Гиностемма

Действие эликсира тем сильнее, чем моложе исходный материал. Эмпирически доказано, что паразитки, достигшие возраста созревания и получившие родовую метку, непригодны. Их сок утрачивает необходимые свойства, в отличие от сорняков, чья смола с годами приобретает необходимую концентрацию и совершенно бесполезна на стадии раннего одеревенения. Максимальный эффект и длительность действия установлены при использовании непроросшего семени и смолы, взятой у сорняка в тридцатилетней стадии покоя. Для улучшенной версии эликсира вечности рекомендуется использование более зрелых пней. (из лабораторных исследований корпорации «Баланс») Пятый час мы бродим по весеннему лесу. По непостижимым для самого себя причинам я уступил уговорам девчонки, чем заметно обрадовал Мардж и изрядно повеселил Стэнли. Потомок Арчибальда даром что не улюлюкал нам вслед, допивая третий по счету кофе на ступенях террасы. Миссис О’Донелли оказалась более сдержана в проявлении эмоций, но зачем-то положила в корзину для пикника кроме печенья и сэндвичей бутылку сладкого сотерна. Старушке не терпится устроить личную жизнь хоть одного из «своих» мальчиков. Зная меня без малого двадцать лет, она ни разу не задалась вопросом, почему я не старею. Версия со слепотой пожилой леди не подтвердилась, оставив одно разумное объяснение — сознательное игнорирование странностей близких. Садовники давно бы стерли этим двоим память своим «Забвением», да и большинство людей, повидав малую толику моих «чудес», уже прочно бы укоренились в кабинетах психотерапевтов. Ирландская же семейка принимает как должное и зачарованный лес, и мою треклятую вечную молодость, и даже голую девицу, прыгающую из окна. Всего-то и надо было спасти их от ИРА. Здоровяк и драчун Стэнли оказался слишком мягким и человеколюбивым, а его матушка чрезвычайно наблюдательной и не в меру осведомленной в чужих делах. Поиски наследников Арчибальда по невероятно удачному стечению обстоятельств привели меня в Бушмилс в аккурат накануне запланированной расправы над неугодными. Символично, что именно в этом городе больше века назад Арчи Ларус оказался у истоков того самого освободительного движения, спустя время переросшего в террористическую организацию. Как бы то ни было, эти двое приняли бы меня даже с копытами, рогами, козлиным хвостом и сатанинской меткой на лбу. А вот в лояльности молодой Повилики нельзя быть таким уверенным. Она с остервенением влюбленной юности бросается защищать графского наследника, стоит просто чихнуть в его сторону. Похоже, смазливый искусствовед пустил корни в податливом девичьем сердце, а значит Клематис в любой момент может переметнуться в стан врага, и тогда я проиграю уже не очередную битву, но всю войну. Хотя сила ее, вырвавшаяся на свободу в проросшем под окнами цветке, все еще дремлет и нуждается в пробуждении. Пока на поверхности лишь обычная повиликовая тяга, сродни женскому природному кокетству, — привлечь в свои сети перспективного господина, опутать его узами любви и выпить без остатка. Так поступали все «оплетающие сестры», только моя Тори да Лунная лоза, мать Клематиса, выделились из плеяды жен и спутниц успешных, богатых и перспективных. Все-таки не зря садовники прозвали их паразитками, ох, не зря. Вот и эта мелкая заноза неуловимо притягательна — я не смог спровадить ее восвояси, сам вызвался обучить родовой магии, да и треклятый сон никак не идет из головы. Правда, не только из моей — девчонка то и дело бросает недвусмысленные взгляды, прикусывает губу, а в мыслях все то же бесстыдство. Давал же себе слово держаться подальше от Повилик, нет ведь, дернула нечистая. Хотя, кому я вру? Клематис в моей машине, как и встреча с Белой Розой тридцать лет назад — лишь попытки исправить страшное, непростительное зло, совершенное в прошлом. Что бы я ни делал, куда ни бежал — оно уродливо проступает сквозь все слои, отпечатывается в любой картине, как душа человека с годами отражается на лице под любым гримом, несмотря на выбранные роли и надетые маски. Может, Маттео прав — именно я — то древо зла из повиликового пророчества? * Полина бесилась. Она сама уже не понимала, почему решила остаться. Явно не за