Гиностемма

Без господина нет жизни и Повилике. Как человек не может без воды больше нескольких дней, так и мы вянем от долгой разлуки. И только тот, в чьем сердце пустим корни, тот, кто поддерживает в нас жизнь, сможет эту жизнь зародить. Наши дочери рождаются не от любви — они дар — уникальный росток, продолженье своих отцов и преемницы материнского проклятья. Ни один мужчина не позарится на Повилику, чужое семя не прорастет в лоне, и не падет от наших чар другое сердце, покуда жив Господин. Из дневника Виктории Ларус. Сохо. Лондон. 325-й год от первого ростка, падающие листья в первую ночь стареющей Луны. Смартфон разрывался сообщениями от Рейнара — фото из библиотеки Святой Женевьевы, той самой, где работала мадам Барвинок, витражи особняка Клюни, дурачащийся Рей с гигантским сэндвичем из целого багета на фоне старинной карусели и видео, где доктор искусств с озорной улыбкой интересуется какой шарф идет ему больше, в стиле Модильяни или Дега? Фотографии перемежались неотвеченными: «Как твои дела?», «Раскрой лепестки восходящему солнцу», «Не могу перестать думать о нашей ночи». Постепенно возрастал уровень тревожности. В то время, когда Полина засыпала в лесной хижине в бывшей мастерской Гиностеммы, доктор Гарнье несколько раз звонил, а в полночь записал обращение: «Ты в порядке? Прости, если я сказал или сделал что-то не так». Она скучала — по этим ямочкам на щеках и непослушной, лезущей в глаза челке, по озорному блеску голубых глаз и вечной, едва уловимой улыбке губ, по мягкости прикосновений и нежности голоса, шепчущего ее имя. Но больше прочего — по простоте мира в день их встречи и легкости чувств в объятиях на полу у выходящего на море окна. Два дня в обществе Карела перевернули привычный мир с ног на голову, превратив злодеев в соратников, а респектабельных господ в преступников и подлецов. Но если виновность графа и приторной двуличной Роуз вопросов у Полины не вызывала, то в причастность Гарнье верилось с трудом. Ее наивное сердце позволило прорасти чувствам к смазливому искусствоведу, ее повиликовая натура тянулась назвать Рейнара своим господином, поколения зависимых женщин в ее родовой памяти призывали закрыть глаза на сомнения и отдаться своей природе. «Была не в себе. Голова раскалывалась, проспала почти сутки, телефон разрядился. Извини, что заставила волноваться», — половина правды далась на удивление легко. Истинную историю приключений девушка решила приберечь для личной встречи, если конечно Рейнар пройдет придуманный ею тест на причастность к мировому злу. «Хочу тебя видеть. Где ты?» — мгновенно отозвался телефон. «У родителей в Генте». «Ок. Буду через два часа». «А как же Сорбонна?!» — Полина прикусила губу и воровато обвела взглядом беседующих на кухне. Родители и Гиностемма были увлечены друг другом, не обращая внимания на девушку, с опрометчивостью юности ввязывающуюся в опасную авантюру. «На сегодня закончил, следующая лекция завтра вечером. До тебя час лета и минут двадцать на такси. Иногда удобно иметь в родственниках миллиардера. Собирайся, пришлю за тобой uber». Ни у кого не вызвало вопросов ее желание переодеться и освежиться после дороги, только Лика взъерошила влажные после душа волосы дочери и щедро распылила на них росу Халлербоса. Не давая поводов для подозрения, Полина позволила натереть себя бабкиными духами и согласно отправила в карман пиджака баллончик с противоядием от садоводческих пестицидов. Вместе со всеми она покинула кухню и даже сделала пару шагов в сторону библиотеки, а затем, подхватив сумку и стараясь не шуметь, прошмыгнула в дверь, выходящую на задний двор. Обернулась, виновато маякнув Карелу: «Я должна убедиться сама» и скользнула на заднее сидение уже ожидавшего авто. В парке на берегу реки Лис зажглись вечерние огни. Рейнар ждал у старинного горбатого моста в окружении наглых жирных уток, вымогающих остатки зажатого в руке мужчины багета. — Вез для тебя из Парижа, но это