Возлюби врага своего

Все на земле изменяется, все скоротечно; всего же, что ни цветет, ни живет на земле, человек скоротечней. Гомер

Вечер на Кефалонии, грязный песок, щедро политый кровью наемников, тихий шелест приближающихся шагов. Синий, сливающийся со спокойным полумраком узорчатый хитон, броское золото на короткой шее и сухом предплечье. Незнакомец, не похожий на остальных в этом Зевесом забытом месте. Кассандра сразу почувствовала незримую силу, исходящую от невысокого, не слишком стройного, манерного мужчины, говорившего вкрадчивым, тихим голосом, пугающим своей глубиной. Крутой изгиб черных бровей, янтарно-желтые, словно мед, хитро прищуренные глаза, от взгляда которых кожу покалывало сотней маленьких иголок, резко очерченные линии скул и носа, подобного медному клюву стимфалийской птицы. Мистии определенно не нравился этот тип, спутавший ее незамысловатые планы, однако, он интриговал. Тем, как небрежно перерезал глотку распростертому на земле громиле, а затем с деланой брезгливостью метнул в нее кинжал совершенно неуместного вопроса, окончательно сбившего с толку девушку, пришедшую к восточному берегу с единственной целью — устранить приспешников Циклопа. Или брезгливость подлинная? Тело, крепко сбитое, не мягкое и дряблое от праздности, но жилистое, желтовато-бурый загар покрывал уже не молодую, все же упругую кожу. Хуже всего — нижняя часть лица. Тяжелая волевая челюсть и губы, искривленные то ли в усмешке, то ли в осуждении. Кассандра часто могла судить по обличию, что являет из себя человек. Только фигура незнакомца таила в себе больше вопросов, чем ответов. Видала она пару раз проезжих высоких гостей из Афин, то ли политиков, то ли философов. От них пахло маслом, и одежды были дороги — на том сходства кончались. На бойца тоже не походил… Убивать, однако, умел, без лишних раздумий, что настораживало. Элпенор — так представился незнакомец. Элпенор опасен, без сомнения, не чета тезке, соратнику Лаэртида, камнем рухнувшему с крыши, перебрав вина в гостях у чаровницы Кирки.

***

Он водил ее за нос, толкал вперед, как пожившая кошка толкает слепого котенка, навстречу небывалому риску, в большой мир за пределами острова, что годами служил мистии домом. Задержав дыхание и облизывая губы в предвкушении, наслаждался спектаклем, умело поставленным в лучших традициях трагедии. Дочь, занесшая меч над родителем, славным полководцем, безоружным пред ней, раздавленным тяжким грузом вины, покорно готовым принять свою судьбу от рук той, что была сброшена им с горы Тайгет немало лет тому назад. Кукловод недооценил могучий дух, пылавший в груди у наемницы. Почитай Богов, чти Спарту, держи слово. Защищай семью. Непреложная истина клеймом выжжена на древнем роду. Дитя, ведущее начало от тех, кто был раньше, выбрало созидание, не разрушение. Оборачиваясь через плечо, больше не видела она тени суровой обиды, выгоревшей до тла в день, когда Волк покорил злачную Мегариду. Он, всезнающий, не сомневался, спартанка отомстит названному отцу за свершившийся над их семьей рок, ложное предсказание, которое верный традициям воитель не решился оспорить, вознеся на жертвенный алтарь все, чем дорожил ране. Ошибался. Жестокость слов ранила Кассандру острее ножа. И породила ворох новых вопросов. Элпенор глядел на нее из-под низко опущенных век без страха, все с тем же едким любопытством, испытующе. Странную и страшную игру затеял этот грек, сидевший на горе из драхм, бесстыдно нажитых на войне, на каждодневном братоубийстве. Для него существовало всего два рода валюты — кровь и золото. И вот Спарта обернулась против Афин, вчерашние союзники вцепились друг другу в глотки. Стервятники ликовали, славя вероломного Ареса, славя самих себя. И на поле брани, где скрещивались мечи, где копья сталкивались со щитами и свистели стрелы, а яростные боевые кличи перемешивались с отчаянными воплями, стонами и последними издыханиями, никем не видимая, по липкой, стремительно алеющей траве волокла свое блестящее тело змея, ехидная, коварная в своей обращенной во зло мудрости. Этой змеей был Элпенор. Уверенный в том, что сможет подчинить своей воле молодую, наивную мистию. Поставивший все — и с треском проигравший. За неловкостью, угловатостью в обращении с людьми иного толка, за угрюмо сдвинутыми бровями и недовольно поджатыми губами, им не замеченные, прятались гибкий ум и золотое сердце. Кассандра, скорая на подъем, пробивавшая путь силой, умела создать неверное впечатление. Томительная тяжесть в чреслах, нечто доселе неведомое, отличное от прежнего опыта, заставляющее с охотой пожинать ложь, любезно предоставляемую заказчиком, охватывало ее при каждой, пусть и короткой встрече. Едва не обаял ее хитрый змей. Если бы не угроза для той, что была ей матерью… Он, всезнающий, и помыслить не мог о возможности, способной открыть перед ним иной способ воздействия на потомицу властителя Леонида. Кассандре, не видавшей земли за пределами далекой Лаконии, о которой вспоминала лишь с горечью, и нищей Кефалонии, кишащей отбросами и ободранными крестьянами, Элпенор казался далекой звездой, призывно сияющей холодным светом. Не в силах осознать, все же чувствовала смутное притяжение, свойственное женщинам, не уберегшим себя от стрел сладкоистомного Эрота, скреплявшего сердца и повергавшего иных в прах, дарящего боль или наслаждение, жизнь или смерть тем, кто его стараниями заразился ужаснейшей из хворей. Элпенор будто источал тайные знания, до которых всегда была охоча мистия. Улыбающаяся девочка, сидящая на потертом ковре у очага, мужчина рядом с ней — Маркос, воодушевленно пересказывающий ей разные небылицы, легенды и сказки в очень уж вольной трактовке, заставляющей ее то и дело прыскать со смеху. Иногда, когда он находил время, свободное от вечных, зачастую избыточных хлопот по деланию шума из ничего и плетения интриг, за которые в грядущем приходилось отдуваться ей, с детства наученной выколачивать долги и ломать носы палкой. В торговце из Кирры ее завораживала манера говорить, держать себя, в каждом движении мужчины ей виделась грация леопарда, немного женственная, оттого не менее чарующая. И все же, он не мог уйти от ответа за свои мерзостные деяния. За отца и за мать, за те грубости, которые обрушил на нее, за натравленных стражников, прячущих лица под уродливыми серебристыми масками, начищенными до зеркального блеска. В ту пору своей не в меру долгой жизни юная мистия видела лишь один способ отплатить за нанесенное оскорбление — на наконечнике сломанного копья.

