Пока я не возьму меч, я не могу защитить тебя.
Пока я держу меч, я не могу обнять тебя.
© Bleach
Дорогой кулон холодил ладони, оттягивал руку тяжестью, красивый, но пустой, как писал Экзюпери. Тацуми подпер щеку рукой, рассматривая блеск граней. Сколько девушек были бы счастливы заполучить такое украшение… действительно, сколько? Будто он знал. Он просто не с того начал. Совсем не с того. Тацуми никогда не был силен в общении с девушками, в целом взаимодействовать с людьми ему было сложно, не так легко, как Ватари и Цузуки, и, тем более, он не умел ухаживать. Почему-то решил, что дорогой подарок красноречивее всего скажет о чувствах, а сделал все только хуже. Было бы намного проще просто сказать: «вы мне нравитесь». Подарить что-то простое, символическое, больше как знак внимания, вложить в руку самый обычный брелок, склониться ниже, чтобы их лица сравнялись, и сказать эти три слова. Что тогда сделала бы Нанао? Покраснела бы? Она очень мило и забавно краснела, когда ее дразнил Кьёраку-тайчо. И что бы она могла ответить? Ну почему он сразу не додумался, что все может быть так? Возвращать кулон в магазин было очевидно поздно, и слишком мелочно. Тацуми покрутил его в пальцах и спрятал за воротником косоде — может, однажды вручит Нанао, а пока пусть побудет с ним, как талисман. Думать о любви сейчас было даже неловко; только прошла церемония прощания с Шиба Кайеном и Шиба Мияко, и вот уже новая — с Шиба Ишшином. С капитаном. Если смерть Кайена была трагедией, но замена ему, как лейтенанту, найтись могла, то с Ишшином все было куда сложнее. Стать капитаном — сложно. Чтобы стать капитаном, нужно иметь банкай, а банкая в Сейретее, кроме действующих первых офицеров, не имел никто; эта техника была чем-то запредельным. Если достичь шикая сложно, но реально, и Тацуми тоже достиг путем долгих тренировок, то банкай — это совсем другой уровень. Все равно что построить домик из игрушечных кубиков, а потом сразу приступить к постройке настоящего дома из камней, глины и фундамента.***
Чертов Айзен. Чертов Ишшин. Чертовы Пустые. Чертовы эксперименты. Гин до последнего надеялся, что Рангику никак не будет затронута, что он сможет уберечь ее, что даже когда он станет предателем и ему придется ее покинуть, она не пострадает, и, увидев, что драться с творением Айзена пришел не кто иной, как Шиба, капитан Мацумото, Гину стоило огромных усилий не выругаться, зарывшись пальцами в волосы. Его улыбка стала лишь более ехидной, и он наблюдал за сражением без каких-либо эмоций, но внутри умолял этого придурка: выживи. Выживи, пожалуйста, ты же ее друг, если ты сдохнешь, она будет плакать. Ишшин выжил. Более того, он сумел уничтожить айзенову тварь, не без помощи девчонки-квинси, о чем тактично после умолчал, когда Ямамото разбирал его проступок на собрании капитанов. Старик догадался, что Шиба что-то недоговаривает, но Ишшин, глазом не моргнув, заявил, что «больше ничего не было». На этом истории бы и закончиться, но… Но этот идиот вздумал умереть потом. Попозже. Будто специально приперся в мир живых еще раз, умудрился где-то напороться на Пустого (причем даже не на айзеновское отродье) и обратно в Сейретей доставили уже только бумагу с сообщением о его смерти. Прямо в руки Рангику, как же иначе? Кто, как не лейтенант, должен первым узнавать такие вещи? Быстрыми шагами Гин пересек двор Десятого отряда, спугнув двух подметающих плац девушек-рядовых, влетел в кабинет, откуда чувствовал реяцу Рангику, и, не замечая никого, кроме нее, сидящей за столом, опустился на колени и взял ее руки в свои. — Ран, — позвал Гин. — Ран, посмотри на меня. Все хорошо, слышишь? Цузуки сдержался и не фыркнул, но отвернулся. Что за лицемерие? Что за «все хорошо»? Что в этой ситуации хорошо? Где он увидел что-то хорошее? То игнорирует ее, то приходит и падает к ее ногам, и она, глупая, во все верит. Противно. Цузуки вышел, и сёдзи за ним закрылись с громким стуком; сначала он вздрогнул от звука, а потом подумал — пусть слышат. Они здесь не одни. Но, когда Гин сидел на коленях перед Рангику и сжимал ее ладони, когда она смотрела на него со смесью печали, испуга и трепетной нежности — они были одни. Здесь, в Сейретее, во всем мире.***
