И в смерти снятся сны

Смерть — это одно из двух: или умереть значит не быть ничем, так что умерший ничего уже не чувствует, или же, если верить преданиям, это есть для души какая-то перемена, переселение ее из здешних мест в другое место. Если ничего не чувствовать, то это все равно что сон, когда спишь так, что даже ничего не видишь во сне; тогда смерть — удивительное приобретение. По-моему, если бы кому-нибудь предстояло выбрать ту ночь, в которую он спал так крепко, что даже не видел снов, и сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, — то, я думаю, не только самый простой человек, но и сам великий царь нашел бы, что таких ночей было у него наперечет по сравнению с другими днями и ночами. Следовательно, если смерть такова, я тоже назову ее приобретением, потому что, таким образом, все время покажется не дольше одной ночи. С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место, и верно предание, что там находятся все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, судьи? Если кто придет в Аид, избавившись вот от этих самозваных судей, и найдет там истинных судей, тех, что, по преданию, судят в Аиде, — Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема и всех тех полубогов, которые, в своей жизни отличались справедливостью, — разве плохо будет такое переселение? Платон, «Апология Сократа» Плюх. Мостовая хлюпнула, чавкнула под ногами и ударила в спину. В руках остался лоскут кожи, так подло соскользнувший с туши. Влага пробралась под одежду. Дублет и рубаха стремительно сырели, хороня следующую охоту под “стиркой, чисткой и, возможно, починкой”. Кровь отстирывалась чудовищно плохо. Переждав звёздную круговерть, он поднялся. Осмотрел испорченную одежду, выругался. Стряхнул липкую влагу, как бродячий пес. Капли крови впитались в мостовую - жадно, но нежно, как в объятия матери. Он посмотрел на освежеванную тушу, потом на свой улов. Кожи хватало на целый дублет, жира — на несколько свеч. Охоту можно было считать успешной. А если прислушаться к звукам — то и законченной. На время. Заткнув седьмой — и последний — кувшинчик пробкой, Эстебан перевёл взгляд на закатное солнце, застывшее на одном месте. Глаза б на него не смотрели. Сестрёнка называла его сорокой: всё блестящее так и просилось ему в руки. Завораживающее сияние камней и металла уже не казалось непреодолимым. Везде чудились синие и багровые всполохи. Эстебан зажмурился на миг. Язык щипало, словно облизал эфес шпаги. Шаг от туши зверя — и юркие тени заполнили площадь, потоком устремились к телу. И не нужно было открывать глаза, чтобы знать об этом. Вечное солнце, зависшее на полпальца над горизонтом, превращало маленьких чудовищ в тёмно-лиловые силуэты на фоне пылающего закатом неба. Опустившись на корточки и подперев ладонью подбородок, он погрузился в созерцание пиршества. В ногах правды немного, надо бы передохнуть. Пасти вгрызались в плоть, но за три года — если верить календарю Хранительницы — зрелище успело набило оскомину, ведь что может быть скучнее, чем пир вечно голодных облезлых кошек? Чудовища припадали на передние лапы, рвали мясо, помуркивали томно, как куртизанка в опочивальне, зыркали лиловыми глазами — опасались, что отнимут, сгонят с чужой добычи. Кухонные коты вели себя так же. Отец любил охоту и собак, собаки очень любили кухню и не любили котов, а Рени пищала от каждой дранной кошатины, и в компании брата тайком пробиралась в кухню, чтобы стащить для них фарша. Эстебан смотрел, как капли крови медленно стекают на брусчатку, вдыхал аромат пира — и старался заглушить голодный вой внутри. В вышине свистел ветер, потрескивали свечи — почти пикник с друзьями с шутками и планами, как подловить Воронову подстилку. Наевшись, довольные твари подходили ближе, тыкались лбами, урчали, подставляли под руки спины. Небо разрезала тёмная, почти чёрная вспышка. Эстебан мягко