не птицы, а местная мафия, — при виде девушки мужчина радостно улыбнулся, а самый упитанный селезень с возмущенным кряканьем требовательно ущипнул его за штанину. Полина рассмеялась. Если в дороге ее еще мучили сомнения, то вид доктора искусств, отбивающегося багетом от пернатых попрошаек, отбросил прочь все переживания. Рейнар не мог быть частью древа зла, его непосредственная искренность была настоящей. В этом юная Повилика могла поклясться на родовом знаке. Отбросив мрачные мысли, она, не церемонясь, распинала хлопающих крыльями приставал и запечатлела звонкий поцелуй на гладко выбритой щеке. — Мне столько надо тебе рассказать! — затараторила, едва вдохнув знакомый парфюм, но Рей с коротким смешком приложил указательный палец к ее губам: — Сначала мой сюрприз. Обещаешь не подглядывать? — не дожидаясь ответа, ловким движением фокусника извлек из кармана пиджака невесомый шелковый шарф. — «Гвоздики и клематисы» Эдуарда Мане, выбрал на свой вкус. Нравится? — Очень! — честно призналась Полина, разглядывая картину, перенесенную на тонкий шелк и с удовольствием ощущая прикосновение прохладной ткани. Рей сложил шарф в широкую повязку и аккуратно завязал девушке глаза. — Ты мне доверяешь? — шепнул, оставляя на русых волосах тепло своего дыхания. Полина кивнула, позволяя взять себя за руки и вести в неизвестном направлении. По ощущениям прогулка заняла около десяти минут. Мелодичный голос Рея одобряюще направлял девушку всю дорогу, узкой ладони было уютно и спокойно в теплой мужской руке, а сердце билось в радостном предвкушении. Полина запретила себе думать о Графе, воскресшей тетке и странно притягательном мужчине, обвитом черной завядшей лианой. Просто девушка на свидании с парнем, по которому многие сходят с ума. — Чудесные духи, — заметил Рей, развязывая шарф. — Спасибо! — внутренне ликуя, Полина отметила: «Парфюм против Садовников на него не действует! Первый тест пройден успешно». Небольшая поляна одной стороной выходила к реке, спускаясь в воду крутым каменистым склоном, а по центру в обрамлении лоз вечнозеленого плюща светилась огоньками десятков свечей ажурная деревянная беседка. — Как…? — восторженно выдохнув, Полина замерла на опушке. Довольный собой Рей вынул из кармана пульт дистанционного управления — одно нажатие кнопки заставило пламя мерцать, как под порывами ветра, другое — сменить мягкий белый свет на радужные всполохи, третье выключило иллюминацию, погрузив поляну в густые сумерки надвигающейся ночи. — Красиво. Когда ты успел это организовать? Рейнар неопределенно пожал плечами и с выражением торжественной загадочности поклонился, подавая руку: — Мадемуазель Эрлих, соблаговолите ли вы составить мне компанию за скромным ужином на берегу Лис? — Это будет мне в удовольствие, доктор Гарнье, — с трудом подавляя смех, Полина присела в чопорном реверансе. Пол беседки был устелен пушистым ковром, на котором лежал целый ворох разноцветных подушек. На низком столике среди свечей стояла пузатая бутылка вина и два бокала. Повинуясь порыву, Полина скинула туфли и с наслаждением погрузила босые ступни в длинный мягкий ворс. Ноги утонули по щиколотки, внезапно захотелось упасть в гору подушек, растянуться, закрыть глаза и отпустить бесконечно долгий день, полный событий и переживаний. Пока девушка осматривалась, мужчина открыл вино и подал ей бокал. Густая, насыщенная, почти непрозрачная на просвет жидкость дразнила ароматом красных ягод и скошенных пахотных полей. — За волшебство и искусство! — эхом на звон хрусталя отозвался вечерний парк. Зашелестели листья, зашептала, припадая к земле трава. Но юная Повилика не обратила внимание на тихий голос природы — ее вниманием всецело завладел Рейнар Гарнье. — Странный вкус, — чуть пригубив вино, Полина задумчиво качала бокал в руке. Что-то неуловимо знакомое сквозило в нотках напитка, что-то узнаваемое и простое, но никак не поддающееся определению. — Это ваниль от долгой выдержки