тем, чтобы полдня таскаться босой по лесу следом за мрачным, погруженным в свои мысли мужчиной. Изредка ей удавалось уловить обрывки размышлений, направленные в свой адрес, но чаще это был тяжелый угнетающий шум, тянущий в пропасть, как вечность назад в хранилище, где Рейнар подсунул ей блокнот эскизов. Привлекательный искусствовед с искренними, бездонными, как летнее небо, глазами казался иллюзией, мороком прошлого, постепенно растворяющимся в лиловой дымке Халлербоса. «Притащил меня сюда, чтобы одурманить, переманить на свою сторону и использовать в личных целях, не иначе!» — вскипала в душе бесконтрольная злость, хотя разум склонялся поверить в историю Гиностеммы. Единственное, что отрицало все существо Полины, — причастность Гарнье к мировому злу. Устало остановившись посреди небольшой лужайки, девушка раздраженно топнула по земле. Смятые цветы возмущенно зазвенели, заголосило переливчатое лесное радио, на все голоса обсуждая непростительную грубость гостьи. — Цыц! И без вас голова раскалывается, — огрызнулась Полина, зажмуриваясь и закрывая ладонями уши, пытаясь сбежать от родовой магии — навязчивой, вездесущей, но неподвластной отмеченной знаком клематиса. За всю многочасовую прогулку она смогла лишь несколько раз уговорить деревья приподнять ветви от земли, да несколько гиацинтов склониться в почтительном поклоне. Карел, меж тем, по мановению руки заставлял бутоны распускаться, молодую буковую поросль пробиваться у материнских корней; ускорял рост травы и проклевывание листвы, походя оставлял дорожки из цветущего барвинка, просто ступая босым по влажной прогалине. — Это мой лес, оттого мне легко здесь колдуется, — объяснял мужчина, — Халлербос пропитан моей магией, но она и твоя тоже. Повиликовая родовая сила, данная самой природой, позволяет взращивать, ускорять цветение и созревание, продлевать пору весенней радости жизни и удерживать летнюю зрелость. Мы — дети первородной Матери, порождение древней силы — почувствуй, услышь, прими, дай ей прорасти в тебе. — Я слышу и чувствую с детства, а толку-то? — раздраженно фыркнула Полина, касаясь молодой блестящей почки, та в ответ почернела и усохла. — Повилики выживают за чужой счет — в этом наша суть. Мы пожираем своих господ, вытягиваем их энергию и силу, как вампирши, пиявки, как… — Паразитки, — услужливо подсказал Карел. — Именно так вас называют Садовники. А подобные мне — сорняки. Женщины нашего рода живут за чужой счет, а мужчины без должного контроля продлевают жизни возлюбленных. Дай волю первым — и они сведут в могилу цвет общества, позволь вторым — расплодятся и заполонят мир. Повилики — угроза привычному укладу, нуждающаяся в постоянном контроле и поддержании баланса. Только что ты прослушала вводный курс для начинающего адепта Ордена Вольных садовников. Готова вступить в их ряды? Карел смотрел с издевкой, скрестив руки на груди, а у его босых ног в безусловном обожании стелились лиловые цветы Халлербоса. — Хочу как ты! Но у меня никогда так не получится. — Не получится так, попробуешь по-другому. Я десятилетиями оттачивал навыки, учился слушать и понимать. Лет через сто от скуки ты освоишь и не такие фокусы. — Мне дано четверть века, а дальше никто не знает, что будет. Проклятие, вроде бы, снято, но ни одна Повилика еще не жила непроклятой. Может, я вообще завяну без… — «без любви» хотела добавить Полина, но очень некстати вспомнила жаркий сон и нескромные ласки стоящего напротив мужчины. Сладкое будоражащее возбуждение отразилось румянцем на щеках, стиснуло желанием низ живота, заставило отвести взгляд и поджать босые пальцы. Незамеченный девушкой, из земли у мизинца проклюнулся тонкий росток. Карел удовлетворенно кивнул, отмечая связь похотливого первобытного инстинкта и родовой силы, но Полина уже взяла себя в руки и растоптала маленькую победу, даже не заметив. — Ты должна отбросить покров цивилизации, преодолеть века паразитирования и вернуться к корням. Мы от рождения способны созидать. — А если подобные мне могут только брать, ничего не давая взамен? — Полина отвернулась, ощущая подступающий к горлу комок усталого бессилия. Ей было чертовски жаль себя — нелепую избранную, попавшую в