Столько боли несет это чувство. А уж то, что есть, из сердца не выкорчевать. Протягивая посох Наследнице, Кассандра ни о чем не жалела. Ее мир давно уже умер, обратился в жалкие руины. Наблюдала падение, то, как варвары разрушали прекрасные творения, тащили мрамор, злато и серебро. Могучий Зевс Олимпийский, детище Фидия — растерзан, опорочен. Боги ушли на покой, уступая дорогу новым людям, дерзким, жестоким. Веселый многославный пантеон сменился единовластным суровым небожителем, завоевавшим преданность тысяч и миллионов. Хранить, но не вмешиваться — такова ее горестная судьба. Смирение — самый верный спутник. Тянущая пустота в груди разрасталась, необъятная, когда любимые родители, братья и друзья уходили, а она оставалась, дожидаясь далекого гостя из будущего, который заберет тяжелую ношу. Слабость окутала ее, мягкая, словно облако. Почувствовала, как увядает, подобно величавому старому дубу, что тлеет после огненных объятий, одиноко возвышающийся посреди черного пожарища. С уст сорвалось: «Земля, мать всего, я иду». До последнего вздоха, до того, как стать горсткой пепла, отдав вечную жизнь вместе с артефактом, она верила, ее ждут асфоделевые луга, ее ждут умершие из далеких времен. Стентор и Алексиос, затеявшие очередное шуточное состязание в силе и ловкости. Отец, глядящий с гордостью и печалью. Матушка, что без лишних слов заключит ее в крепкие объятия. Храбрый Брасид, стоящий в ряду знаменитых и досточтимых спартанцев рядом с Леонидом, восславившим имя свое в веках. Сократ, прячущий мудрость за простодушием, его повеса-ученик, посерьезневший, рано встретивший смерть. Маркос с его глупыми историями и нескончаемыми затеями, которые должны принести море драхм, а приносят лишь море неприятностей. Геродот, внимательный и спокойный, сделавший все для того, чтобы память о них не затерялась в водовороте времен. Наивный Варнава с душой, ширью сравнимой с океаном… …Элпенор, что возьмет ее за руку и отведет туда, где они, впервые за тысячи лет горькой разлуки, останутся одни, и Кассандра наконец скажет запоздалые слова. Почему-то верила — он простит. Жизнь утекала, как песок сквозь широко расставленные пальцы, и траурная пелена застилала глаза героине, отжившей свой век, белая пелена цвета асфодели, покрывающей бескрайние вечно зеленые просторы сверкающей снежной мантией.