в дубовой бочке, — Рей с видимым удовольствием смаковал вино и разглядывал девушку. — Из погребов дяди, у него отличная коллекция. Некоторые экземпляры насчитывают пятьсот лет. Упоминание графа подействовало на Полину подобно отрезвляющему уколу интуиции: — Вы близки с ним? Где-то читала, что он назвал тебя наследником своего дела… — вернув бокал на столик, она внимательно следила за реакцией собеседника. Рейнар залпом допил вино и, приблизившись вплотную, нежно взял ладони девушки в свои: — Мне нет никакого дела до графского наследия. Я всегда хотел заниматься именно тем, чем занимаюсь сейчас — историей искусств. Но наша семья жила довольно бедно и вряд ли смогла бы позволить для меня дорогое образование. Когда пятнадцать лет назад на похоронах моего деда появился богатый господин — это было как благословение и невероятная удача. Он оказался двоюродным братом отца, помог родителям с работой, взял на себя расходы по моему обучению. Детей у графа нет, что делает меня возможным наследником и завидным женихом, но сейчас я не хочу обсуждать дела дяди, корпорации, Ордена и даже свои изыскания. — Рей принялся целовать прохладные пальцы Полины, — В моих мыслях только ты — мадемуазель Эрлих. Я хочу ласкать тебя, обладать тобой, и чтобы это мгновение длилось вечно. — Подожди, — упоминание Ордена Садовников отозвалось тревогой в сердце Полины. «Пришла пора для второго теста», — подумала девушка и заглянула в стремительно темнеющие голубые глаза. Бездонная чернота зрачка разрослась, занимая всю радужку, дыхание мужчины участилось, а к аромату парфюма добавились тяжелые древесные ноты. — Пустишь в свою память? — Полина начала сомневаться в удачности плана, когда пальцы Рея сжались в ответ с силой чрезмерной для согласного рукопожатия. Но отступать было поздно и некуда, облизнувшись с хищным прищуром, мужчина кивнул. Нехорошее предчувствие заскребло ноготками по девичьему сердцу. Юная Повилика выдохнула, прикрыла глаза, настраиваясь, и отправила тонкие лозы с цепкими усиками по незримому родовому древу в поисках следа, оставленного ветвью Рейнара Гарнье. «С Гином ведь работает?» — убеждая саму себя, тянулась в безответную пустоту, но не чувствовала зацепки и не различала света в кромешной тьме. «Ничего? — удивленно спрашивала и с ужасом подтверждала, — Ничего!» Пусто, как если бы перед ней был обычный человек. С Карелом Полина ощущала то непробиваемую стену упрямства, то давящую отталкивающую мглу отчуждения, то колкий, издевательски пронизывающий холод насмешки, но сейчас она проваливалась в небытие, где никогда не было и следа чьего-либо присутствия. «Он не один из нас!» — осознала, резко распахивая глаза, и в то же мгновение, притянув девушку к себе, Гарнье накрыл ее губы своими, властно подминая, настойчиво проникая языком внутрь и требуя ответа. — Ты сказал «Ордена»? — с трудом ухватив глоток воздуха, прошептала Полина, ощущая, как вместо страсти тело наливается тяжелым свинцом тревоги. — Вольных садовников, — кивнул Рей, переместив внимание на девичью шею, перемежая слова покусываниями и поцелуями, — элитный кружок то ли ландшафтных дизайнеров, то ли флористов. — Ты один из них?! — чувствуя, как пальцы немеют от подкатывающего ужаса, Повилика попыталась отстраниться, но мужчина вскинул на нее прожигающий взгляд. Небесную лазурь глаз Рейнара поглотила ночная мгла — и в черной бездне зрачков горело пламя бесконтрольной похоти. Полина охнула, неготовая к таким изменениям, отталкивая, отступила на шаг, но споткнулась об одну из подушек и повалилась в их кучу. Плотоядно усмехнувшись, не удосуживаясь расстегиванием, Гарнье рванул рубашку на своей груди, обнажая знак в виде мирового древа. В свете свечей на расстоянии вытянутой руки четкие линии татуировки контрастировали со светлой кожей. — Она обычная, — ахнула Полина. Убеждаясь в догадке, протянула руку коснуться рисунка, но отдернула, как от ожога. Родовые знаки Повилик, как и лоза на теле