Ягода

      Первое апреля Эдди возненавидел с детства.       День дурака? Бумажки на спине, булавки на стуле, тычки, шутки и передразнивания. “День унижения” подходит куда лучше.       После школы стало легче. Теперь рядом с ним не было никого, кто мог бы превратить шуточный праздник в кошмар.       Эдди предпочел буквы и цифры живым людям и выбрал работу в архиве. Возможно, он, как и его коллеги, захотел работать с бумажками именно потому, что с детства мечтал избавиться от любого присутствия людей.       Эдвард, конечно он теперь Эдвард, а не Эдди, поёжился, заходя в метро. Может быть по календарю это считалось весной, но ветер пробирал его тщедушное тело насквозь. А конструктор из футболки-рубашки-джемпера под паркой совсем не помогал сохранить тепло.       Дело в материалах – рассуждал Эдвард сам с собой. Синтетика, на которую ему хватает денег, не отводит влагу и раскаляется от холодного ветра.       Так он размышлял о своем гардеробе, пока с лёгкой тревогой крался к турникету. Она всегда была с ним, его тревога: легкая, средняя или огромная, как паника. Как склизcкая жаба прямо в глотке.       Вдруг его карта сейчас не сработает? Вдруг его ударит турникетом? Вдруг люди будут смотреть на него, как на придурка? Вдруг он пропустит поезд и опоздает на работу?       Эти бесконечные вдруг-вдруг-вдруг безостановочно ворочались внутри черепной коробки.       Чтобы хоть немного заглушить их голоса он доставал наушники. Наушник. Ведь если он полностью изолируется музыкой, то может пропустить какое-нибудь важное объявление.       Вдруг он заслушается, пропустит свою остановку и опоздает на службу в Администрацию? Необходимые справки по документам не будут выданы. Исполненные документы не будут отправлены. А бесценные отчеты не будут должным образом систематизированы. Что же за хаос и беззаконие тогда настанет?       Нестерпимо хотелось заткнуть уши, врубив звук на полную, закрыть глаза и раствориться, раскачиваясь в ритме движения вагона. Но с этим придется подождать до обратной дороги.       Секретарь за стойкой даже не кивнул, только охранник дружелюбно отсалютовал, когда Эдвард неуклюже пронесся мимо него, торопясь к лестнице.       Никаких лифтов, боже упаси!       Неловкое молчание под раздирающую уши трескотню «ненавязчивой» музыки из приёмника с незнакомыми людьми вокруг и в окружении зеркал?!             Звучит, как страшный кошмар. Все это – неприятно, да, но зеркала – это и есть та самая жаба в глотке у Эдварда Нэштона. Только вместо кваканья она, из его собственного отражения и его же рта, сообщает ему, какой он сегодня особенный.       Особенно неловкий, особенно слабый, особенно глупый или особенно раздражающий.       Даже мысли о жабьем голосе вызывали липкий холодок в животе.       Нашарив рукой упаковку лекарства, он облегченно погремел им в кармане. Звук перекатывающихся капсул успокаивал, как успокаивал и грохот в наушнике, пока он, перепрыгивая через ступеньки, торопился в архив.       Святой архив! Возлюбленный архив – его тихое убежище от людей. Тут он – почти властитель судеб, он что-то решает, его действия хоть что-то да значат.       Пусть Эдвард и всего-навсего делопроизводитель, сидящий в крошечном кабинете, но это именно он оттуда следит, чтобы все документы двигались по службам точно так, как положено.       Конечно, его рабочее место – тесная каморка без окна, конечно, ему достался старый неудобный стол, скрипящий стул и ужасный компьютер, но это – его каморка!       Поэтому Эдвард навтыкал фетровых прокладок под ножки стола, разобрал и смазал стул, заменив ему даже поролон и переустановил нужные программы, заручившись всеми необходимым разрешениями.       Стало вполне даже сносно.       Чему его неоднократно учила жизнь, так тому, что в ней всегда найдется тьма дискомфорта для Эдварда Нэштона.       Чтобы пережить очередной день под зуд бесконечной тревоги ему были нужны, просто необходимы островки покоя.       Квартира, доставшаяся ему от города, как сироте, на покой не тянула даже близко. Настоящая дыра в развалюхе-муравейнике одного из беднейших районов. Получите и распишитесь, мистер Нэштон: крики местных с утра до ночи и кровавая сперма под дверь!       