непонятные игры древних сил, с дурацким цветком, самовольно меняющим цвет, изучившую вдоль и поперек Писание бабки, но не получившую ни от кого из живых Повилик ни одного дельного совета. Ее мать, Лика — Лунная лоза слишком поздно обрела красивый и редкий дар, особый вид эмпатии, позволяющий чувствовать и передавать эмоции сквозь время и пространство. В полнолуние все тело Лики покрывалось цветочным перламутровым узором, но кроме эстетической красоты назначение его было неясно. Советы же почившей Виктории — Ежевики сводились в большинстве своем к правильному выбору господина и способах сохранения «кормовой базы» — как продлить молодость себе и не угробить раньше времени выбранную жертву. Доступные Полине отголоски памяти засохших Повилик так же имели мало проку — складывалось ощущение, что на протяжении веков женщины их рода были озабочены только собственным выживанием и сохранением преемственности поколений. — Мы прОклятые последствия акта насилия, неспособные любить и созидать, — горько сорвалось с подрагивающих от захлестнувших эмоций губ. — Тебе легко, Повилика любила художника — твоего предка. Мой же пра-пра-какой-то там дед взял желаемое силой. Картины из прошлого Первородной, увиденные в процессе инициации, до сих пор снились Полине ночами, пугая своей правдоподобностью. Вот и сейчас девушка провалилась в бездну чуждого ужаса, ощутила на губах вкус крови, почувствовала беспомощность хрупкого стебля под вероломной тяжестью насильника. Ее трясло яркостью воспоминаний юной невинной травницы, жившей пятьсот лет назад. Потому Полина инстинктивно вздрогнула, когда ладони Карела легли ей на плечи, попыталась вырваться, когда мужские руки сомкнулись, заключая в объятия, и сникла, когда тихий низкий голос попросил: — Покажи мне ее… — Не могу… — глотая слезы, юная Повилика уткнулась в широкую грудь. — Не получается так далеко. Я пыталась, но, чуть не сдохла… Громкий всхлип подтвердил правдивость слов. — Не надо далеко. Открой мне свою память, — впервые в ровном повелительном голосе Гиностеммы звучала мольба. Полина чуть отстранилась, заглядывая в серые глаза, пытаясь за грозовыми тучами разглядеть солнечные блики жизни, поражаясь чрезмерной интимной близости объятий с еще вчера пугавшим ее мужчиной. Он держал ее крепко, но вместе с тем бережно, как букет из хрупких цветов, боясь одновременно выронить или повредить. Теплое дыхание путалось в растрепанных волосах, холодило влажные от слез щеки. А глаза… Они подчиняли и умоляли одновременно, позволяли выбирать между свободой и близостью, желали продолжения и требовали остановиться. Бездна чувств и океан мыслей бушевали в сознании мужчины, держащем ее в объятиях. Карел просил открыться, но сам первым снял замки. Полина смотрела на себя его глазами и видела не дуреху, неспособную даже на простое колдовство, а прекрасный молодой побег, хранящий тайну первого семени, еще помнящий ответы на загадки породившего его бытия и знающего верный путь средь мириадов случайных развилок. — Я попробую, — едва слышно прошептала она, робко ведя ладонью вверх по груди, отодвигая пальцами ворот рубашки, касаясь шеи, отмечая, как от легких касаний кожа покрывается мурашками, а в устремленных на нее глазах расширяются зрачки. — Мне нужен телесный контакт, — пояснила, словно извиняясь, отмечая, что объятие стало крепче, а дыхание Карела сбилось со спокойного ритма. Они одновременно провалились в ее худший кошмар, где ветви хлестали по лицу, а ноги сбились в кровь, когда растратившая магию и почти лишенная человеческих сил Повилика упала на землю, придавленная громоздким телом барона. С разбитых губ молитвой срывалась мольба и впитывалась в землю вместе с болью и бессильной яростью, слезами и кровью принося жертву древней силе, однажды породившей первую из Повилик. Мрачный лес сменился солнечным днем, а грубая сила уступила ласковому касанию — молодой художник склонился над баронессой, поправляя выбившуюся из прически прядь. Бесконечная нежность и чистая страсть первой любви хмелем затуманила разум, становясь смыслом и целью существования. Но в следующий миг в рассветных сумерках постоялого двора счастье разбилось, застывая янтарем