Гиностеммы, прорастали из глубины, продолжая натуру, отражая суть волшебства. А под сердцем Рейнара накололи тату с помощью иглы и красок. Эти линии вышли из-под руки умелого мастера, и никак не могли быть порождением природной магии. — Ты обманул меня! Знак появляется, когда вы встречаете любовь! А это простая татуировка! — Полина постаралась отползти от нависающего над ней мужчины. Рейнар криво усмехнулся, не сводя с девушки пугающих темных глаз: — Вот как? Удивительные подробности. Интересно откуда? Полина испуганно поджала губы — особенности возникновения родовой метки ей рассказал Карел, и только что она выдала их возможному врагу. В том, что Гиностемма был прав насчет графского наследника с каждой секундой девушка сомневалась все меньше. В мужчине, чьи руки уже крепко сжимали ее бедра, двигаясь все выше, чье прерывистое шумное дыхание вызывало мурашки не страсти, но испуга, нежный внимательный искусствовед угадывался с трудом. — Может ты и права, и я не такой, как ты. Просто однажды проснулся, а на груди это дерево, опухшее, кровоточащее, выросшее за ночь. Граф сказал это знак, мое предназначение, и в тот же день я нашел тебя в Сети, — Рей навалился на девушку, вдавливая в ковер, вжимая в бархат подушек и принялся бесстыдно шарить по телу, сдавливая грудь, подсовывая ладони под напряженные ягодицы, стараясь раздвинуть коленом сжатые ноги. — Перестань! — выкрикнула Полина, и тут же была заглушена властным грубым поцелуем. Пытаясь вывернуться, принялась елозить под тяжелым телом, отворачивая голову, сжимаясь в комок. Но руки Гарнье, еще недавно такие мягкие и добрые, зло схватили ее, пальцы вонзились в щеки болезненной хваткой, заставляя смотреть в жуткие черные глаза, где похоть победила все чувства. — Я же тебе нравлюсь, Полина-Повилика. И ты нравишься мне. Так сильно, что я готов бросить все, лишь бы быть с тобой. Зачем нам все усложнять? Зачем ждать и откладывать? Ты же хочешь меня! Рука мужчины накрыла и сжала сквозь джинсы девичий пах. Скулящий стон сорвался с искусанных губ Полины, и Рейнар тут же истолковал его как одобрение: — Видишь? Горячая, сладкая, сводишь меня с ума…. — Гарнье припал к ее шее, болезненно прикусил кожу, провел языком от подбородка до виска. Полина зажмурилась от отвращения, пытаясь отвернуться, но пальцы Рея лишь сильнее впились в щеки. — Пусти меня! — взмолилась отчаянно, пытаясь спихнуть мужчину, но силы были не равны. Ее сопротивление только сильнее раззадорило, рванув за ворот шелковую блузу, он ухмыльнулся, увидев в пройме вьющийся стебель клематиса, скрывающийся под тонким кружевным бельем. — Я желал тебя с первой встречи, бредил тобой еще толком и не узнав. А сегодня ты станешь моей! — оторванные пуговицы утонули в ворсе ковра. Продолжая стискивать одной рукой рот Полины, другой мужчина оттянул черное кружево, освобождая грудь, припадая к ней долгим кусающим поцелуем. Девушка пыталась кричать, отбиваться, но все без толку. «Он же садовник! Почему не действуют духи и вода?!» — вспыхнуло в паникующем мозгу, когда вниз скользнула молния джинсов. Капсулы с волшебным снегом остались на кухонном столе в доме родителей, но в кармане пиджака лежал баллончик с росой из Халлербоса. Извернувшись, Полина ухитрилась вытащить аэрозоль, изо всех сил оттолкнула Рейнара и распылила ему в лицо все содержимое. Мужчина опешил. Секундного замешательства хватило, чтобы девушка подскочила, кидая в него подушки, пустой флакон из-под росы, бутылку с недопитым вином и несколько светодиодных свечей. — Помогите! — заорала во все горло, перелезая через перила беседки. — Полина, постой! — почувствовала, как Рейнар схватил ее за край пиджака, увернулась, освобождаясь из рукавов, оставляя одежду в руках преследователя и ловя стойкое чувство дежавю. Так же выбегала она из спальни Гиностеммы, кажется, вечность назад. Только тогда ей не было и в половину так страшно, как сейчас. Жуткие черные глаза Рейнара, его действия, не