оттолкнул разнежившихся лиловоглазых Тварей, поднялся, поправил свою ношу. Дорога пролегала по узкому переулку с густыми тенями — и хоть улицы на время были зачищены, приходилось сохранять бдительность: звери хитры и сильны, и их много. У места сбора уже топтались другие охотники. Мало, как же мало их стало. — Хоу, Колиньяр! — Хоу, Мерже! За мной шестеро, а сколько у тебя? — Восемь шляпников и один волковек, дружище. — Мерже ослепительно улыбнулся и потряс связку горшочков на груди. — У меня одни волковек, — с сожалением сказал Эстебан. Звери, сохранившие человеческое обличье, были мощнее, и получить с них можно было больше. Кровь шляпника взрывалась, а добавленная в снадобья — увеличивала выносливость и гораздо быстрее заживляла раны. Алтарь, вокруг которого стояли охотники, был залит воском. Горела одна-единственная свеча. — Вот все и в сборе, — сказал кто-то и затушил свечу. Вдалеке появился маленький огонёк, и проклятые Рассветом души охотников потянулись к нему. — Добро пожаловать домой, добрые охотники, — раздался тихий, но словно проникающий в кости голос. И вспыхнул свет, облизывая каменные стены, осветил бледное лицо в обрамлении чёрных кос. Пламя свечи отразилось в синих — Эстебан знал, хоть и не видел, — глазах. Хранительница Лабиринта приветствовала вернувшихся с Охоты. Кровь счищалась плохо, просто отвратительно. Бурые пятна разукрасили весь дублет причудливыми узорами. “Может, залить его кровью полностью, чтобы не было светлых мест?” — подумал Эстебан, работая скребком. А если это придаст дублету особые свойства? Торговцы не разглашают своих тайн, но ведь как-то они делают одежду прочнее? Вымочить гнусные тряпки в крови? Почему бы и нет? Потому что крови шести зверей хватало, чтобы купить нужные сыворотки, починить верный меч - и только. “Со следующей Охоты,” — пообещал себе он. Шкряб-шкряб - елозил по коже скребок. Равномерно, усыпляюще. Он почти забыл, каково это: аромат лаванды и розы, объятия, песня про коней на обрыве. Он засыпал под неё, а где-то рядом спала сестрёнка. Он протягивал руки, пытался прижать к себе мать, но она всегда ускользала. Клятые сны. После пробуждения хотелось лишь вырезать из себя жажду принадлежать и защищать. Но у мамы был отец, ей никогда не нужны были сила и преданность Эстебана. “Зачем я есть?” — спрашивал он без надежды на ответ, пытаясь постичь свою значимость. Окделл тоже пытался казаться значительным. Эстебану было смешно, когда, рассерженный, уязвлённый, тот вызвал его на дуэль. Так глупо, так предсказуемо. Эстебану было противно. А потом опустилась тьма. И он проснулся в мире Охоты. Его встретила синеглазая дева со скорбным лицом. — Ты умер и попал в Лабиринт, — сказала она. — Здесь нет власти времени, власти анаксов и Повелителей, здесь есть лишь власть Охоты. Ты в праве выбрать, кем стать: ремесленником, если жаждешь забвения, или охотником, чтобы пойти дорогой вечной Охоты на зверей, утративших человеческий облик. Она не объясняла, но то, как говорила эта женщина — с лёгкой печалью в вуали многих прожитых лет, — наводило на мысль, что забвение — не что-то приятное. К тому же быть ремесленником Эстебан, дворянин, считал ниже своего достоинства. Выбор был очевиден. Другие охотники не стремились говорить об Охоте — о чём угодно, кроме неё. Эстебан заключил, что они боятся зверей, боятся в конце концов стать такими же, потерять человеческий облик, отдаться голоду. Голод. Эстебан не знал, что можно испытывать такую бесконечную, болезненную пустоту внутри и нужду заполнить ее чем-нибудь, хоть чем. Словно он весь превратился в жаждущую утробу, требующую ещё и ещё. Он был не в силах утолить это чувство. Порой боль скручивала и не отпускала все время, пока горела свеча. Охота. Постепенно он узнавал про зверей: шляпники, волковеки, церковники (какими жуткими они были в Агарисе), кровоглоты. А многих Эстебан за три года