воспоминаний, полыхая огнем рыжих волос ревнивой завистницы. Что было дальше Полина не помнила — инициация раскрыла ей только эти обрывки памяти Первородной. Девушка вдохнула полной грудью, готовясь разрывать контакт, но в тот же миг Карел прижал ее к себе плотнее, коснулся губами холодного лба, не желая отпускать, требуя продолжения. Полина подчинилась, удивляясь своей податливости, втайне надеясь заглянуть в глубины души загадочного мужчины, опоясанного черной завядшей лианой. Магия ли гиностеммы передалась ей через легкий поцелуй, или сильные объятия подарили покой и уверенность в силах, только внезапно на опущенных веках возникло видение, неизвестное раньше. Чахлый сад и сутулый калека перед мольбертом. На изуродованном лице неземная одухотворенность, кисть снует по холсту, выводя пейзаж, цветы и прекрасную женщину с глазами всех цветов и оттенков. Ту, что стоит за его спиной, едва сдерживая слезы, оплакивая первую и единственную любовь. Ту, чей тонкий палец, обмоченный в киноварь, выводит «Мастер MS» в углу картины, даруя любимому имя в вечности. Ту, чье разбитое сердце выплеснутой любовью превращает завядшие кусты в цветущий розарий. Ту, кто, не оборачиваясь, уходит, держа за руку двоих детей — девочку, как две капли похожую на мужа-насильника, и мальчика, в чьих глазах неизвестный художник смешал палитру целого мира. — Первородная, — выдохнула Полина, открывая глаза. — И наша обитель, — Карел задумчиво пригладил растрепавшиеся волосы девушки. Не спеша отпускать Полину из объятий, пристально взглянул ей в лицо, будто желая убедиться в правдивости увиденного. — Дитя любви, плод насилия и ребенок порядка. Три ветви Повиликового древа, порожденные Первородной от трех мужчин. Это все объясняет. Вторя мужчине, не отводя взгляда, Повилика продолжила: — Вы даруете жизнь, мы забираем, а что могут третьи? — Использовать нас двоих. Они — потомки графа Кохани, известные как садовники. Маттео Кохани и твой Рейнар — одни из них. Полина резко оттолкнула Карела, разрывая хрупкую установившуюся связь. Остервенело отвернулась и на волне сильных эмоций обрушилась на молодое буковое деревце, робко выглядывающее из-за широкого ствола старого собрата. Ветви качнулись, жалобно застонали и стали чернеть, засыхать под неумолимым взглядом разозлившейся Повилики. — Тише! — ладони Гиностеммы вновь опустились на девичьи плечи и дыхание обожгло висок. — Лес не виноват в превратностях наших чувств. Ты полюбила врага, я ту, кто не способна любить. Полина повела плечами, стряхивая мужские руки. Обернулась, раскрасневшаяся от гнева: — Откуда ты знаешь про Рейнара? Может он один из вас? — Я не чувствую других, — Карел покачал головой, примирительно улыбаясь и отступая на полшага. Уже тише Полина спросила: — У садовников есть родовой знак, вроде моего клематиса или твоей лианы? — Нет, насколько мне известно. «А у Рея есть!» — радостно откликнулось сознание девушки, вспоминая татуировку в форме дерева на груди Гарнье, как раз в районе сердца. «Значит, Гин просто не в курсе!» — довольная своим выводом, Полина уставилась на мужчину с выражением превосходства всезнающей юности. Карел лишь грустно улыбнулся в ответ и мимоходом коснулся засушенного бука, возвращая жизнь омертвевшему по прихоти повилики стеблю. — Ни здравый смысл, ни советы чужого опыта не способны удержать молодость от собственных ошибок, — сев на поваленное дерево, он вытащил из корзины для пикника два бокала и бутылку золотого на просвет вина. — Эмоции — ключ к твоей силе, юная Повилика. В гневе ты страшнее засухи и болезней, в сладострастии же расцветаешь, как богиня весны. Сила подчинится, как только, утратив яркость, переживания отойдут на второй план. За первозданность и чистоту чувств той, что отмечена веером клематиса! — наполнив бокалы, Карел протянул один Полине. — Правда или действие? — девушка милостиво приняла подношение, разглядывая собеседника через густое, пахнущее медом и свежим хлебом вино. — Правда, — усмехнулся мужчина, салютуя бокалом и с явным наслаждением делая щедрый глоток. — Ты не похож на труса, но прячешься в волшебном лесу. Если Граф и садовники такое зло — почему за полтора века ты не сражался с ними, не