человеческие и даже не звериные, одержимые страстью, не принимающие «нет», отрицающие ее чувства — это был кошмар наяву. Лист плюща оцарапал щеку, иголка хвои впилась в босую ступню — жуткий сон, воспоминания первой Повилики воплощался, разжигая первобытный ужас жертвы. Ветви цеплялись за одежду, кряжистые вековые корни усложняли бег. Знакомый парк в темноте стал враждебным, пугающим, чужим. Она не чувствовала ног, ссадины жгло и мучительно кололо в боку, но, спотыкаясь и падая, она вновь поднималась, чтобы бежать вперед, не разбирая дороги, чувствуя за спиной шум погони. — Полли! — Отстань! — крикнула через плечо, убеждаясь, что Рейнар пустился за ней следом. — Погоди! — мужчина был явно в хорошей физической форме. — Спасите! — заорала во весь голос, сбивая дыхание, надрываясь до раздирающего кашля, споткнулась в темноте и рухнула коленями в землю. Все было точь-в-точь как пятьсот лет назад, только теперь не первородная Повилика искала спасения от барона Замена, а Полина Эрлих, отмеченная клематисом, пыталась спастись от человека, еще минувшим днем считавшегося господином ее сердца. — Защити меня, — взмолилась Первородной, царапая ногтями дерн, шепча ту же молитву или заклинание, что давным-давно до нее другая невинная душа. — Полина! — раздалось так близко, что воздух прогрелся жаром чужого тела. — Нет! — выкрикнула, оборачиваясь, скалясь, как загнанный в ловушку дикий зверь, вырывая из сердца ростки любви к смазливому искусствоведу, швыряя в него комья влажной апрельской земли и поражаясь, как они прямо на глазах твердеют, ощериваясь мгновенно сохнущей травой, в полете теряющей молодую сочность и зелень. Гарнье едва успел прикрыться, останавливая импровизированные снаряды, недоуменно стряхнул с одежды грязь, шагнул, протягивая к ней руку, и внезапно замер, удивленно глядя под ноги. Побеги темно-зеленого растения стелились по земле, норовя опутать, забраться под штанины, пытаясь остановить. — Это ты делаешь?! — Рейнар уставился на отползающую прочь девушку. Лицо его вновь стало обычным, маска одержимости спала, вернув глазам небесную лазурь. — Полина, что происходит? — Ты такой же, как твой дядя! Монстр, как те, кто пытал нас, сжигал на кострах, не считал за людей! — она выплевывала слова, с наслаждением видя, что каждое попадает в цель, болью отпечатываясь на красивом лице. Осознав, что мужчина больше не пытается ее преследовать, остановленный то ли внезапно разросшимся плющом, то ли муками совести, Полина вскочила и припустила прочь, то и дело спотыкаясь и падая, натыкаясь на деревья и кустарники, придя в себя только на освещенной аллее и запрыгнув в первое попавшееся такси. Истерика накрыла ее уже на подъезде к дому. Сил едва хватило дойти до дверей библиотеки и рухнуть в объятия Гиностеммы. * В янтарно-карих глазах стоят слезы. Она кусает губу и смотрит на меня, не решаясь даже дышать. Доверяя выбор и свою жизнь тому, кто не то, чтобы хорошо умеет распоряжаться вечностью. Сажусь, все еще держа в объятиях, гоню возбуждение, так некстати тянущее в паху, оправляю блузку, сползшую на плечо, обнажившую бесстыдно алеющий клематис, медленно вынимаю из растрёпанных волос веточки, листья, хвою и все это время не отвожу взгляд, не выпуская Повилику ни из поля зрения, ни из мыслей. Дерзкая, своевольная девчонка сейчас растерянна и тиха. Облизывает губы, а затем тянется ко мне, зажмурившись, точно боится смотреть. Я для нее возможность забыться, сбежать из пугающей темноты парка, стереть память о грубости одних рук нежностью других. Обрываю порыв, отстраняясь, и Клематис жалобно скулит от обиды. Надувается по-детски демонстративно, но бросает на меня полные любопытства взгляды — ждет, что скажу и сделаю в ответ на увиденное. — Это приворот, — резко встаю прямо с ней, заставляя обхватить ногами за пояс и обвить руками шею. Покорно прижимается всем телом, лишь чуть удивленно выгибает бровь. Чем я заслужил такое доверие? Мысли мои