ещё и не встречал. Иногда ему не очень верилось, что они существуют на самом деле. Эстебан вздрогнул от резкого звука. Мерже рассказывал очередную байку про знакомого дворянина. Его слова встречали смешками и хохотом: здесь все были жадны до историй из мира, который был до. Прекрати, прекрати избегать этого слова. До смерти. Вот так. Потому что здесь всем плевать, аристократ ты или нищий попрошайка. Здесь важно лишь то, как крепко ты держишь меч и как ловко сможешь рассечь им зверя. Эстебан отложил скребок. Пятном больше, пятном меньше - всё равно придётся нести к торговцам под злорадное хихиканье Тарьи. При жизни она была служанкой у какого-то графа, но теперь она никому не прислуживала, о нет, теперь она сама была охотницей. Когда Эстебан только попал сюда, он попробовал приказать ей отчистить кровь с его одежды. Ласково улыбнувшись и присев в покорном реверансе, Тарья протянула руку за дублетом. В следующий миг под дружный гогот охотников Эстебан оказался с прижатым к полу лицом и ртом, полным песка. Пришлось униженно просить прощения и даже называть мерзавку “эрэа”. Тьфу. Тарья играючи одержала над ним верх, но лишь потому, что он не был готов к такому от женщины. Служанки. Больше он не допускал подобных ошибок. И смешливую Тарью обходил стороной. Если бы Эстебан не смотрел на смеющихся охотников, он бы не заметил высокую тень Хранительницы. Войдя в залу, она остановилась на границе круга света от костра. Голоса один за другим стихли. Хранительница редко выходила из комнаты-карты, залитой воском. Ещё реже она сама удостаивала кого-то визитом: так уж повелось, что это охотники ищут Хранительницу, а не наоборот. Все воззрились на одинокий силуэт. — Моя госпожа, что привело тебя к нам? — спросил Ферше, привставая. — Север сотрясает дрожь — тихим ровным голосом начала она. — Земли, что вы зовёте Надором, пожирает камень. Эстебан сглотнул и сжал кулаки. В ушах застучало. — В каком из миров? — спросил кто-то. Правильно, какое дело миру мёртвых до мира живых? Хранительница качнула головой. — Трясёт все миры. Такое уже было — дважды: в землях, которые вы зовёте Вараста и Гальбрэ. И каждый раз это приводило к рождению безумных и сильных зверей, не имеющих человеческого облика. Тогда Охота навсегда закончилась для множества охотников. Финальная гибель. То, что ждёт в Лабиринте любого, кроме тварей. Но что может сделать горстка людей, среди которых едва ли найдется хоть один ветеран, охотящийся больше десяти лет? Эстебан озвучил свой вопрос. Хранительница сцепила пальцы и ответила: — Я не прошу никого сражаться сейчас, сперва нужно выяснить, что именно там происходит. А после, если понадобится, соберутся все охотники. Естественно, Эстебан вызвался. Вообще-то, при упоминании Надора его охватило отвращение. И любопытство. Что могло случиться в землях этих кошкиных Повелителей Скал? Эстебан закинул за плечо вещевой мешок, рассовал по карманам пистолеты со склянками и, подхватив свой любимый Листопад, направился к Залу Карты. У порога его поджидали пятеро. Мерже опирался на стену, словно продолжал отдых. Тарья расхаживала туда-сюда, заложив руки за спину и напевая что-то себе под нос. Еще троих Эстебан едва знал: пожилой мужчина, вроде, из Эпинэ, весьма ловко для своих лет орудующий топором; юнец из Дриксен с непроизносимым именем; молчаливый, абсолютно лысый тип, то ли Жак, то ли Шарль, про которого говорили, что он при жизни промышлял наемными убийствами (проверить это не представлялось возможным, ибо лысый почти ни с кем не разговаривал). — Опаздываешь, Колиньяр! — покачала головой Тарья с видом сурового ментора. Далее обычно следовали насмешки. Эстебан вздохнул, но промолчал. На самом деле, он и сам был слегка раздосадован тем, что пришел последним. . - Больно мне охота тащиться во владения Окделлов… Разве что надрать зад там кому-то, — мрачно пошутил он. Все расхохотались