Пламенный цветок

— Ты тратишь всю свою жизнь на то, чтобы убежать от страха. Ты становишься сильнее, чтобы убежать от страха. Растешь, взрослеешь, стареешь в надежде убежать от страха… Но бежать некуда, потому что страх — и есть жизнь.

— Как раз поэтому я и не боюсь. Не понимаешь? Я говорю, что меня уже нельзя назвать живой.

© Эс Нодт и Кучики Рукия (Bleach)

      — Итак, думаю, лучше всего начать с начала, — Рюукен отпил глоток свежезаваренного кофе. — Все началось тысячу лет назад, с человека, которого звали Яхве.       — С Бога? — встрепенулся Мураки.       — О нет, — скривился Исида. — Он был скорее дьяволом. Не знаю, насколько это правда, но говорят, что он был прародителем квинси. Отцом всех квинси и их императором.       — Кто же такие эти квинси?       — Люди. У них — у нас — нет особых возможностей вроде бессмертия или долгой жизни, мы не управляем стихиями и не распоряжаемся душами мертвых. Но мы — медиумы. Мы видим духов и можем с ними контактировать… а Пустых, тех тварей в белых масках, мы можем убивать, используя уже перечисленное мной оружие. Можем — но не должны.       — Почему?       — Потому что, хотя их и легко принять за демонов — это люди. Души мертвых людей, которые по каким-то причинам вовремя не попали в загробный мир или в ад. Иногда им не дают уйти их родные и близкие, которые сильно горюют по ним. В итоге такие умершие теряют разум и человеческий облик. Снедаемые отчаянием и голодом, они приходят к тем, кого любили при жизни, чтобы пожрать их души. Знаете, бывают случаи, когда один супруг умирает спустя пару лет после смерти другого? С семидесятипроцентной вероятностью это происходит именно потому, что душу забирает Пустой.       — Тогда разве не правильно убивать их? — нахмурился Мураки, отпивая свой кофе. — Прежде чем они станут угрозой?              — Именно так квинси и думали, и это заблуждение чуть не стало причиной гибели мира… и стало причиной гибели квинси. Душами людей должны заниматься те, кому положено — шинигами.       — Шинигами? — Казутака вздрогнул. — Боги смерти?       — Не боги, но проводники душ. Когда шинигами пронзает Пустого своим мечом — он не убивает его, а очищает, и Пустой переносится туда, где ему положено быть. На протяжении веков квинси это возмущало: почему чудовища, убивающие их товарищей, достойны спасения?       — Но действительно, почему? — проворчал Мураки, разделяя возмущение вероятных собратьев.       — Потому что, — Рюукен продолжил терпеливым тоном школьного учителя младших классов, по десять раз на дню втолковывающего детям, что дважды два равняется четырем, — повторяю снова: Пустые — это люди. Живые. Мертвые. Снова живые. Смерти нет. Есть бесконечный круговорот, цикл перерождений. Шинигами очищает Пустого, и мертвая душа остается мертвой. Квинси же Пустого — уничтожает. Не просто убивает, а полностью уничтожает. Душа исчезает насовсем, стираясь из круговорота, и баланс нарушается. Если бы квинси продолжили охоту на Пустых, непременно наступил бы такой момент, когда живых стало бы больше, чем мертвых… Вот примерно так, — вынув из ящика стола пенал цилиндрической формы, Рюукен поместил на него органайзер. На одну сторону положил ручку, на другую — карандаш. — Представьте, что это — живое, — он указал на карандаш, — а это — мертвое, — на ручку. — Живых становится больше, и они перевешивают, — Рюукен чуть наклонил органайзер. Ручка скатилась в сторону карандаша, и вместе они с глухим стуком упали на столешницу.       — Если бы квинси не остановились, мертвые бы хлынули потоком в наш мир, — жестко сказал он. — И это был бы конец.       — Но квинси не хотели останавливаться?       — Верно. Они были уверены в своей правоте, или не понимали, что творят, я не знаю, меня тогда не было на свете. Шинигами уничтожили квинси. Это был геноцид — но убиты были не все. Как минимум, выжила моя семья, семья Катагири, Куросаки…       — Куросаки?.. — вздрогнул Мураки. Наложив на мальчишку проклятие, он после ради интереса навел справки, желая знать имя своей жертвы. Неужели он тоже?       — Да, те самые владельцы более мелкой здешней клиники, — по-своему растолковал его замешательство Исида. — И совершенно точно были другие. До определенного момента. До аусвелен. Это было семь лет назад… Яхве забрал силы всех гемишт-квинси. Всех нечистокровных. Моя жена, — он стиснул челюсти, — была больна. Это ее убило. Она впала в кому и через три месяца умерла.       — Вы же говорили, что женаты, — вскинул бровь Казутака. — Второй брак?       — Нет, — отрезал Рюукен. — Не будет второго брака. У меня одна жена, была и будет. Даже если ее больше нет… Впрочем, речь не об этом. Вы — эхт квинси, значит, ваши родные тоже. Или же с кем-то из вашей семьи что-то случилось семь лет тому назад, в июне?       — Нет, ничего, — Мураки пожал плечами. Они погибли раньше, чего он не стал говорить Исиде. В смерти матери был виноват сам Казутака, а отца убил чертов Саки. Саки, который успел сдохнуть раньше возмездия, Саки, чья голова хранилась у Мураки заспиртованной.       Если отец был квинси, он бы рассказал ему. Или дедушка… значит…       — Исида-сан, скажите, эхт квинси может быть чистокровным только по матери?       — Да, может.       Мураки сложил пальцы домиком — все сходилось. Если его сумасшедшая мать была квинси. У нее не было лука или этих бензопил-зелешнайдеров, но он мог просто о них не знать, он был слишком маленьким. Шинигами перебили квинси, выживших, очевидно, припугнули, да и матери было не до того, чтобы убивать Пустых — ее волновало другое. Очевидно, к лучшему, но благодаря этому стечению обстоятельств Казутака вырос в полном неведении о своей истинной сущности.       Что-то еще было в рассказе Рюукена, что не давало покоя, что-то назойливой мухой вилось у виска…              — Только не рассчитывайте на то, что я буду учить вас обращаться с хайлиг боген и прочим оружием, — предупредил Исида. — Я не буду. Род квинси должен прерваться, последствия я вам уже обрисовал. С Пустыми разбираются шинигами, круговорот душ — их парафия.       Круговорот душ.       Смерти нет.       Точно.       — Исида-сан, — Мураки даже подался вперед в кресле, — другими словами, все люди, умерев, попадают в… некий загробный мир?       — Да. В Общество Душ. В Руконгай.       — Все-все? Каждый?       Исида кивнул.       — И их души находятся там?       Исида снова кивнул.       Отлично. Мураки откинулся спиной на спинку кресла — если так, то его ненавистный братец может быть в этом месте.       — Как можно попасть в Руконгай?       — Увы, — развел руками Рюукен, — не знаю иного пути, кроме как умереть. А зачем вам?       — Да так, — протянул Казутака. — Просто интересно.       Ни один, ни второй друг другу не поверили, и каждый принял решение наблюдать за другим; Рюукен — чтобы следить, Мураки — в надежде таким образом выйти на нужных ему шинигами.       Но расстались они почти друзьями. Наигранными фальшивыми друзьями, что также устраивало обоих.