пытался победить? — в ожидании ответа она села прямо на траву, глядя на Карела снизу вверх. — Я сражался. Но несколько месяцев назад ищейки Маттео нашли и обчистили парижские апартаменты, служившие мне домом. Пришлось укрыться здесь. — Укрыться… — нараспев повторила Полина и попробовала вино на вкус — тягучее, обволакивающее нёбо, оно напоминало цветочные нектар, прогретый летним солнцем. — Звучит совсем не героически. Пораженчески, я бы сказала… Кривая улыбка и залпом осушенный бокал предшествовали тяжелой неприятной откровенности: — Трижды я вступал с садовниками в прямой конфликт и трижды проигрывал. Началось все со смерти брата, закончилось гибелью Белой розы, которую не сумел предотвратить. — А второй раз? Ты сказал «трижды», — девушка подалась вперед, ловя каждое слово. — Погибла юная Повилика, совсем девчонка, еще не отмеченная родовым знаком. Младшая внучка Тори, дар второму господину любвеобильной дочери капитана Ларуса. — Как, когда это произошло? — о существовании этой отломанной ветви, потерянной во времени, Полина слышала впервые, оттого в любопытствующей жажде подробностей не обратила внимание на помрачневшее лицо Карела и потемневшее до штормовых чернил серое море глаз. — Садовники ставили над ней опыты. Пытались получить из повиликового сока эликсир вечной молодости. — Из сока? То есть из крови?! — в ужасе Полина прикрыла ладонью рот и, так и не отрывая руки, глухо прошептала, — И как, получилось? — Вероятно. Граф за минувшие полвека почти не изменился. — Но откуда ты знаешь? Может, у него сын очень похожий? Как в нашем роду девочки всегда копии отцов, — еще один почти вечный долгожитель не вписывался в девичью картину мира, только-только смирившуюся с наличием в ней бодрого и однозначно живого родственника, рожденного в девятнадцатом веке. — О, графа Маттео Кохани я узнаю даже на конкурсе идентичных близнецов, — с горечью выплюнул Карел, наполняя бокал до краев. — Когда-то мы были дружны. Я преподавал в его Академии вольных садовников. И ту девочку, юную Повилику, сам привел на заклание… * Халлербос замер. Не трепетала листва под порывами ветра; не склонялись к земле, скидывая запоздалые капли росы, соцветия колокольчиков; не скрипели, перетирая старые обиды, ветви вековых вязов. Даже лиловый, напоенный цветочными ароматами воздух будто застыл осязаемой пеленой, боясь первым нарушить немую сцену. Молодая Повилика впилась ногтями в податливую весеннюю землю, вцепилась в тонкий ковер молодой травы и застыла, буравя взглядом мужчину, неподвижно сидящего напротив. Воин. Изгой. Сорняк. Убийца. Все сложилось в единую картину, на которой мазок за мазком проступал проросший полтора века назад побег, не сумевший выполнить свое предназначение, разменявший дар на годы одинокой жизни, предавший свой род. Безудержная, жаждущая немедленного решения и действия молодость требовала вскочить на ноги, вытрясти из Карела правду до последнего слова, поднять на подмогу весь волшебный лес, а после с непримиримо гордым видом навсегда покинуть мужчину, посмевшего за сутки уже трижды оказаться не тем, за кого она его принимала. Путь от опасного похитителя до родственника, заслуживающего доверия, с краткой остановкой на ролях чуткого (хоть и воображаемого) любовника и внимательного наставника замкнулся. Темное давящее грозовое небо в глазах Гиностеммы накрывало, не давало дышать, мысли Полины путались, а сердце ускоряло ход, лихорадочно желая сбежать из грудной клетки. — Боишься, — горько констатировал мужчина, кривя губы в разочарованной улыбке. Но не успела девушка из чувства противоречия взорваться отрицанием, как Халлербос всплеснулся шумным вдохом. Встрепенулись, сбрасывая оцепенение, буковые ветви; потревоженные птицы с гомоном сорвались с насиженных мест; зазвенели сбивчивым шепотом колокольчики соцветий; зашелестела, пригибаясь к земле, всполошенная трава. Вторя природе, Полина задрожала, ловя ртом воздух, дыша прерывисто, шумно, чувствуя, как по щекам непроизвольно стекают непрошенные слезы. Карел бросился к ней, рухнул рядом на колени, обхватил ладонями лицо, заглянул в глаза, сжал плечи: — Что с тобой?! — с неподдельной тревогой спросил, стирая с девичьего