за исключением лысого. Этот никогда не смеялся. — Выступаем! — скомандовал Мерже, и они вошли в соседнюю залу. Помещение было огромным. Потолок тонул где-то в темноте, по сторонам, как в главном зале, высились колоны. Эти, правда, были тоньше, зато стояли чаще. Множество свечей, закрепленных в держателях на стенах, давали довольно света, открывая вид на главное и единственное, ради чего они сюда пришли. Огромная рельефная карта мира покрывала собой весь пол. Помнится, увидев её впервые, Эстебан испытал нечто сродни детскому восторгу. Все картографы Талига непременно повесились бы, поняв, что прожили зря. Города и замки, горы и реки, гряды холмов и дороги… Все это, казалось, просто уменьшили и перенесли сюда. Эстебан не сомневался, что каждая деталь точно копирует оригинал, разница лишь в масштабе. Не хватало только повозок на трактах и людей на городских улицах. Конечно, каждую деревушку тут не уместить, несмотря на размер карты, но все было изображено с величайшей достоверностью. Мир лежал у ног охотников как он есть. В миниатюре. Не у него одного вновь проснулся восторг. Все охотники замерли, в который раз любуясь видом Кэртианы. Наконец лысый, как наименее сентиментальный, закинул мушкет на плечо и первым зашагал на север. Остальные, будто очнувшись, поспешили следом, стараясь обходить острые шпили башен, стены и пики гор. Засмотревшись на родной замок, Эстебан налетел на спину Мерже. — Что ты… — начал он и осекся. Все уставились вперёд, Тарьи даже рот открыла. — Леворукий… — выдавил Эстебан, присмотревшись. . Надора, древнего замка Повелителей Скал, обиталища Окделлов, не было. Совсем не было. На его месте раскинулось обширное озеро. Придя наконец в себя, Тарья поспешно достала Свечу и поставила её на берегу озера. Миг спустя огонек заплясал, и мир вокруг потерял очертания. Охотники перенеслись. Каменный пол, прежде незыблемый, ходил ходуном. Стены шатались, выгибались, словно пологи шелкового шатра под порывами ветра. Среди падающих камней и пыли фигурки матери и сестер, застывших в молитвенных позах, казались нереальными. Это сон. Это должен быть сон!.. Нет. Это кошмар. Ужас заставлял кровь стыть в жилах. Наль тащил её вслед за странным лохматым зверем — Айрис знала, что к спасению. Непонятно откуда, да и как можно было спастись в этом аду? Но она знала. Девочки жались друг к другу, сбивчиво повторяя за матерью слова молитвы. Глыба рухнула возле них, не задев лишь чудом. Её осколок, пролетев через зал, едва не убил Наля. — Бегите же! — превозмогая животный страх, Айрис вырвалась из рук кузена и кинулась назад. Она понимала, что время уходит. Она не могла их бросить. Ещё есть шанс! Должен быть. Это мохнатое красноногое чудовище — охранитель Дома Скал из легенд. Он поможет. — Бежим! Спасайтесь! — закричала Айрис, срывая голос. Сестры посмотрели на неё, потом на мать. В их глазах были страх и сомнение. Желание жить боролось с волей Мирабеллы. И она, эта воля, была сильнее: Мирабелла презрительно скривила губы и вновь стала читать молитву. Крича, Айрис тянула её… Тщетно. С таким же успехом можно было тащить скалу, на которой стоял замок. Как выяснилос, скалы оказались не такими уж прочными. — Мы не успеем! Бежим, Айри! — в голосе Наля было одно отчаяние. Да, время было потеряно. На потолоке даже сквозь пыль виднелись огромные трещины и провалы. Трясло всё сильнее. Она ещё пыталась спасти сестер. Она тянула их, Наль — её… Косматый зверь в отчаянии скакал вокруг. Всё кончено. Уже поздно, поняла Айрис и побежала, вцепившись в руку Наля, к тайному входу за альковом. Надежда — великая сила, Айрис почти поверила. Грохот словно оборвался. До выхода оставалось несколько шагов, когда косматый зверь, взревел, вставая на задние ноги. Наль прижал Айрис к себе, опускаясь вместе с ней на колени. Плита рухнула, но зверь Скал ещё держал её. Сглотнув слезы, Айрис закрыла