Церемонией прощания занимался Восьмой отряд — снова. Когда они делали это для Кайена, Тацуми не удивился; Укитаке был лучшим другом Кьёраку, почти братом, лейтенант Укитаке, соответственно, имел для Кьёраку большее значение, чем прочие. Но Ишшин? И все же именно Восьмой взял на себя организацию похорон: цветы, храм, каннуси и прочие важные вещи. Нужно ли это было шинигами, Тацуми не знал, но так было принято. Мертвые, они все же жили, они могли быть ранены, могли дать жизнь ребенку и могли умереть, а после родиться снова — когда-нибудь. По Ишшину и Кайену скорбел весь Сейретей. Тацуми плохо знал Ишшина и смутно — Кайена, но искренне жалел обоих: они были хорошими. Добрыми, храбрыми, открытыми. И Мияко была, очевидно, хорошей, просто находилась в тени, неизвестная для служащих других отрядов, кроме своего. Церемония прошла торжественно и печально, как любая церемония прощания. Девушки-рядовые Десятого отряда плакали. Рангику лишь сжимала губы в тонкую нить. — Как это произошло? — спросил Тацуми у Цузуки. — Не знаю. Меня там не было. Тайчо написал, что отлучится ненадолго в мир живых, а потом… — Возможно, у него были недоброжелатели, — заметил Ватари. — Вернее, у всех Шиба. Мне кажется, их убирают. Не сговариваясь, все трое посмотрели в сторону Второго отряда. Капитан Сой Фонг стояла рядом с Омаэдой, умудряясь возвышаться на фоне своего лейтенанта, который был в два раза выше и в полтора шире. Несмотря на разницу в комплекции, тем, кто видел эту колоритную пару, сразу запоминалась только Сой Фонг. Омаэда был лишь тенью за ее спиной. Организацией убийств в Сейретее занимался именно Второй отряд, он же Оммицукидо — когда-то это была отдельная от Готей-13 организация, но впоследствии они слились. Хрупкий изящный облик Сой Фонг был обманчив; как она сражается, Тацуми не видел, но если бы видел, то мог бы здесь и не стоять. Омаэда иногда хвастался на собраниях-пьянках лейтенантов, куда допускались и третьи-четвертые офицеры, взахлеб рассказывая о своей тайчо и ее невероятной скорости и чуть ли не божественных умениях в битве; бедняга был очевидно влюблен, и так же очевидно эти чувства были обречены. — Да ну, — с сомнением протянул Цузуки. Вслух больше никто ничего сказать не решился — Оммицукидо были, кроме прочего, прекрасны в шпионаже. Да и зачем Сой Фонг убивать род Шиба? Она не стала бы делать это так заметно. Ватари потер затылок. — Не знаю, что происходит… Если честно, мне это не нравится. Никому это не нравилось, все, кто не был совсем идиотами, понимали сложность положения, и Оммицукидо, несомненно, начало расследование, но что толку? Все равно была нужна замена, все равно замены не было. — Достигни банкая и займи звание, — предложил Ватари. Цузуки чудом сдержал нервный смешок. — Сам достигни и займи, раз такой умный. — Теоретически, — Ватари задумчиво коснулся пальцем губ, — это вполне возможно. — Ага, — кивнул Цузуки. — Но на практике ты скорее сдохнешь, чем получишь банкай. Тацуми отвернулся от них; он любил своих друзей, но даже на похоронах эти двое находили повод над чем-то пошутить. Он не был настроен на какое-либо веселье, и, увидев побледневшую Нанао, совсем потух.***
Мужчина в жизни Исе Нанао всегда был только один — ее дядя. С раннего детства она оказалась под его опекой, мать едва помнила, отца не знала совсем, только то, что он был тоже Кьёраку — старшим братом дяди, женившимся на женщине из рода Исе. Потом отец погиб, и мать вернулась домой в свой клан, вновь взяв девичью фамилию и ее же дав дочери. Потом мать казнили. За что, Нанао не понимала, она была еще слишком маленькой, чтобы что-то понимать. Ее просто забрал к себе дядя Кьёраку, она подросла, поступила на службу в Восьмой отряд, миновав обучение в Академии (владению кидо дядя учил ее лично, а фехтованию ее не учили вообще), подружилась с Ядомару Лизой, лейтенантом дяди на