***

      — Хисока! Хисо-ока!       Он обернулся — и на него с разбегу налетела теплая, пахнущая солнцем и луговым клевером… Кийоне! В черном шихакушо рядового! Поступила! Хисока подхватил ее, закружив.       — Кийоне, не бросайся так на людей, ты уже не маленькая!       Исане хмурилась, но на самом деле не сердилась, а радовалась — и она тоже была в шихакушо. Хисока поставил Кийоне на землю.       — Я так рад вас видеть! — искренне сказал он. — Поздравляю с поступлением! Вы в каких отрядах?       — Я в Четвертом, — гордо ответила Котецу-старшая. — Как мы все изначально собирались. А Кийоне передумала, увидев Укитаке-тайчо, и пошла в Тринадцатый. Кажется, наша девочка влюбилась.       — И ничего я не влюбилась, — проворчала Кийоне; Хисока ощутил фальшь и смущение — врала. Влюбилась или нет, а симпатию испытывала, и не беспочвенно — капитан Укитаке многим нравился. Он был добрым и вежливым, этим чем-то походил на Айзена, но, в отличие от Айзена, он был искренним. Единственное, что настораживало в нем Хисоку — то, что Укитаке каждую секунду ощущал готовность умереть, причем не просто умереть, а пожертвовав собой.       — А ты в каком отряде? В Четвертом я тебя не видела, — сказала Исане.       — В Пятом. Прости, так вышло, я… — объяснить нормально он не успел.       — Хисока-а!       Хинамори подбежала к нему, но, в отличие от Кийоне, на шею не бросилась, а остановилась рядом — он подумал, что лучше было бы наоборот. На девочек Котецу она глянула с подозрением, и ее ревность полыхнула по его шее — хорошо, что не видела, как Кийоне на нем висла. Она бы ни слова не сказала о ревности, ей не позволила бы гордость, а Хисока бы потом ей все объяснил и успокоил, но все равно не хотелось ее обижать и падать в ее глазах.       — Это Котецу Исане и Котецу Кийоне, — представил он их. — Мои названные сестры. А это Хинамори Момо, моя… подруга, — было рано говорить «девушка», она пока не согласилась переходить на более близкую стадию отношений.       — Подру-уга, — сощурилась Кийоне, уловив паузу в речи Хисоки и истолковав ее верно; порой ему казалось, что Котецу-младшая тоже немного эмпат. — Очень приятно познакомиться, Хинамори-сан. Ладно, Исане, нам пора! — и, не успела ее старшая сестра возразить, как она схватила ее за руку и потянула за собой. С учетом разницы в росте смотрелось это комично. Хисока не сдержал улыбки — и от забавного зрелища, и от того, что понимающая Кийоне решила дать им с Момо возможность пообщаться наедине.       — Они милые, — сказала Хинамори. — Здорово иметь сестер.       — Да, — не стал кривить душой он. — Здорово. Они чудесные. А ты хотела рассказать мне что-то хорошее?       — Откуда ты знаешь? Ты же не читаешь мысли.       — Иногда достаточно эмоций, чтобы догадаться. Ты чувствуешь нетерпение, возбуждение и радость, и ты прибежала ко мне.       — Ну… да, я… — Момо широко заулыбалась. — Мой названный брат поступил в Академию. Я так и знала, что у него есть духовная сила! Представляешь, этот упрямец не хотел оставлять бабушку одну!       Хисоку кольнуло ее виной: она о бабушке не переживала, ни о ком не переживала, легко оставила за спиной свой дом, убежав учиться.       — Поздравляю, — сказал он. — Расставаться с близкими тяжело. Лучше, когда они рядом.       Прошедший мимо Ренджи фонил отчаянием — иногда можно быть рядом с дорогим тебе человеком, но в то же время невыносимо далеко.