глаза. Надо было раньше бежать… Мама, что ты наделала… Айрис так хотелось жить. А потом была вспышка боли. И темнота. Море темноты. Айрис Окделл умерла. Туман… Почему-то красный… Айрис словно плыла в призрачном нечто. Или ничто. Это было странно. Завораживающе. И не было боли. Она протянула руку, и туман осел на ней мелкими каплями. Чувствовалась влага, но не вода. Приблизив руку к лицу, Айрис присмотрелась сквозь марево. Темные капли. Густые. Кровь. Айрис опустила руку и огляделась. Снова страх. Нет — тревога. — Ты либо добыча, либо охотник. Мысль возникла прямо в голове. Здесь так говорят? Как в полудреме, Айрис увидела чудовищную тварь с горящими глазами, огромную, с комками свалявшейся шерсти. Наверняка от нее воняло, просто тут не было запахов. Айрис закричала, когда когтистая лапа потянулась к ней. За спиной монстра мельтешили маленькие тени с лиловыми глазами… Она кричала, но не слышала крика. Ты — конечна. Лишь твоя кровь значима. Внезапно ударила вспышка. Тени вспорхнули и исчезли, а за ними чудовищный монстр забился в агонии, охваченный огнем. Он превратился в пепел менее чем за удар сердца. Стало спокойно… Айрис открыла глаза и поняла, что лежит лицом в песке. Воспоминания про странный туман и капли крови таяли, но на их место приходили другие: Надор. Пыль от рушащихся древних стен и перекрытий. Фигурки матери и сестер среди камнепада. Отчаяние. И плита. Что убила её. Айрис резко приподнялась на локтях. Сплюнула набившийся в рот песок и отметила, что песок соленый. Очень соленый. И белый. Она вскочила на ноги. Сон. Создатель и Леворукий, боги Гальтары, это — сон. Она жива, у нее ничего не болит, все это было неправдой, видением. Айрис затрясло. Она рассмеялась нервно и хрипло. — Это сон! — закричала она что было сил. Такой реалистичный сон. Что-то изменилось, но Айрис не поняла, что именно. Вокруг, вдоль береговой линии, вздымались сухие деревья. Их было много, но — ни единого листочка. Лес умер и умер давно, и… он не помнил себя живым. Айрис сглотнула ком в горле и попятилась. Под ногу попался камень, она упала на спину, приподнялась… Надора не было. Ничего не было. Только озеро медленно плескалось водой о белый берег. Берег соленого песка. — Что это… за… — Айрис села, пытаясь собраться с мыслями. — Это Надор. И это не Надор, — услышала она голос Наля. Дернувшись, будто её ударили, Айрис оглянулась и увидела, что Наль сидит в нескольких шагах с отрешенным видом. — Ты жив! — кинулась она к нему и обняла, но он никак не отреагировал, только улыбнулся как-то неестественно. — Что… Где мама и сестрицы? — Они тут, не переживай, — Наль неопределенно махнул рукой. — Ты очнулась последняя. Госпожа Мирабелла повела их на место старой часовни помолиться. В это верилось. Матушка молилась при любых обстоятельствах. Во что не верилось, так это в спасение. И в то, что она видела вокруг. Озеро, соленый берег, мертвый лес… Надора нет. И тишина. Она поняла, насколько тихо вокруг. И ещё что-то — закатное небо. Такого она никогда не видела: багровое, совершенное. Облака клубились маревом, напомнившим ей о видении перед пробуждением. Её снова затрясло. Сжав голову руками, Айрис села возле кузена. — Наль, что происходит? — умоляюще спросила она. — Это… Может, я сошла с ума? Ничего не было, и этого тоже нет. — Знал бы я… — пробормотал Наль. — У меня есть мысль, но, боюсь, тебе она не покажется хорошей. Послышались шаги, и Мирабелла, ведя за руки дочерей, вышла на берег. Матушка была бледна, но спокойна, совсем как в рушащемся зале… Дейдри тоже казалась спокойной, но, судя по лицу, недавно она плакала. Младшая Эдит тащилась за матерью, больше похожая на куклу. Она вообще ничего не понимала. Хотя бы все живы и целы. Айрис не понимала, как это возможно. От такого становилось не по себе, и чем дальше, тем больше. Хотелось есть и в тоже время нет. Было страшно, но не сильно. Просто