откровенны, но пока удерживаются на грани приличий. Молодое тело в объятиях заманчиво, цветочный аромат кожи пьянит, а недавние поцелуи требуют большего, но похоть и вожделение пока уступили место внимательной заботе. Надеюсь, юная мисс простит мне непроизвольные думы о притягательной мягкости ее губ и упругости ягодиц под моими ладонями. Гостевая спальня с ванной буквально в трех шагах. Но даются они нелегко — идти приходится вслепую, отдав все внимание пронзительным карим глазам, удерживая ее навесу и на грани истерики. Бережно сгружаю ценную ношу на широкий борт старинной ванны и включаю воду. Мягкий свет над зеркалом сохраняет интимность полумрака. Стоящие на подоконнике свечи благоразумно игнорирую, избегая лишних ассоциаций с недавними событиями. Приходится отвлечься от Клематиса на несколько секунд, выбирая пену и соль. Когда оборачиваюсь, она уже уронила голову на грудь, спряталась за длинными волосами и мелко подрагивает, сдерживая плач. — Ты виновата только в одном, — сажусь перед ней на корточки, снизу вверх заглядывая в лицо. Щурится зло, ожидая, что буду отчитывать за опрометчивый побег, но я только качаю головой: — Молодость. В ней твоя слабость и сила. Так же, как и у Рейнара Гарнье. Имя неудавшегося насильника действует на Повилику подобно пощечине, она вскакивает, возвышаясь надо мной, трясет головой, пытаясь прогнать жуткие воспоминания, а затем резко отворачивается, обхватив себя руками. — Ты был прав, — выдает едва слышно, в мыслях вновь и вновь переживая недавний кошмар. — Он — чудовище. Садовник. — Нет, я заблуждался, — после секундного замешательства обнимаю ее за плечи, притягиваю к себе и шепчу в спутанные волосы, перемежая сказанное вслух с мысленными образами: — Вкус и запах вина не показался тебе знакомым? — получив отрицательный кивок, возмущенно хмыкаю. — Потрясающее невежество. Традиционное приворотное зелье, известное всем ведьмам, усиленное повиликовым соком и сваренное на щепе упокоившихся братьев. Один из первых удачных экспериментов Садовников с нашим «сырьем». Оно должно было подействовать на вас двоих, но ты едва пригубила бокал и, вдобавок, под завязку за эти дни накачалась антидотами от Халлербоса. Иначе не бегала бы от своего полюбовника по парку, а постигала с ним все прелести телесной близости на мягком ковре. Последние слова отдают в моем горле горечью. Представлять Клематис с другим отчего-то неприятно. Девчонка в унисон моим мыслями с отвращением дергает плечами. — Не хочу, — мотает головой, твердя уже беззвучно: «Не хочу его, хочу тебя…» и сама пугается шальной непрошенной мысли. Но я не позволяю отстраниться — опрометчивое сиюминутное желание отзывается и в моем теле. Вот только это неправильно и несвоевременно — хуже нет стирать одного другим, наутро оба сольются в единую мерзкую грязь, которую не соскоблить с тела, не выполоскать изо рта и не вытравить из души. Знаю, помню, проходил многократно — в тщетных попытка забыть Тори я был с распутными и нежными, продажными и благородными, едиными лишь в одном — никого из них я не любил. Но эту невинную дуреху хочется уберечь — от ошибок, которые совершал в прошлом, от боли, которой достаточно на сегодня, и от сожалений завтрашнего дня, которые неминуемы, уступи я сейчас желаниям, а не разуму. Чертовка накрывает мои ладони на плечах своими, выгибается, подставляя шею и трется ягодицами, призывая первобытное мужское начало. Так не пойдет! Эта провокаторша растревожена вихрем путанных эмоций и не ведает, что творит. В ее крови адреналин, жаждущий замещения, в ее сознании боль, принимающая яд за лекарство. — Сначала ванна, — говорю, поражаясь хриплости голоса, и почти невинной лаской едва задеваю округлую грудь, расстегивая первую из уцелевших пуговиц на блузе. В ответ Клематис шумно вдыхает и напрягается. Произношу вслух, лишь бы только отвлечься от откровенных образов, вспыхивающих в беспокойной девичьей голове: — Граф потерял осторожность