***

      Подтянув колени к груди, Рукия уложила на них подбородок.       День за днем, день за днем, день за днем. Она замерзала, а согреть ее мог только Ренджи — но даже на Танабата, в день, когда единственный раз в году встречаются небесные влюбленные, им с Абараи такой роскоши не досталось. Их разделяло нечто большее, чем река Аманогава. Их разделяла пропасть куда более широкая и бездонная.       Вдруг прямо перед ней из ниоткуда появилось лицо Кайена-доно — тот свисал вниз головой с ветки дерева. Рукия подпрыгнула от неожиданности.       — Ты чего такая кислая? И прекрати дергаться всякий раз, как меня видишь, — деланно обиженно проворчал он.       — Тогда прекратите меня пугать, — буркнула Рукия.              — М-м-м… — все еще вися вниз головой, он сделал вид, что задумался. — Нет.       Эффектно спрыгнув вниз, Кайен сел рядом с ней и вручил ей странную штуку, похожую на банку — из мира живых. Он любил такие штуки. Рукия повертела ее в руках, не зная, что с этим делать.       — Боже мой, — лейтенант закатил глаза, забрал у нее банку и открыл сам. — Кучики, ты не знаешь элементарных вещей. На, пей.       На вкус это было как чай, но холодный — как раз то, что нужно в жаркий летний полдень. Рукия с наслаждением отпила пару глотков. Кайен тоже отпил, и вдруг сказал:       — Конечно, ты вряд ли мне расскажешь, что тебя тревожит, но запомни одну вещь. Пока ты в моем отряде, я буду защищать тебя даже ценой своей жизни.       — Вы как-то очень часто говорите о смерти, — заметила Рукия. — Вам так не кажется?       — Мы шинигами, — он пожал плечами. — Мы и есть смерть. В каком-то смысле.       В его искренность Рукия не поверила, и потому не поблагодарила за своеобразное обещание. С чего ему умирать, защищая ее? Он лейтенант, а она — никто. Никто в отряде, даже пока не офицер, а всего лишь рядовой, и никто лично для Кайена. Новенькая выскочка из великого рода Кучики. Она не может быть нужна Кайену. Она никому не нужна.       Еще хуже на душе стало, когда к ним подошла Мияко, и они с Кайеном разговорились, забыв о присутствии Рукии и кого-либо еще. Рукия любила Мияко, но, глядя на ее идиллию с мужем, ей было одиноко — хотелось расплакаться и спрятаться в объятиях Ренджи, но она с детства не плакала, а Ренджи был недостижимо далек.       Ренджи бы действительно защищал ее даже ценой своей жизни, и он бы не говорил ей об этом — само собой подразумевалось, что так бы и было.       Но и ему Рукия оказалась не нужна.

***

      Ноль градусов.       Именно столько было в душе Кучики Рукии, когда она стояла рядом с Кайеном в кабинете капитана Укитаке. В ее внутреннем мире поднималась вьюга, белой дымкой застилая снежную пустыню, где по ночам и во время медитации она слышала серебристый женский смех.       Шиба Мияко погибла.       Весь ее отряд был уничтожен Пустым.       — Так как все бойцы убиты, — говорил Укитаке-тайчо, — мы до сих пор ничего не знаем о силе врага. Нужно сформировать штурмовой отряд, на это уйдет два дня…       Не дослушав его, Кайен рванулся к двери.       — Стой! — Укитаке вскочил с места. — Мы действительно ничего не знаем! Ни способностей врага, ни внешности…       — И потому я должен сидеть и ждать, как идиот?! — сорвался он на крик.       Рукия не видела лица Кайена, но и не хотела бы видеть — столько боли, отчаяния и ярости было в одном только голосе. Обычно он никогда не позволял себе кричать на Укитаке-тайчо — никто ни в Тринадцатом отряде, ни во всем Готее не позволил бы себе такого кощунства. Это было бы так же грешно, как порубить топором на куски прекрасное дерево сакуры. Кайен сжал кулаки так, что побелели костяшки.       — Мы знаем только две вещи, — сдался Укитаке. — Этот Пустой никак не перемещается, остается в своем логове и охотится в одном определенном районе. И мы знаем месторасположение пещеры, где он живет.       — Этого вполне достаточно, — бросил Кайен, шумно раздвигая сёдзи.