нервы натянулись… и покрылись ржавчиной. Она это чувствовала, ещё она знала, что не сошла с ума — вот это было хуже всего. Мир вокруг стал иным, и дело было не в сухих деревьях, соленом песке и странном закатном небе — все было не такое. Как и она сама. Что-то терзало ее изнутри, едва заметно. — Матушка! Как я рада, что вы и сестрицы живы! — Айрис встала к ним навстречу. Мирабелла сухо улыбнулась. Глаза её горели. — Живы?! О, нет. — Ее голос звучал громко и холодно. — Нет, дочь моя. Мы мертвы. Мы в Закате. И да поможет нам Создатель. Дейдри опустила глаза. Эдит разревелась навзрыд. Наль, поднявшись, виновато посмотрел на Айрис и кивнул. Отступив на пару шагов, она хотела возразить, потому что услышанное было безумием. Вместо этого Айрис повернулась к озеру, туда, где недавно стоял её дом. Она рассмеялась и смеялась долго, громко и надрывно. Они мертвы. И они в Закате. Сохрани их Создатель, Леворукий, боги Гальтары и тот, кто спалил тварь в её видении. Охотники в мрачно смотрели на озеро — мертвое, соленое. Белый песок на берегу походил на соль. Эстебан ни на миг не сомневался, что он и на вкус соленый. Надора не было. Древний замок исчез, словно его и не бывало: ни руин, ничего. От этого становилось жутко даже бывалым охотникам. — Госпожа расстроится, — наконец сказал Мерже. Эстебан не знал, действительно ли хозяйку Лабиринта беспокоит судьба Надора, старой твердыни Севера. Он обожал Хранительницу, она любила их… Однако он понимал порою, что в действительности её беспокоят лишь судьбы мироздания из тех, что не постичь простым смертным. Обижаться на это было глупо. Так ребенок обижается, что родители не уделяют ему всего своего времени. Они пришли и уйдут. Кто-то — раньше, кто-то — чуть позже. Она же продолжит хранить Лабиринт, продолжит свою неведомую, но, без сомнения, важную и тяжелую миссию. Надор канул в небытие. Кто знает, имеет ли значение для госпожи судьба замка, но вот удар по основам мира (а он был чудовищный, в этом не было ни малейшего сомнения) точно её встревожит. Больше того — причинит страдание. — Итак, мы уходим, или осмотримся? — вновь заговорил Мерже, обведя спутников взглядом, сейчас напрочь лишенным веселья. . — Осмотримся, — сразу сказал Эстебан. — Тут может быть что-то. Или кто-то. Никто не возразил. Почти не сговариваясь, охотники разделились на тройки. Лысый и старый с дриксом направились по берегу направо; Эстебан и Мерже с Тарьей двинулись в противоположную сторону. Шли молча. Мерже бросал настороженные взгляды то на старый, иссохший лес, то на мертвое озеро. Тарья шагала сосредоточенно, глядя лишь перед собой. А Эстебан думал. Надор. Когда-то Эстебана, вероятно, очень порадовала бы судьба замка Окделлов — он и сейчас о нём не слишком горевал, но и радости не чувствовал. Всему свой срок: замок простоял тысячи лет; он, Эстебан Колиньяр, умер из-за нелепой дуэли. Его больше интересовало, кто находился внутри в момент катастрофы, ведь теперь все они должны попасть сюда, даже Ричард Окделл. При этой мысли Эстебан замедлил шаг. Но нет, ему едва ли так повезет. Ричард наверняка в Олларии или где-то ещё, возле Алвы. Его семья? Здесь случилось нечто страшное, нечто чудовищное, что заставило Хранительницу скрывать дрожь. Замок исчез во всех мирах. Провалился… В разлом мироздания? В этом случае его обитатели могли не уцелеть даже для Заката. Эстебан провел на Охоте три года и успел повидать всякого, но подобная участь казалась слишком жестокой — даже для Окделлов. Что почувствует Ричард, узнав, что остался один? Отчаяние? Пустоту? У него были мать, сестры — две или три, про одну говорили, что она недурна собой. Ему будет больно. Сможет ли он осознать, что все его Люди Чести — просто люди и что за все грехи рано или поздно настигнет возмездие? Не Создателя, нет — самого миропорядка. Вряд ли. Он не поймет. А может, его семья вообще не пострадала, успела