тот момент, а когда Лиза была вынуждена бежать, то, повзрослев, Нанао заняла ее место. Все стало ясно, когда на плече забелел шеврон. Кьёраку рассказал все, и это было… пугающе. Жутко. Неправильно. Но это было так, как было, и это походило на правду, а не на суеверие. Когда Тацуми с поклоном протянул Нанао подарок на день рождения, ей стоило огромных усилий не закричать: никто не злится и не пугается от подарков. Она состроила обиду и поспешила уйти, и вряд ли была права, но по сложившимся испокон веков негласным законам такие украшения от мужчин значили их желание ухаживать. Принять украшение — согласиться или дать надежду. Дать надежду… Нет ничего страшного в ухаживаниях за девушками. Нанао знала, что она привлекательна, оценивала себя трезво, как ей казалось: не такая красавица, как Рангику, но и не простушка. Утонченная аристократка с врожденной грацией. Но если влюбляться в Рангику было совершенно безопасно, то в нее… не стоило. Просто не стоило. Оставалась зыбкая надежда, что Тацуми не влюбился; в тонкостях отношений Нанао не разбиралась. Судила по манге, оставшейся в наследство от Лизы, но вряд ли было правильно делать выводы по эротике — там все сводилось к одному. Нужно было спросить прямо и не тянуть, а если она ему действительно нравится, хуже того, если он влюблен, то ей придется поступить жестоко. Хочет ли она отвергать Тацуми, Нанао даже не задумывалась — в ее случае не было такой постановки вопроса, как «хочу». Если он ее возненавидит, так будет лучше. Когда церемония прощания закончилась, и Тацуми следовал за Нанао в отряд, держась на почтительном расстоянии чуть позади, она наконец решилась. Одно прощание и сразу другое, не растягивая. — Тацуми, — Нанао остановилась. Порыв ветра качнул пряди волос. — Можно тебя спросить? — Конечно. — Я тебе нравлюсь? Даже спиной она почувствовала его изумление и смятение. — Исе-фукутайчо… — Отвечай. Молчание, повисшее между ними, можно было резать ножом. Наконец Тацуми тихо выговорил: — Да. Да… Нанао прикрыла глаза. — Нет. Если так, мой ответ — нет. Вот и все, подумала она, но вдруг Тацуми сказал: — На самом деле я так и думал. Я не рассчитывал, что вы сразу согласитесь, но если у меня есть какой-то шанс… — Нет. Нанао обернулась, и ему показалось, что она напугана, но уже спустя миг она снова стала собранной и спокойной, как всегда. — У тебя нет шанса. — Вы уже кого-то любите? — Нет, — вынужденно сказала Нанао; соврать про любовь к кому-то другому было можно, но лучше не стоило — слишком легко Тацуми мог докопаться до правды, и не нужно было впутывать сюда кого-то еще. — Вы помолвлены? — Нет, — снова пришлось признаться, потому что никаких бумажных подтверждений помолвки не было. — Тогда… — Мы разного статуса, — Нанао снова отвернулась. — Ты сам должен это понимать. Ты из Руконгая, а я… я из семьи Исе. Почему-то это «из семьи Исе» прозвучало обреченно. Траурно, как приговор. Тацуми опустил глаза — и правда, как он мог не сообразить? Почему решил, что она ответит на чувства руконгайца? Среди аристократии Общества Душ бывали мезальянсы, даже среди четырех великих кланов; Тацуми находил в архивах записи про женитьбу Кучики Бьякуи на Хисане, не имеющей фамилии душе, даже не являющейся шинигами, а род Исе был помельче рангом, но все же… Какой он идиот. Почему ему всегда так не везет? — Простите, — тихо сказал Тацуми. — Ты меня прости, — прошелестела Нанао. — Я правда считаю тебя другом, но… — Я понимаю. Я все понимаю. Ничего ты не понимаешь, подумала Нанао, закусив щеку изнутри. Ничего. Она правда считала его другом, и, возможно, он ей нравился, и, возможно, она даже могла ответить ему взаимностью, но она была из семьи Исе, а мужья женщин этого рода никогда не живут долго, и Нанао не была уверена, только ли мужья. Любить женщину из рода Исе — обречь себя на гибель. Неестественно ровно выпрямившись, Нанао зашагала вперед.***