***

      Минус пять.       Рукия не знала, почему ее взяли с собой — хотела пойти с ними, но думала, что ее прогонят. Капитаны и лейтенанты убивали простейших Пустых практически как мух; этот Пустой не был простейшим, но все равно вряд ли им требовалась помощь всего лишь рядовой — и все же не прогнали, оставили рядом.       Минус семь.       Из пещеры медленно выползло чудовище — огромная тварь с целой стаей щупалец на спине, огромной костяной маской, белой, но с узором в виде красного пламени по центру, и шестью руками, почти человеческими, но с перепонками между пальцами. Рукия давно не пугалась вида Пустых, но при виде твари в ней поднялось отвращение — он убил Мияко.       — Вкусно пахнет… — протянул Пустой, засмеявшись гадким писклявым смехом.       Они были людьми, все эти монстры, они все были бывшими людьми, но в человечность этой твари Рукия верить отказывалась. Кайен решительно сдвинул брови. Пустые, все до единого, чуяли запах обладателей духовной силы, и шинигами были для них лучшим лакомством.       — Тайчо, — сказал он. — Разрешите мне сражаться в одиночку.       Рукия испуганно вскинула на лейтенанта глаза — и вздрогнула, такой ненавистью пылал его взгляд. Вопросительно посмотрела на Укитаке — тот должен был отказать, они пришли сюда в команде, что значит — сражаться в одиночку? Но Укитаке, прикрыв глаза, проронил:       — Разрешаю.       Минус десять.       Кайен спрыгнул вниз, к пещере, откуда выбралось гадкое существо.       — Скольких шинигами ты съел? — спросил он, и Рукия чуть не застонала — зачем, ну зачем с ним разговаривать, какой смысл знать, скольких он съел, его надо просто убить…       — Прости, я не считал! — мерзко расхохотался Пустой.       — А ты сожалел об убитых тобой?       Сожалел? Рукия сдержала нервный смешок — даже сейчас Кайен оставался собой, даже сейчас сохранял свою веру в других. Веру в людей, неважно, живые это люди, шинигами или Пустые. Его разрывало на части, он рассыпался на осколки, но он продолжал упрямо верить в чужую доброту, в дружбу и честь.       — Глупый вопрос, — хмыкнул Пустой, в чем Рукия невольно с ним согласилась. — У меня же есть сердце. Я все еще сожалею о том, что случилось прошлой ночью. Особенно о той женщине-шинигами.       Минус пятнадцать.       — Я не съел ее тело и даже не притронулся к голове, — сказал Пустой. — И я сожалею об этом!       Его гадкий хохот долго потом будет звенеть у Рукии в ушах по ночам. Еще один кошмар к череде прочих — нескончаемой череде жутких снов.       Кайен обнажил меч. Одним прыжком, войдя в шунпо, оказался на спине чудища, схватил щупальце, вскинул клинок…       Клинок занпакто разлетелся в осколки.       — Каждую ночь первый шинигами, коснувшийся моих щупалец, теряет занпакто! — прогрохотал Пустой. Отброшенный им Кайен отлетел в сторону.       Минус двадцать.       Не выдержав, Рукия схватилась за рукоять своего занпакто, бросаясь на помощь, но перед ней вырос Укитаке, преграждая дорогу.       — Тайчо! — ахнула она. — Пустите! Если я… если мы ему не поможем… он же… его же…       Минус двадцать пять.       — А если поможем — что тогда станет с его гордостью? — ответил Укитаке. — Ты спасешь его жизнь, но убьешь его гордость.       — К черту гордость! — взорвалась Рукия. — Нет ничего важнее жизни!       Как он не понимает? Он же капитан. Он живет на свете уже очень давно. Он сильный и мудрый, и не понимает таких простых вещей?       Минус тридцать.       — Запомни, Рукия… — Укитаке говорил спокойно и холодно. — Есть две вещи, за которые мы сражаемся. Есть два вида битв. Битва за жизнь и битва за честь.       Кайен вцепился в щупальца Пустого голыми руками, как дикий зверь; мельком Рукия подумала: зачем же так, он наверняка потерял разум от гнева, нет меча — есть кидо…       — Он сражается за честь. За честь жены и за свою честь мужчины.       Минус сорок.       Все же Кайен вспомнил про кидо, и ударил Пустого заклинанием, и у него получалось успешно отражать и парировать атаки. Рукия смотрела, не отводя глаз. Внутри нее кружила и завывала метель.       Прямо в грудь Кайена ударили какие-то другие щупальца — тонкие, пронзающие насквозь. Он пошатнулся, на землю капнула кровь… и щупальца исчезли, втянувшись внутрь тела.       — Кайен-доно! — вырвался у Рукии отчаянный крик.       