Le Fabuleux destin d'Rene

Syml - Symmetry

      Рене была обречена жить в каменной клетке и бесконечно бороться с силами, которые в тысячу раз превышают её собственные. И, если честно, она не была уверена, что когда-нибудь в принципе доживёт до света в конце тоннеля, поэтому находить простые поводы для радости с каждым разом становилось всё сложнее. Но Рене искренне старалась, потому что знала — от этого в том числе зависит её жизнь. Выехать за пределы стен в апатичном состоянии значило практически добровольно наложить на себя руки. И чтобы в буквальном смысле не сдохнуть послезавтра, Рене выработала для себя определенные ритуалы, которых придерживалась от случая к случаю. Наплевать на них можно было, например, если вечером звали выпить. Тогда черта с два на следующее утро она встанет раньше, чем её начнут бить бревном по голове.       Накануне попойки не случилось, поэтому сегодняшний новый день Рене начала заблаговременно: до побудки оставалось ещё полтора часа — этого запаса вполне хватало, чтобы сделать те мелочи, которые были неважны для других солдат. Выходного и близко не намечалось, едва ли можно было позволить себе раскрепоститься и вылезти из штанов военной закалки, но чтобы настроить себя на рабочий лад, Рене тянется, сладенько зевает и вылезает из тёплой постели.       Мало кто знает, чем там занимается Рене за столом в тусклом свете восковой свечи, но чутко спящая Нанаба, которая просыпается даже от чирка спички, раз за разом приоткрывает глаза и с пару секунд наблюдает за подругой, после чего вновь отключается, оставляя Рене наедине с собой. Это были только её утренние полтора часа, которые она заслужила, как никто другой.       Нанаба привыкла засыпать под тихое шебуршание Рене — это уже было приятным признаком стабильности.       Рене аккуратно смачивает полотенце в заранее подготовленной воде и протирает лицо, выдвигает ящик и вынимает свою сокровищницу — шкатулку с ароматными маслами, деревянной плошкой, ступой и связочками душистых трав.       Одним из редких, но трепетно любимых ритуалов Рене было наводить красоту. Это был ритуал скорее выходного дня, либо же когда она хоть на чуточку была уверена, что в выбранный день не придется месить сапогами грязь в болотах на очередных учениях. Глупая, чисто девичья причуда, которая помогает ей чувствовать себя лучше в серой череде трудобудней. Да и изготовление декоративной косметики для нее представляется достаточно медитативным занятием: за ним Рене забывает о горестях и тяжестях, успокаивается, упорядочивает мысли.       Вот и сейчас она начинает аккуратно, едва дыша, колдовать, подводя глаза острой палочкой с чёрным пигментом на кончике, оформляя брови жжёной гвоздикой и добавляя щекам чуть больше румянца, нанося на них нечто, полученное из измельчённых вяленых красных ягод. В плошке со ступкой чернеет растолчённый уголь.       И у Рене таких маленьких ритуалов на все случаи жизни очень много: собирать букеты из душистых трав, размашисто зарисовывать пейзажи в рабочем блокноте, подкармливать бездомных котов в знакомых переулках, отхлёбывать из фляги Гергера в вечер перед вылазкой.       Когда Нанаба подаёт первые признаки бодрости из-под одеяла, Рене уже шныряет по казарме из угла в угол: перевязывает широкими бинтами грудь, натаскивает форму, нарочито громче гремит застёжками ремней, чтобы Нанаба вдруг не подумала, что у неё есть ещё хотя бы пять лишних минут на полудрёму.       Подругу Рене сегодня не дожидается — торопливо, едва не спотыкаясь, натягивает тяжёлые сапоги и в числе первых убегает заглатывать за один присест завтрак, чтобы до первых поручений успеть на конюшню. Для Рене было важно просто побыть со своей девочкой: не спасать задницы обеих от титанов, а провести пару раз по гриве деревянным гребнем, потереть щёточкой там, где лошади это нужно больше всего, угостить вкусной нарезкой свежих овощей, по мере необходимости — расчистить копыта и заменить подковы.       Кто-то закладывает на это минимум времени, а Рене нравится заниматься этим с чувством, толком и расстановкой, смакуя.       