Дни складывались в недели, недели в месяцы, а месяцы — в годы. Время летело вперед, легкое, как пух, неощутимое, даже сменой сезонов не проявляющееся. Столь короткий срок мало значил для них, что год, что пятнадцать — все едино, как минута. У Хисоки отросли волосы, и он связывал их в хвост; Момо нравилась такая прическа, она любила гладить его по волосам и заплетать косички, и поэтому он не стал стричься. Спустя годы он получил место третьего офицера — мог бы стать и лейтенантом, но Айзен выбрал в свои заместители Хинамори, и она этого хотела, а Хисоке было мало принципиально, какое иметь звание — его силы от этого не становились ни больше, ни меньше. Третий офицер — почти то же самое, что лейтенант, только без шеврона на плече; да и в кидо Момо преуспела больше Хисоки. Больше всех ровесников. У них все было вроде бы хорошо. «Вроде бы» — потому что так и держалось на грани дружбы-любви, балансируя, но не передвигаясь ни туда, ни обратно. Хисока не хотел торопить события, Хинамори тоже не спешила намекать, что ей хотелось бы большего, и оба всегда были слишком загружены работой. По сравнению с Ренджи эти отношения были истинным счастьем, потому что Хисока хотя бы знал, что Момо его любит, или что он ей нравится, или что симпатичен, по крайней мере. Ренджи же примерно сразу после смерти обоих старших офицеров из рода Шиба ушел из Пятого отряда в Одиннадцатый, отряд, где служили мечники-воины, живущие одними битвами и ради битв, а Рукия окончательно замкнулась в себе, перестав разговаривать с друзьями из Академии. Гин почти перестал пропадать неизвестно где — после гибели Ишшина он почти все время проводил с Рангику, занимаясь делами сразу двух отрядов — ее и своего; так как замены Шиба не было, по законам Готей-13 Мацумото стала исполняющей обязанности капитана. Через три года в Десятый отряд поступил Хицугая Тоширо, закончивший обучение в Академии Шинигами вполовину раньше положенного и считающийся гением. Он в рекордные сроки овладел шикаем, и, получив банкай, заслужил место капитана — самого юного из всех; Момо все равно упрямо звала его детским прозвищем «Широ-чан», на что он постоянно ворчал. Кира получил место лейтенанта Третьего отряда, некоторое время прослужив еще и в Четвертом, и Гин восхищал его не менее, чем Айзен восхищал Момо. Место Шиба Кайена не занял никто; вместо лейтенанта Укитаке назначил сразу двоих шинигами на должность третьего офицера — Кийоне пришлось делить звание с Коцубаки Сентаро. Исане стала третьим офицером Четвертого. Они уже не были студентами. Они стали полноценными солдатами, такими же, как все. Равными. Взрослыми. Сильными.***
За окном цвела весна — то ли действительно наступил апрель, то ли сакуре во дворе Пятого отряда вздумалось расцвести, и плевать она хотела на такие условности, как время года. Хисока распахнул окно, впуская в кабинет пахнущий цветами ветер, оперся на подоконник, наслаждаясь солнечным теплом, и услышал недовольный голос за спиной: — У меня все бумажки разлетятся! — А, — он виновато прикрыл окно. Момо сердито поправила стопку отчетов, которые вовремя успела придавить чернильницей. — Лучше бы помог! — Давай помогу, — согласился Хисока, но Хинамори тут же замахала руками: — Я сама! Цифры напутаешь! Спорить с ней было бесполезно, только смириться и принять. Во всем трудоголик, Момо обнаружила в себе талант не только к магии кидо, но и к бумажной работе, и придерживалась правила: «хочешь сделать хорошо, сделай самостоятельно». К отчетам не допускался даже капитан Айзен, хотя ему Хинамори возражала повежливее. За сёдзи вспыхнула реяцу Ренджи, и Момо мгновенно забыла о бумагах — друг давно не появлялся в поле зрения. Уйдя в Одиннадцатый отряд, он, как и Рукия, прекратил всякое общение с прежними товарищами; Хинамори боялась за него, думая, что Ренджи ищет смерти, но Хисока чувствовал другое — умирать Абараи не собирался, что угодно, но не умирать. Он хотел стать сильнее, а Одиннадцатый мог ему в этом помочь. — Ренджи, — Момо не стала дожидаться стука. — Входи! Сёдзи с шорохом раздвинулись, и Хисока ахнул в унисон с Хинамори — в двери стоял тот же знакомый им Абараи Ренджи, но другой. Лицо украшали татуировки, осанка