Минус пятьдесят.       Он обернулся к ней — или это был не он?.. Черные глаза с горящими в них белыми огнями… покрасневшая кожа вокруг…       — Звали, дамочка? — ухмыльнулся он.       Минус шестьдесят.       — Вы так за меня волнуетесь, дамочка? Разве я для вас что-то значу? — он вскинул голову выше, открывая обзор. Белая костяная маска, пустые глаза, вывалившийся длинный язык.       Минус семьдесят.       — Раз я вам так нравлюсь, то… позвольте мне съесть вас!       Минус восемьдесят.       Он прыгнул, легко взлетая на высоту ветки дерева, где стояла Рукия. Взметнулся белый хаори Укитаке — капитан наконец вмешался, оказавшись между ними и остановив Пустого мечом.       — Беги, Кучики!       Минус девяносто.       Она ничего не могла сделать, она могла только повиноваться приказу и броситься убегать — но далеко не убежала. Спрятавшись за деревьями, наблюдала за боем тайчо и… Рукия не знала, кого.       Укитаке и не-Кайен кружили вокруг друг друга, подняв клинки, и капитан не атаковал его, лишь уходя от его выпадов.       — О, ты хочешь вытащить меня из тела этого парня и потому не нападаешь? — догадался Пустой. — Не выйдет! Он не одержим! Он — дух, и я — дух! Мы две соединившиеся духовные формы! Нас невозможно разделить!       Минус сто.       — За ночь я сожру это тело изнутри!              Укитаке ударил мечом, разрубая его шею. Брызнула кровь. Рукия зажала рот ладонями, давя вскрик.       — Тогда я изрублю тебя на куски вместе с телом Кайена, — сказал капитан.       Минус сто десять.       — Ты сумасшедший? — Пустой сорвался на визг. — Убьешь товарища своими руками?!       — Конечно, потому что его тело стало пищей для такого чудовища!       Укитаке удобнее перехватил меч — и издал хриплый кашель. Его глаза широко неверяще распахнулись, из уголка губ стекла струйка крови — приступам болезни было все равно, вовремя они приходят или нет. Надсадно закашлявшись, он метнулся убегать — в таком состоянии он не мог драться, иногда был не в силах даже стоять…       Минус сто двадцать.       Вскинув меч, Рукия вышла из укрытия — пусть она была еще совсем слабым воином, но стоять и смотреть было выше ее сил. У нее не было плана. Она не знала, что делать. Она хотела только спасти Кайена, но как она могла его спасти?..       — Убей это! — закричал Укитаке, сплюнув кровь. — Убей его! Это уже не Кайен!       Минус сто тридцать.       Пустой-Кайен летел прямо на нее — мгновение, и ее пронзит когтистая лапа, и она станет такой же… Не думая, что делает, почти машинально Рукия вскинула меч. Не чтобы отбиваться. Отбиваются не так, она просто застыла, ожидая неведомо чего.       «Запомни, Кучики, никогда не умирай в одиночестве».       «Ни в коем случае не умирай в одиночестве».       «Слышишь?»       …Кайен не ударил — или вовсе не собирался ее атаковать. С налету он напоролся на клинок ее занпакто, повисая на нем. Меч прошел насквозь через тело, как сквозь мягкое масло, его кончик вышел наружу.       Минус двести.       С небес хлынул дождь, смывая кровь с ее рук и лезвия меча, смешиваясь со слезами на щеках. По лицу Укитаке тоже словно текли слезы — или так и было, смешивались с кровью на губах, оставляя на лице бурые потеки.       — Капитан… — прохрипел Кайен — именно Кайен, а не тварь в его теле. — Укитаке, спасибо… что сражался со мной до конца… Кучики…       Рукию затрясло.       — Прости меня, Кучики, — его ладонь легла на ее плечо — почти нежно, по-отечески или по-братски. Он обнимал ее, умирая от ее рук, и ей хотелось рыдать, думая об этом. — Я втянул тебя в это из-за своего упрямства и причинил тебе боль… Но помнишь, что я говорил? Мое сердце… оно останется с тобой… Спасибо… тебе…       Его рука безвольно упала вниз.       Она не заслужила, чтобы ее благодарили. Она ничего не сделала. Она ничего не заслужила. Такая, как она, вправду никому не нужна. Ренджи бы презирал ее, если бы узнал, и брат бы от нее отвернулся, и все-все-все… и правильно бы сделали.              Она его убила.       Она. Его. Убила.       Ей хотелось зарыдать, закричать, завыть, но она просто сидела, держа в объятиях мертвеца, и по ее щекам катились то ли слезы, то ли капли дождя. Она не могла плакать.       Она замерзла.       В ее душе все сковывал морозом абсолютный ноль.