Так, за дневными делами и промежуточными ритуалами и проходят её дни. День ото дня что-то меняется в зависимости от краткосрочных намеченных планов. Был бы завтра выходной — она бы, наверное, даже головой к подушке не приложилась. Сидела бы всю ночь где-нибудь у штаба и полной грудью вдыхала свежий воздух. Думала бы о том, что в шкатулке заканчивается гвоздика, а ещё красный пигмент для румян уже протёрся до самого блестящего донышка. Да и уголька на подводку собрать было бы неплохо...       Но завтра — вылазка, и она обязана была выспаться. В такие дни они с товарищами расходились раньше обычного. И Рене в лучших традициях не изменяет очередному своему ритуалу: между разговорами и шутками с двойным дном вытягивает из поясного чехла Гергера флягу, закидывается её содержимым.       — Пока всё не выпью — не верну, — категорично заявляет Рене, опрокидываясь на скамейку.       — Ни стыда, ни совести, — беззлобно фыркает Гергер, задерживаясь рядом с ней и не без лукавого озорства следом озадачивая вопросом: — Жду тебя тогда с флягой в казарме после отбоя?       — Как же, разбежался! — она заливисто смеётся, прикрывая лицо рукавом форменки: щёки зарделись так ярко, что ни одна её склянка с пигментом не передаст такого оттенка. — Утром отдам, утром. Полную. Угощу тебя кое-чем недавно честно нажитым. Договорились?       Гергер не отвечает, но Рене почему-то уверена, что он тихо хмыкнул и покачал головой. Напоследок она чувствует только его тяжёлую ладонь, которой он потрепал её по голове, слышит удаляющиеся шаркающие шаги.       Мгновением позже в глазах становится подозрительно тяжело, словно в них песка насыпали. Рене ловит себя на мысли, что все происходящее вокруг неё, кажется, не более, чем приятный сон о повседневности. Очередной.       Ей часто снится что-то бытовое. Что-то очень живое, приближенное к реальности. Что-то лишённое избыточной суеты. Как ни странно, ей не снятся титаны, не снятся и смерти товарищей. Она не видит во сне ни размазанную кровь, ни переломанные кости. Она видит только размеренную солдатскую рутину, которая даёт ей отдохнуть в первую очередь душой (телом — сомнительно).       Вечерний птичий гул утопает в вязкой пелене накатывающего сна. Утопает... и уступает место чему-то другому.       Тревоге.       — Рене? Рене, ты меня слышишь?       Нет, не слышу, мысленно огрызается Рене, принципиально отказываясь поддаваться любому пробуждению. Это был тот случай, когда просыпаться без удара бревном по голове она не собиралась. Судя по давлению в висках, вчера она могла выпить неприлично много.       Но нарастающий гул и свист, истерично надрывающиеся крики вокруг и чья-то настойчивая ладонь, хлопающая по щеке, так или иначе заставила разум выбрать между двумя стульями тот, который отвечал за действительность. Страшную действительность.       Ощущения возвращались стремительно, накрывали волнами. Пульсирующая боль во всем теле в какой-то момент достигла такого апогея, что Рене подумалось: «моё тело — само воплощение испытываемой боли». Она не могла пошевелиться, да даже дышать удавалось через раз — в груди словно что-то взорвалось, возможно, она вот-вот начнёт захлёбываться собственной кровью.       Через силу, но всё-таки глаза продрать удалось. Гергер. Он смотрел на неё с таким ужасом и в таком отчаянии, что Рене, несмотря на всю бессознательную кашу в голове сразу поняла — это конец. Она с трудом старалась припомнить события минувшего дня: прорыв стены Роза, сопровождение новобранцев, руины Утгарда, нападение титанов среди ночи... Так вот в какой момент всё пошло не так. Забавно. До смерти.       — Не отключайся, не отключайся! — голос Гергера доносится до нее будто бы сквозь плотную пелену. Кое-как получается разобрать его слова, но ответить она ему уже не может. Сил вспомнить о Нанабе и Хеннинге тоже уже не находится. Солёные слезы неосознанно катятся вниз, собирая собой пыль и остатки подводки из толчёного угля.       Рене не могла ни покачать головой, ни коснуться его щеки дрожащими пальцами. Она не имела возможности элементарно попрощаться.       Рене уже была больше мертва, чем жива.       Все, что у нее получается, лишь беззвучно пошевелить губами — напутствие? — и едва заметно, чуть криво улыбнуться.       Рене умирала в страшных муках, но точно зная — вот же, ещё одна секунда, и она снова вернётся в свой солнечный день накануне безымянной вылазки, где главной проблемой и головной болью было найти ту лавку травника, в которой бы продавались сушёные бутоны душистой гвоздики.