Ее проще было бы сжечь, чем отмыть. Проще было бы оглушить себя, чем уснуть в таком шуме.       Пришлось потратитьмя и снять комнатку под самой крышей многоквартирного дома.       Район уже просто бедный, а не нищий. Аккуратные и тихие соседи. И даже к миганию неона за окнами Эдвард быстро привык, заметив, что зеленые вспышки успокаивают его перед сном.       Но был и ещё один островок покоя для Эдварда Нэштона. Маленький деревянный домик в лесу на окраине Готэма.       Конечно, там в лесу существовали и какие-то другие дома с обитателями, но он их не видел. А до ближайших соседей добираться никак не меньше часа.       Тревожило только тотальное отсутствие камер наблюдения на дороге и в лесу, но поэтому участок и достался ему практически за бесценок.       В домишке ничего толком и не было. Эдвард просто отмыл его и заменил дверь, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности, когда оставался в нем на ночь.       Он и сам с трудом понимал свой порыв – покупку дома в глуши, где была ужасная связь и напрочь отсутствовала инфраструктура. Но там было так хорошо! И до леса ему хватало смелости ездить за рулём.                   После покупки домика каждую пятницу, когда позволяла погода, он загружал немного вещей в свой потрепанный пикап и отправлялся на природу.       Эдвард часто останавливался и закупался продуктами в ближайшем к лесу магазине. Он стоял у дороги, словно вырезанный из другого мира: настолько несуразно большой и слишком современный.       Как работник администрации Нэштон слышал разговоры, что Фальконе уже вёл переговоры о закупке части леса под вырубку и застройку жильем повышенного комфорта. Это было логично, учитывая аппетиты Фальконе. Он владел огромной частью недвижимости Готэма и, кажется, не собирался останавливаться. А если в лесу планируется стройка, то кусочек земли Эдварда тоже вырастет в цене.       Но перспектива расстаться с таким уютным местом расстраивала. Неистребимая бюрократия Готэма давала надежду на ещё пару сезонов тихого покоя в вылазках за город.       Эта пятница ничем не отличалась от остальных – очередная ночевка прошла отлично.       Эдвард прогрел домик и скоротал вечер под Твин Пикс, этот сериал никогда не надоедал. Он поужинал поджаренными на огне сосисками, и отлично выспался, ни разу не проснувшись от звуков шумящей природы за окнами.       Тихое воскресенье Эдвард провел уже в городе переделывая все нудные домашние дела.       Понедельник начался с тяжёлого вздоха под писк будильника. Эдвард передвинул его на десять минут вперед, пытаясь урвать ещё кусочек сна, в котором он сидел у пруда и бросал в него разные милые вещицы.       Будильник запищал снова, вздох повторился. Эдвард дал себе ещё десять минут, ожидая громкого сигнала и прислушиваясь к звукам из соседних квартир.       Где-то смеялась женщина, а где-то плакал ребенок. Какой-то мужчина басил, а чья-то собака задорно лаяла. Интересно, кстати, сколько правил нарушили соседи, заведя собаку в квартире?       Его мозг начал свою привычную деятельность: сбор и анализ информации.       Выпитый наскоро горький американо горячо проехался по привычному ощущению жабы в глотке. Эдди показалось, что она жалобно булькнула. Он судорожно затолкал в себя яйца с беконом, запив это второй кружкой кофе, пытаясь не испачкать рубашку.       Утра были одинаковыми: он долго тормозил, включаясь в окружающую действительность, поэтому был вынужден собираться второпях, чтобы не опоздать.       Но перед выходом Эдвард соблюдал обязательный ритуал: проверял все места в квартире, которые могли принести проблемы.       Краны, которые могут потечь. Окна, в которые может залететь соседская сигарета и вызвать пожар. Утюг. И так далее, и по нескольку раз.       После Эдвард, наконец, закрывал входную дверь, поворачивал ключ... и исступленно дергал ручку: нужно было убедиться, что она точно заперта.       Спуску по щербатым ступенькам аккомпанировала музыка в наушнике. И картины сворачивания собственной шеи при падении с этих ступенек.       Но Эдвард не жаловался.       Он напоминал себе, что все это можно пережить. С ним и не такое было.       Его жизнь сейчас – вполне даже сносная, учитывая, какие у него были альтернативы.