лба проступивший пот. — А сам не чувствуешь? — с трудом выговаривая слова, Полина сфокусировала взгляд на бледном скуластом лице: — Белая роза — она жива. * Взбунтовавшиеся растения не дали закрыться дверям оранжереи. Стремительно растущие лианы выползли в коридор, хищно выискивая новые жертвы. Под прикрытием зеленых собратьев Повилика с белой розой, тянущейся от бедра до лодыжки, изучала замок на лаборатории. — Анализирует определенные маркеры крови. Моя не подошла, — Бастиан Керн прикрывал спину возлюбленной, наблюдая за дислокацией противника в конце коридора. Пока охранники были заняты атакой призрачных орхидей. Стайки невесомых белых цветов облепляли шлемы, опускались на форму невероятным декором, воплощением смелой фантазии модельера-футуриста. Тонкие, едва различимые корни проникали меж волокон ткани, в стыки швов, находили оголенные участки кожи и приникали к ней мелкими присосками. Прекрасные паразитирующие цветы присмотрели себе новых хозяев, давая беглецам возможность скрыться. Полин полоснула острым ногтем по тыльной стороне ладони, подхватила выступившую каплю крови на кончик пальца и сунула его в датчик замка. Двери не открылись. — Теряем время, — Бас прикидывал — получится ли прорваться мимо увлеченной плотоядными растениями охраны на террасу. Шанс был мизерный, едва заметный, но пока еще иллюзорно осуществимый. — Если ты не его ближайшая родственница, завязывай с анализами. — Погоди. Это может сработать, — Полин метнулась к водруженному на кресло пню и с шепотом: «Прости-прости», отломила небольшой выступающий отросток. На неровном срезе проступила смола. — Пальцы своему приятелю ломаешь? — Бастиан раздражался. — Кажется, это было ухо, — как ни в чем не бывало Повилика сунула обмазанный своей кровью обрубок Пиня в датчик и прищурилась в ожидании результата. Лампа над замком вспыхнула зеленым и дверь медленно отъехала в сторону. Керн присвистнул: — Чего еще я не знаю о вашей семейке? Старая коряга на кресле осуждающе уставилась на врача. По крайней мере в изгибах коры и обрубков сучков Бастиану явно привиделось человеческое лицо. «Докатился до галлюцинаций. Похоже, яд начинает действовать», — констатировал мужчина, толкая импровизированную каталку с одеревеневшим пациентом следом за скрывшейся в лаборатории Полин. В просторном помещении горел яркий холодный свет. Вдоль стен на белоснежных пластиковых столах стояло множество приборов — от простых микроскопов и разнообразных анализаторов до новейших аппаратов, о которых доктору Керну доводилось только читать в медицинских журналах. В центре помещения, под операционными лампами располагался похожий на алтарь стол из цельной глыбы прозрачного материала. «На таком человек поместится. Из чего он сделан? Пластик? Стекло?» — пока Бас предполагал, Полин подскочила к столу и с ненавистью плюнула в центр. — Ничего больше не получишь от меня! — выкрикнула она в пространство и с шумом втянула воздух, принюхиваясь. С видом ищейки, учуявшей след, огляделась, скривилась от холодильника, наполненного пакетами с кровью, походя, как бы невзначай уронила на пол анализатор с пробирками и замерла перед стеклянным шкафом с кодовым замком, подобным тому, что открывал дверь в лабораторию. — Где все? — задал волнующий вопрос Бастиан. Девушка не ответила. Вниманием Полин завладели ампулы с препаратами, аккуратно лежащие на темной мягкой подложке по другую сторону стекла. — Полин? — осмотревшись, мужчина обнаружил в глубине лаборатории дверь, ведущую вглубь особняка. — Надо уходить, немедленно! Повилика не слышала. Замерев перед шкафом, она шумно дышала, напряженно сжимая и разжимая кулаки. Черные кудри едва заметно подрагивали от злого негодования. — Идем. — Бас легко, но настойчиво коснулся плеч, желая развернуть к себе. — Это она! — Полин вырвалась, резко сбрасывая удерживающие ее руки, и уже проверенным способом с помощью своей крови и сока старого пня вскрыла замок. — Это она! — повторила, сжимая в ладонях ампулу с жидким веществом неприятного зеленовато-болотного цвета. — Моя дочь! И пока Бастиан не успел ничего спросить, затараторила бегло, глотая слова, захлебываясь эмоциями, как слезами: — Вырвали, вытащили из