и терпение. Уверен, все произошедшее связано: сначала твоя тетка, воскресшая после тридцати лет небытия, затем попытка похищения матушкой Роуз твоего брата, ограбление библиотеки и пропажа дневников Арчибальда, и вишенкой на торте — внезапное явление наследника, жаждущего немедленного соития. Пуговицы блузки поддаются мне одна за другой, от случайных касаний кожа покрывается мурашками, а юная Повилика розовеет смущением. Мы отражаемся в зеркале, постепенно запотевающем от поднимающегося из ванны горячего пара. — Маттео Кохани, которого я знаю, осторожен и дальновиден. Привлекать лишнее внимание и вызывать подозрения ему ни к чему. Сейчас же все действия и решения, точно в состоянии аффекта или паники. Но что изменилось? Под этот адресованный самому себе вопрос аккуратно освобождаю Клематис от разорванной блузы, оставляя в кружеве белья. Цветок на плече пламенеет, утратив и намек на белый цвет — горит огнем ярости, страсти и грядущих свершений. Не удержавшись, трогаю лепестки беглыми легкими поцелуями, точно проверяю, вправду ли они горячи на ощупь. — Граф хотел, чтобы я нашла тебя и остановила. Но не уточнил, как именно, — мисс Эрлих принимает предложенные мной правила. — А ты хочешь меня остановить? — звучит двусмысленно, учитывая, что мои руки уже скользят по талии к застежке ее джинсов. — Даже если захочу, вряд ли сумею, — позволяет молнии скользнуть вниз, а заклепке покинуть петлю, — ты слишком силен. Мне за всю жизнь не светит. — Путы, которыми ты стреножила Гарнье, что это было за растение? — опускаюсь на колени, стягивая с нее штаны, оставляя тонкий треугольник черного шелка последним прикрытием, разворачиваю к себе, разглядывая разбитые колени, дую на ссадины, аккуратно раскрывая края ран. Вопросительно поглядываю снизу вверх — жду ответа. — Плющ, вроде, — отвечает едва слышно, пунцовая от стеснения, всем существом ждущая и боящаяся моих ласк. — Уверена? — припадаю к глубокой царапине губами, вытягивая поцелуем занозу. Повилика вцепляется мне в плечи, почти теряя равновесие. — Там было темно… — Это был клематис, — поднимаюсь, оказываясь на полголовы выше. Она трогательно вздергивает подбородок, ища мой взгляд. — Залезай в воду, надо смыть грязь. — Прямо так? — откидывает назад длинные волосы, словно я еще недостаточно оценил ее прелести. Тонкая, ладная, в кружевных лоскутах, которых во времена моей молодости не хватило бы даже на носовой платок. Неопределенно киваю, старательно гася непотребные образы, где мои пальцы рвут ткань, впиваются в податливое юное тело и отдают его власти лихорадящих ласк. Повилика ухмыляется — хищная улыбка на чумазом заплаканном лице, проступивший родовой оскал поколений паразитирующих ведьм, для которых мужчина — не более чем средство выживания. И даже в этом нежном алеющем кровоточащими ранами цветке проглядывает природная суть моих оплетающих сестер. Мисс Эрлих медленно заводит руки за спину и расстегивает лиф, а затем спускает с бедер тонкие трусики. Я закрываю глаза, призывая в помощь слепоту и демонов импотенции, потому что выдержать испытание вожделением выше моих сил. Слышится тихий плеск и милостивое: — Можешь смотреть. Ох, мисс, у этой игры только один финал! Отворачиваюсь, якобы в поисках мочалки или губки и продолжаю гнуть свое: — Ты вновь вырастила клематис, в этот раз за считанные минуты. Рейнара остановили твой страх и отчаяние, опутавшие его прочными стеблями, ну и целый флакон отрезвляющей росы. Заметила, что он пришел в себя? Сажусь на бортик ванной и принимаюсь намыливать грязные девичьи ладони. — Нет, он преследовал меня, хотел догнать и… — Чуть не разрыдался, когда понял, что натворил, — заканчиваю картину, с неприязнью вспоминая выражение побитого щенка на смазливой физиономии доктора искусств. — Но у него на груди тату, это ведь знак садовника? — подается вперед так, что сквозь белую пену проглядывает обнаженная грудь. Приходиться взять щипчики для ногтей, чтобы