спастись. Эстебан почти убедил себя в этом, как вдруг Тарья остановилась, предостерегающе подняв руку. У девчонки был острый слух. Охотники замерли. Впереди, из-за гряды камней, доносились отчаянные женские крики. Не говоря ни слова, охотники ринулись вперёд, на бегу доставая пистолеты и взводя курки. Эстебан, влетев на валун, бросил взгляд вниз. Охота научила мгновенно оценивать обстановку, и она, эта обстановка, была не слишком хороша. Пять или шесть белесых скелетообразных существ отвратительного вида, покрытых шерстью, с лосиными рогами на головах, оттеснили к воде людей. Эстебан разглядел женщину с двумя девочками, которые жались к ней, стоя по пояс в воде. Грузный парень и светловолосая девушка загораживали их и отчаянно махали факелами, пытаясь не подпустить чудищ. Твари часто боятся огня, вот и эти пока медлили, но простые факелы никого не спасут. Следовало поторопиться. — Да начнется Охота! — Мерже, перемахнув камни, приземлился на песок и первым ринулся в бой. Спустя долю секунды за ним последовал Эстебан, а следом — Тарья. Одна из тварей и не подумала оборачиваться на воинственные кличи охотников — кого интересуют всякие мелочи, когда голоден? Остальные, впрочем, обратили свои взоры к новой угрозе. Загремели пистолетные выстрелы. Каждый из охотников выпустил по две пули. У Эстебана с собой всегда было четыре заряда, но он предпочитал иметь запас на непредвиденный случай. Одна тварь медленно завалилась на бок, ревя. Ещё у одной пулей почти оторвало уродливую руку — неплохой результат: зверей и прочих чудищ пулей убить сложно. Ранить, замедлить — это да. Мерже, отбросив пистолеты, выхватил топор. Раздался щелчок, и рукоять оружия удлинилась, превращаясь в двуручную секиру. Мерже на ходу всадил ее между ключицей и шеей монстра. Удар, помноженный на скорость движения, вышел славный: тварь почти перерубило пополам. Что ж, с этим покончено. Эстебан плавно высвободил Листопад, пригибаясь, чтобы уйти от когтистой руки чудовища. Тварь недовольно заревела, промахнувшись. — Раз, — Эстебан, всё ещё двигаясь, рубанул ей по боку. Рогатый заревел дико, страшно, развернулся, чтобы напасть, но Эстебан уже переместился. — Два… — Новый удар и снова в бок. В этот раз вышло совсем хорошо. Рогатый покачнулся. Мерзкая жижа из ран хлестала на белый песок. — Три… — Эстебан с разбега прыгнул вперёд, рубанул тварь по лицу. Та отступила, лишившись на миг способности видеть. — И четыре, Леворукий тебя забери! — подскочив, Эстебан вбил Листопад чудовищу в пасть. Высвободив клинок, он быстро отступил. Чудище рухнуло, загребая песок когтями. Эстебан огляделся. Тарья, разложив трость в виде зубчатой стальной плети, крутилась вокруг своего противника, не подходя близко. У того не было шансов один на один: он уже лишился половины лица и ноги. Ещё пара ударов — и с ним было кончено. Мерже секирой добил чудовище, покалеченное пулями. Оставалась одна тварь, которая была слишком увлечена добычей и по-прежнему игнорировала охотников. Видимо, и среди тварей Заката есть идиоты. Прикончить его со спины было минутным делом. — Все, — подытожила Тарья, собирая плеть обратно в трость. Спасенные люди выбрались на берег: необычайно надменная женщина с двумя юными, насмерть перепуганными девочками; полноватый парень, сейчас совершенно бледный и растерянный, — Эстебану казалось, что он его где-то встречал, но он не мог вспомнить где. И девушка, светловолосая, в изодраном домашнем платье. Её немного трясло, но взгляд был насторожен и пытлив. Эстебан закрыл глаза, сжимая рукоять Листопада. Он всё понял еще до того, как Мерже произнес с шутливым поклоном: — Кажется, мы появились вовремя! С кем имеем честь? — Я — Айрис Окделл, — сказала девушка. Ее голос охрип от крика. — Это мой кузен, Наль… Голос сестры Окделла доносился будто издалека. Эстебан убрал Листопад и улыбнулся. Леворукий умеет пошутить.