***

В сырой, пахнущей плесенью темноте пещеры они встретились вновь. Даже не пытался уговорить, переманить на свою сторону, как подобало случаю. Зная Деймоса, еще одного необузданного потомка спартанского царя, считал, что смертный приговор вынесен, и все равно защищался, ловко уклоняясь, отражая тяжелые удары, заставляя наемницу покрыться сухим, атлетическим потом. Он, бесспорно, обладал мужеством, не свойственным торговцу. Не бросил оружие, не молил о пощаде. Наконец, ей удалось выбить из рук его короткий и быстрый клинок, воительница подалась вперед. Острие вошло по рукоять, мягко, под ребра. Элпенор рвано выдохнул, впервые беспросветным ужасом налились медовые глаза. Жизнь должна была покинуть его члены здесь, в этой мрачной, убогой норе. Кассандра дернула меч наружу, и мужчина, обмякнув, медленно, безуспешно силясь удержаться на ногах, сполз по стене. Острая боль обратилась в туман, застилавший все вокруг, и ее, с растрепавшейся каштановой косой, перекинутой через плечо, правильные, строгие черты лица стремительно теряли четкость. Мысли путались, звенели тонким стеклом, разбивались на мелкие осколки. Оставалось только одно — имя. Кассандра. Прекрасная Кассандра, вестница несчастья. Не пророчица, но карающая длань. Девчонка в потрепанной кожаной портупее, вся в синяках и ссадинах, представшая пред ним в первую встречу, ныне глядела свирепой Афиной, Кронидовой дочерью, ищущей правосудия здесь, в холодных каменных стенах. Хозяйка Орла, крови царей и героев. Божественная. И как он раньше не замечал? Промелькнула нелепая идея — вдруг справится? Культ бы все равно избавился от неугодного, слишком глубоко пустившего корни Глаза Космоса, если бы не удалось удачно сыграть маленькую партию. Отравленные кинжалы, яд в щедро наполненном кубке, высокомерные ухмылки… — уж лучше так. И Элпенор был даже благодарен той, что отправляла его в Аид, если не в Тартар… Культ хотел ее убить. Она совершила ошибку. Нужно отыскать мать. Столько всего можно было спросить, но вместо этого, не ведая, что творит, девушка коснулась щеки своего врага и глухо проговорила: «Все могло быть иначе, змей». На окровавленных, покрытых розовой пеной губах дрогнула слабая улыбка. «Надеюсь, похоронят, как положено. Ты бился достойно», — неизвестно зачем утешила она умирающего, уже не способного дать ответ. Несколько мгновений, и вечно лукавый огонек в медовых глазах угас навсегда. Трусость, глубокое сожаление ржавчиной въелись в тревожно колотящееся сердце, спешно покинула она место, где свершила расправу над тем, кто ее заслуживал.

