Le Fabuleux destin d'Rene

Amber Run — Fickle Game

      — Что для тебя самое важное в жизни?       — Не изменять самой себе, — между делом отвечает Рене, не отрываясь от процесса ремонта своего УПМ: при последней проверке корректности работы движок странно, напряжно крякнул, всем своим видом намекнув, что пора провести техобслуживание. Не то, чтобы Рене стоило вообще в это лезть самостоятельно, но Хеннингу, который обещал помочь, она торжественно пообещала не доломать устройство до его прихода, а только аккуратно разобрать необходимую часть.       И вот где-то между первым и вторым открученным винтиком к Рене, неловко переминаясь с ноги на ногу, неожиданно привалился новобранец с самым что ни на есть философским вопросом. Худой, бледный, на ладан дышащий — Рене даже не удивилась, что по началу не заметила его появления. А ещё ей одного беглого взгляда хватило, чтобы понять: мальчишка испуган до смерти.       Он с пару минут убеждал разведчицу, что пошёл в Легион исключительно по собственной прихоти, а Рене головой понимала, что его, вероятно, просто заставили. Избавились от лишнего голодного рта, который были не в силах прокормить.       Поток неуместных мыслей прерывает негромкий комментарий. Она украдкой косит на него и мимолетом думает, какие же, чёрт возьми, у него были пронзительные, голубые глаза...       — Ваш ответ звучит сложно, — слишком честно отвечает новобранец, поджимая губы и роняя голову на сложенные перед ним руки. Давно Рене не видела олицетворения отчаяния настолько явно. В душе что-то болезненно всколыхнулось.       — Ну, никто и не обещал, что будет легко, — губы Рене трогает лёгкая, но печальная улыбка, — Правда моей жизни такова, что лишь пока я остаюсь верна себе и своим принципам — я жива во всех смыслах этого слова. Какими бы вечными не казались окружающие нас стены, мы всегда находимся в зоне потенциального риска: народные волнения происходят внутри стен, смертельная опасность таится снаружи. И во всём этом сумасшествии важно не потерять себя; важно не стать очередным обезличенным солдатом, лишённым собственной воли и права выбора. Оставаться самим собой — вот что, пожалуй, для меня самое главное в жизни. И если быть себе верной до последнего, то всё необходимое и трепетно желаемое со временем приложится. Случится и крепкая дружба, и первая любовь, и радость достижения целей. Даже несмотря на наше существование в цикле неумолимой безнадёжности, — Рене говорит вполголоса, размеренно и почти убаюкивающе, веря в каждое сказанное слово — и это наделяет её речь тёплой поддержкой, особенной силой; тем, чего хрупкий, испуганный мальчишка по воле судьбы своей, наверное, был лишен.       — А если... — он, похожий на мышонка, немного теряется в собственных мыслях.       — А если нет представления о том, кто ты и какие у тебя принципы, убеждения, философия? — Рене откладывает отвёртку и садится вполоборота к мальчику, который торопливо кивает в подтверждение её слов.       — В твоём возрасте у меня за душой максимум, что было — это неуёмное желание шкодить и веселиться, — она жмурится и отпускает лёгкий смешок, — Всему нужно время, не торопись. Твой стержень сформируется через отрефлексированный опыт. Этот опыт будет состоять из взлётов и падений, потерь и обретений. Сейчас все, что от тебя требуется — просто быть готовым.       — И быть сильным?       — Не без этого. Но скажу по секрету: оставаясь в одиночестве в четырех стенах казармы сильным быть совсем необязательно. Иногда можно и нужно позволять себе быть слабым. И не бояться этого странного, чуждого чувства. Это, — она тычет пальцем ему в грудь, — тоже часть тебя. Принимай её, люби, корми и никому не отдавай. Проблема всех нас, старших, в том, что мы до последнего остаёмся упрямыми и сильными. А как расслабиться и дать слабину — никто не знает. Оттого и мусора много в голове, тревожности на душе. С ума начинаем потихоньку сходить, кукухой свистеть. А там недалеко и ласты склеить на вылазке. Живём, конечно, в поганое, тяжёлое время. Другого и не знаем, поэтому... позволять себе отпускать свою взрослую, ответственную и страшно смелую натуру — тоже что-то из области «оставаться верным себе». Всё ещё сложно, да?       Новобранец лишь вполовину понимающе моргает. В глазах уже не столько растерянность, сколько живая заинтересованность, но её почти сразу спугивает скрип петель: дверь отворяется и в зале показываются Хеннинг и Гергер — кажется, намечается целый консилиум по починке её крякающей железяки!       Рене приветственно салютует и бегло шепчет мальчишке, что познакомит сейчас его со своими друзьями:, может, они тоже смогут удовлетворить его любопытство своими ответами?       — С кем это ты так оживлённо разговаривала? — вместо приветствия спрашивает Хеннинг, присаживаясь напротив.       Рене уже вот-вот совсем готова взорваться в возмущении, ведь славный, тихий мальчишка всё ещё сидел рядом с ней и смешно сопел в размышлениях над услышанным, но когда она поворачивает голову в его сторону, то сталкивается лишь нос к носу с Гергером. И с очередными пронзительными голубыми глазами.       А мелкого, щуплого новобранца и след простыл.       — Из зала никто не выходил только что?       — В последний час сюда никто кроме тебя и не заходил, раз на то пошло. В штабе помимо нас от силы несколько человек, все разъехались по делам, — Гергер озадаченно ведёт плечом и притягивает к себе инструменты, — Так с кем ты там болтала, говоришь?       — И ни одного новобранца? — Рене не унимается, чувствует, как голос нисходит до нервного хрипа.       — Да откуда им тут взяться? — Хеннинг поднимает голову и обменивается обеспокоенными взглядами с Гергером, чтобы потом вдвойне возвратить их Рене.       Рене, которая сама стала бледнее смерти.       Потому что трогательного мальчика-новобранца, с которым она разговаривала, кажется, никогда и вовсе не существовало.