неуловимо изменилась на более гордую, а на голове теперь красовались солнцезащитные очки. — Йо, — Ренджи приветственно вскинул руку, довольный произведенным впечатлением. — Ну как вам мой новый стиль? — Ого, — с уважением протянул Хисока. — Эти очки стоят целое состояние, — заметила Момо. — Именно! — гордо заявил Ренджи. — Это из «Серебряной стрекозы», я за них гору кан выложил. Зато круто же смотрится? — Круто, — признал Хисока. Самодовольство Ренджи щекотало его лезвиями; чужие эмоции уже не причиняли былой боли, но все равно ощущались. — Я чего зашел, — Ренджи широко белозубо улыбнулся. — Приглашаю на вечеринку. Не то чтобы особо пышную, вы двое и Кира, но будет весело. — Что за повод? — спросила Момо. Она не говорила прямо, но ее раздражение сверкало маленькими молниями, из чего Хисока заключил, что Хинамори злится на их общего друга за то, что долго всех избегал, и вдруг явился, будто так и надо, еще и как раз тогда, когда пора сдавать документацию. — О, повод более чем достойный, — он горделиво выпрямился. — Меня назначили лейтенантом! — Лейтенантом? — искренне поразилась Момо. — Какого отряда? — Шестого. — Шестого? — теперь удивился Хисока. — Но в Шестом же… На протяжении веков место главы Шестого отряда занимал представитель семьи Кучики, и сейчас это был Кучики Бьякуя. Меньше всего Хисока ожидал, что Ренджи решит как-либо общаться с этим человеком, но… но все становилось понятно. Мозаика складывалась. Ренджи ушел в отряд мечников, где усердно оттачивал свои навыки бойца и становился сильнее, чтобы рано или поздно заслужить именно это звание, и таким образом приблизиться к цели. Какой именно цели, Хисока затруднялся сказать — то ли завоевать Рукию, то ли утереть ей нос, но в любом случае ради нее. — Именно. Я подумал, — Ренджи понизил голос, — раз не дотягиваю до ее уровня происхождением, то дотяну силой. Достигну шикая, потом банкая, потом надеру зад Кучики-тайчо, и тогда… Что тогда, Ренджи явно не знал, но Хисока ощутил, что эти слова он твердил про себя все прошедшие пятнадцать лет: «я стану сильнее, и тогда…», «я стану его лейтенантом, и тогда…» — В общем, придете? — спросил он. — Там персиков будет — завались. И мяса. И саке. Хисока глянул на Момо. — Придем, конечно, — она смягчилась то ли благодаря решимости Ренджи, то ли от обещания своих любимых персиков. — Но пить вряд ли будем… немного, по крайней мере. — Я вообще не буду, — усмехнулся Хисока; непереносимость алкоголя никуда не делась, несмотря на нынешний уровень силы и всю ту закалку, что он получил в тренировках и боях. — Два зануды, — беззлобно хохотнул Ренджи. — Вы оба идеальная пара. Кира тоже отказывается, у него работа, ему некогда… ладно, будем, как дети, пить сок и чай, черт с вами. Ну, пока? Махнув рукой, он исчез за дверью. Сказать бы Рукии, что теперь лейтенант, увидеть, как отреагирует — удивилась бы она или ей было бы все равно? Они не разговаривали пятнадцать чертовых лет, и не то чтобы Ренджи ее избегал, у них была масса поводов пообщаться за это время, но Рукия делала вид, что его не замечает, а Ренджи отказывался верить в то, что так быстро стал ей безразличен. Не могла Рукия просто взять и задрать нос, должно было быть что-то, что стало причиной. Сказать ей или дождаться официального назначения? Еще не решив, Ренджи понял, что ноги несут его к Тринадцатому отряду; у ворот мелькнула рыжая макушка Кийоне. — Рукия на месте? — на всякий случай уточнил Ренджи, обменявшись с ней положенными приветствиями. — Нет, — ошарашила его Кийоне. — Рукия отправилась на задание в мир живых. — В мир живых? — опешил он. — Куда? — В Каракуру, на месяц, как патрульная. В Каракуру? Ренджи нахмурился; именно там когда-то погиб Ишшин, но сделать он все равно ничего не мог. Приказ есть приказ. Паршивый приказ. У Ренджи появилось очень дурное предчувствие, будто… Нет, не могло так быть, он всего лишь сам себя накручивал. Рукия отправилась не убивать Пустых и не расследовать таинственные смерти, а всего лишь дежурить. Все должно было быть хорошо.