***

Не похоронили. Деймос обезглавил уже мертвого культиста и бросил его голову под ноги остальным, неистовствуя, восклицая о предательстве. Сохранил в ту ночь ее жизнь и забрал другую. Одну из великого множества… Счета не было умерщвленным им, Гераклу подобным, озлобленным на весь мир, взращенным жестокой безумицей, что называла уроками пытки, терзавшие неокрепшую плоть и разум. Жалость, странная для убийцы, кольнула сердце Кассандры. Никто не заслуживал такого обращения. Глаза прикрыты ее же пальцами, а кожа, когда-то теплая, теперь серо-бледная, обескровленная, подобна белой глине. Она никогда не считала, что Деймос заслуживает права ходить по земле, другое дело — Алексиос. Тот, за кого просила мать, ребенок, ради которого она сама пожертвовала собой в день на горе Тайгет. Стиснув зубы, клялась себе вновь и вновь попытаться вернуть то немногое, что осталось в нем от человека, в лоно семьи. Не могла ни понять, ни простить, только смириться.

***

Насмешницы мойры свели мистию с алчущим помощи молодым политиком, потерявшим брата, покровителя и защитника в одном лице. Недруги желали зла тому, кто попал в беду. Потерянный, загнанный в угол, тот говорил о доброте родственника, и Кассандра сочувствующе улыбалась, зная об утрате не меньше него. Словно камень, обрушилась на нее неприглядная правда — брата политика умертвила она сама. В той пещере. А Деймос… Алексиос — осквернил его тело. Алексиос. Тот, кто должен был стать ей семьей. Смешанные чувства владели душой мистии. Прямо смотрела в янтарно-желтые, как мед, глаза просящего, и утаила горькую правду. Пусть Элпенор был культистом, играющим жизнями, его брат не мог нести чужое ярмо, платить за грехи брата. Как и она сама.

***

Столько чудес перевидала она в своей Одиссее, что произошедшее на Кефалонии, да и в Фокиде, где все началось, казалось далеким сном. Но Элпенор был одним из немногих, кого забыть Кассандра не сумела. Помнила каждую черту насмешливого лика, каждый изгиб тела, прикрытого легким одеянием. По ночам ей являлся он в полумраке храма Зевса и во мраке последнего пристанища. Жесткие черные волосы, прилипшие к бугристому мужественному лбу, крепкие пальцы, прижатые к багровому пятну, расползающемуся по мягкой, богато украшенной тунике. Порой ее посещала и иная греза, подобно божественной издевке над несчастной смертной, она являла ей образ недоступный, желанный. Ее взору представал враг, окутанный душащим ароматом розового масла. Тесная комната для той, что привыкла глядеть на небо, в котором над ней парил верный Икар. Слова, сказанные вполголоса, нельзя разобрать, но горячее дыхание доводит до дрожи, прикосновения — почти до муки. Да, это кара, но сладостная. Искусство любви, в коем ей наставником выступал многоопытный Алкивиад, в чьи объятия Кассандру вечно толкала душевная пустота, стало для нее открытием, ведь дотоле мужчины были грубы с ней, знали лишь один подход из сотни возможных, указанных ей избалованным аристократом, давно вкусившим все плоды страсти, что могла предложить соблазнительница Афродита. Против воли в голову, подобно жукам-древоточцам, ввинчивались мысли, как было бы, окажись на месте бледного и худощавого Алкивиада кто-то, к кому тащилась ее растерзанная бессмертная душа. Удовольствие, скрепленное подлинным, могучим чувством, есть истинное блаженство на земле. Удовольствие, которое ей едва ли удастся обресть. Прикрывая веки и закусывая губу до крови, она не смотрела в голубые глаза, она не хотела видеть его лицо. Просыпалась в уютном доме в Димах рядом с человеком, которого должна была любить, к которому искренне привязалась. И Натак целовал жену в лоб, липкий от пота, сошедшего на нее во сне, заботливо, не подозревая, что принес ей в очередной раз коварный Морфей. Вина сдавливала сердце, не сумевшее отказаться от странной, гиблой иллюзии, годами испытывающей ее. Образ сектанта шипастыми лозами обхватывал все женское существо, не отпуская и в самые счастливые моменты. Теперь у нее есть Дарий, Натак, у нее есть малыш Элпидий. Парень смеется, затем, как бы спохватившись, прикрывает рот рукой, указывая на тонкую ткань, взмокшую на девичьих сосцах, взмокшую от влаги, но не от пота… Молоко, которым она кормила своего сына, не случайно выступило наружу. Годы шли, лица сменяли друг друга, и семья разбилась. Ей, видно, не суждено найти покой. Натак, оставленный Кассандрой в минуту опасности, погиб, а Дарий забрал с собой ребенка, наследника рода, в дальние края, подальше от матери, подальше от гнева Богов и людей. Оставалась лишь родня в Спарте, которую известная теперь на всю Грецию воительница навещала с большой охотой, но не задерживаясь, не желая отбрасывать тень на чужое благо. Оставалось и ее собственное испытание, тоска по убиенному, первому ее союзнику и первому же противнику в этой большой и сложной игре.