лишить себя возможности пялиться на эту невинную бесстыдницу. Аккуратно срезаю заусеницы, подпиливаю сломанные края и стараюсь, чтобы голос звучал ровно, а взгляд не отвлекался от маникюра: — Древо мирового порядка, действительно, знак Вольных садовников. Но его нанесение часть долгого сакрального ритуала, одна из ступеней посвящения в таинства, когда адепты узнают правду о существовании повиликового рода, так называемых, сорняках и паразитках. Никому и никогда не набивали этот узор просто так за одну ночь. Похоже, твоего ухажера напоили Забвением, чтобы выдать работу татуировщика за магическое воздействие. — Или он врет, — девчонка хмурится и с головой погружается под воду, оставляя мне только ладонь с коротко подрезанными ногтями на длинных пальцах. — Не похоже. Скорее сам владеет лишь частью правды. Графу зачем-то был нужен ваш союз. Возможно, хотел заполучить карманную Повилику, которая всегда под рукой, или решил, что влюбленной девчонкой легче манипулировать… — Он меня использовал! — выныривает, вся в пене, с праведным гневом в глазах. — Это в духе Маттео. — Не граф — Рей! — сплевывает то ли попавшее в рот мыло, то ли горечь обиды. — С чего так решила? — Ну чтобы такой, как он, полюбил такую, как я… — И какая ты? — смотрю на нее пристально, подмечая неуверенность в еще недавно бойком взгляде, чувствуя нервную дрожь во все еще лежащих в моей ладони пальцах. — Такая, — неопределенно поводит плечом с пламенем клематиса. — Юная? Неопытная? — подсказываю слова, выцепляя их из ее же головы. — Яркая, неудержимая, своевольная, притягательная, волшебная? — добавляю уже от себя. — Думаешь, не могла просто понравиться? Предполагаю, симпатия Гарнье к тебе вполне искренняя. Другое дело, что несколько капель приворотного зелья ускоряют развитие событий и гарантируют нужный эффект. Намыливаю руки, но, когда дохожу до ключиц, девчонка выгибается мне навстречу, молодое тело выступает из воды двумя аккуратными островками, чуть прикрытыми облаками мыльных пузырей. Бросаю мочалку в воду с плохо скрываемым раздражением — сдерживаться сложнее с каждой минутой. Глубоко дышу, пытаясь переключить сознание на разгадывание мотивов и планов противника, выдавливаю на беспокойную макушку шампунь и принимаюсь вспенивать. — С тобой, с Вербой младшего Карела и, вероятно, с Белой Розой Граф просчитался. Остается только дневник капитана Ларуса с координатами Обители, куда Садовники хотят попасть уже очень давно. Но тут мы на шаг впереди. Карие глаза удивленно распахиваются, не боясь жгучего мыла. — В заметках Арчи — точка швартовки дирижабля. Но как добраться до руин монастыря знают только подобные мне, — произнося это вслух, уже понимаю следующий шаг. — Я полечу с тобой, — вероломно считывая мысли, утверждает Клематис, а после приказывает, — отнеси меня в постель. — Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, — усмехаюсь, сдувая пену на чуть вздернутый, вечно лезущий всюду любопытный нос. * То, как он касался и отводил глаза, как желал ее в мыслях и оберегал в действиях, как укутывал в махровое полотенце и нес по лестнице в комнату, как уложил в кровать, а сам лег рядом на покрывало — успокоило Полину, подарило ощущение безопасности и контроля над своей жизнью. Если бы Гиностемма поддался ее напору и провокациям на кушетке в библиотеке или в затуманенной паром и эндорфинами ванной, вызвало бы не крепкий глубокий сон, а бессонное мытарство на границе кошмара и тяжелой истерии. Засыпая, она погружалась в домашнее тепло своей постели, чувствовала мерное биение сердца в груди обнимавшего ее мужчины и слышала тихую убаюкивающую колыбельную, звучащую по общему на двоих повиликовому радио: Вьются-вьются вдоль стеблей Косы суженой моей. Колоски, травинки, сны Распоясанной весны. Я б пустился с милой в пляс, Только мой огонь угас. Где растет усни-трава, Там забудутся слова. Повиликой обовьет И с собою заберет Сердце, что среди корней Скрыл для суженой моей.