меня прямо здесь, на холодном хрустале, чтобы не смогла к силам воззвать, до земли дотянуться; накачали дурманом и резали по живому, — дрожащие руки Полин прижались к низу живота, словно давний шрам болел, тянул ужасом пережитого. — А он смотрел, разноглазая тварь, на мою девочку нерожденную, росточек погибший и…. и…. Губы шевелились, продолжая безудержный монолог, но слова сдались, уступили безмолвному горю матери, потерявшей свое дитя. Бастиан сгреб трясущуюся Полин в охапку, прижимая к себе, стремясь защитить от всего мира. — Уходим, — глухо выдохнула Белая роза спустя несколько мгновений, поднимая на мужчину раскрасневшиеся от слез, но полные решимости глаза. — А это? — Бас кивнул на ампулу в руках Полин. — Эликсир вечности из сока нерожденной Повилики и жизненных сил уснувших братьев. Граф накачан им до предела. Потому наша с Пинем кровь открыла замки. Мы течем по венам врага, позволяя ему корчевать наш род. Это — последняя доза, все что осталось от ребенка, которым я была беременна тридцать лет назад. Доктор Керн покачал головой — услышанное было немыслимо, ужасно по своей сути и невозможно согласно научным догматам. Но в его в объятьях дрожало волшебное существо, человеческое лишь наполовину. За закрытой дверью лаборатории бесновались вырвавшиеся на свободу носители фотосинтеза. Логика и здравый смысл были явно плохими советчиками в происходящем. Оставался только инстинкт самосохранения, требующий быстрее покинуть и лабораторию, и кошмарный особняк. — Там тоже…? — не продолжая мысль, Бас кивнул в сторону оставшихся в шкафу ампул. — Всякое, — неопределенно пожала плечами Полин. — Яды, лекарства, мутагены. Моя мать в этом хорошо разбирается. — Разбиралась. Виктория мертва, — только сказав, мужчина опомнился. Неизвестно, как Повилика отреагирует на смерть матери. — Знаю, — спокойно отозвалась девушка. — Я чувствую двоих, и Ежевики среди них нет. Что стоишь столбом? Пора уходить. Нам повезло, что в лаборатории пусто. — Я напоил управляющую смесью слабительного со снотворным, — криво усмехнулся Бастиан. Полин изучающе глянула на мужчину, а затем рассмеялась в голос. Продолжая хохотать, точно сбрасывая с себя страшный груз прошлого, Полин подтолкнула стул с пнем к выходу. Керн, повинуясь порыву, сгреб склянки с разноцветными препаратами с полки и сунул в карман униформы. «Перебьются!» — подумал мужчина, догнал уже взламывающую очередной замок мулатку и переложил ампулы в дупло пня, которое ранее занимала ладонь Полин. — Это у него что — рот или…? — воображение подкинуло идеи укромных мест в человеческом теле, используемых, например, заключенными или наркокурьерами. «У пней другая анатомия», — отмахнулся Керн, одновременно облегченно выдыхая на полученный ответ: — Руки, просто сложенные руки. За дверью начиналась галерея, одна сторона которой выходила на каменистый склон вулкана, а за другой открывался вид на далекую лагуну и раскинувшийся на ее берегу городок. Одна стеклянная створка была отодвинута в сторону, а на стриженной лужайке, на пластиковом стуле, вставив в уши наушники и подставив лицо теплому апрельскому солнцу, сидел и курил молодой парень в лабораторном халате. — Работник года, — усмехнулся Керн, отодвигая рвущуюся в битву и уже готовую вцепиться когтями в горло безответственному служащему Полин. Пара быстрых шагов к не успевшему сообразить что к чему курильщику, одно точное умелое касание в области сонной артерии, и сигарета выпала из обмякших пальцев. — Убей… — прорычала жаждущая мести Повилика. — Я врач, а не убийца, — парировал Себастиан, ускоряя шаг, одновременно оглядываясь в поисках путей отхода. Лужайка обрывалась бетонным плацем, за которым начинался непролазный тропический лес. — Туда! — выкрикнула Полин, бросаясь без оглядки в сторону джунглей. Он увидел опасность раньше — из-за угла здания, прикрываясь широкими пластиковыми щитами, показалась группа охранников. От спасительного леса беглецов отделяло метров пятьдесят. Полин была уже на середине плаца. Охрана прицелилась. Доктор Керн профессионально отметил участившийся пульс и скачок адреналина, как в замедленной съемке разглядел до мелочей каждую линию татуировки плетистой розы от лодыжки до едва прикрытой больничной сорочкой середины бедра. Восхитился природной грацией черной пантеры, рвущейся на свободу, а затем с боевым криком, таящимся в глубине гортани каждого настоящего мужчины с первозданных времен и ждущего героического подвига, взвалил пня-Пиня на спину и рванулся вперед под прикрытие офисного кресла. Бег с утяжелением даже подтянутому и следящему за собой Бастиану давался нелегко: «Скинуть бы десяток лет, да эту старую корягу — вмиг бы догнал беглянку», — успел подумать Бас, отмечая, что его шумное появление отвлекло вооруженных преследователей, а Полин оставалось несколько шагов до спасительной зеленой кромки. — Ха-аа! — заорал во всю глотку, толкая в сторону охранников мешающее бегу недавнее прикрытие. Изрешеченное семенами динамитной хуры кресло покатилось по бетонному плацу, взмахивая почти оторванной пластиковой ручкой, как перебитым крылом. Под ноги Керну со свистом упал дротик со смертельным для людей повиликовым снотворным. Бас ловко перепрыгнул его, подсчитывая шансы — он был еще в середине пути. Открытый, как на ладони. Оставалось каких-то двадцать шагов и пара секунд, но это было чертовски далеко и долго, когда в тебя целятся пятеро обученных парней. Вот только о себе он думал в последнюю очередь. Черной молнией впереди летела та, ради кого Себастиан Керн готов был на любые безумства. Полин оглянулась через плечо. Мимолетно одобряюще улыбнулась и рухнула плашмя на чахлую траву перед чертогами тропического леса. Бас не слышал слов, но видел, как губы девушки коснулись земли, поцелуями или молитвой покрывая ссохшиеся комья и едва проклюнувшиеся ростки, как ладони с длинными пальцами вонзили в дерн ногти, яркие своей молочной бледностью на фоне смуглой кожи. Воздух наполнился ароматом роз, нестерпимо сладким, пьянящим и путающим мысли, и тут же, привлеченные запахом мириады насекомых, жужжа и мельтеша крыльями, вылетели на плац. Выстрелы прекратились. В облаке пчел и шмелей, бабочек и мотыльков охрана потеряла обзор. Добежав до Полин, Бастиан скинул с плеч пень и подхватил на руки ослабевшую Повилику. — Поцеловать? — улыбнулся, откидывая прилипшие к потному лбу темные пряди. — Лучше б потрахаться, — усмехнулась в ответ Повилика, — но ты и без меня не жилец. — Вдохновляющая речь. Идти сможешь? — Керн помог подняться, закидывая руку девушки себе на плечо и чувствуя накатывающую слабость. Перед глазами потемнело. Онемели пальцы рук и ног. Яд церберы действовал. — Сколько мне осталось? — Два — три часа, — голос Полин звучал ровно, без сочувствия и сострадания. «Таким тоном сообщают безнадежные диагнозы», — промелькнуло профессиональное сравнение. — Нам нужно на побережье, — сказала девушка, шагая в чащу леса. — Понять бы еще, где это, — Керн двинулся следом. — Ты пень забыл, — бросила через плечо Полин. — Ах да, родственник с ограниченными возможностями, — ухмыльнулся Керн, вновь пристраивая корягу на спину и подмечая, что охранники хаотично носятся по плацу, позабыв о цели. — Нда, так себе тут с безопасностью. А разговоров-то было… С этими словами Бастиан скрылся в джунглях следом за Полин. Влажный тяжелый воздух опустился на беглецов вместе с полумраком, царящим под сенью растений. Ветви деревьев, оплетенные лианами, сомкнулись за спинами девушки и мужчины, волокущего пень. — Куда дальше? — Бас не представлял как ориентироваться без компаса и навигатора в этом царстве дикой природы. Вместо ответа, Полин присела на корточки, прижала ладони к земле и, прикрыв глаза, попросила: — Помоги, матушка, детям своим. Покажи путь. Ветер зашелестел кронами, всколыхнулась трава у узловатых корней. Точно путеводные огни распустились, указывая дорогу бледно-розовые колокольчики азорины — древнейшие обитатели Азорских островов. * Бастиан потерял счет времени. Затекла и онемела спина под грузом старого пня, будто ватные, не слушались ноги, механически переступая через камни, корни, бугорки и ямы, слезились и болели глаза, с трудом различая силуэт идущей впереди Полин. Только воля заставляла доктора Керна двигаться дальше, только несгибаемый внутренний стержень держал его вертикально земле. Всей силой духа мужчина боролся со смертельным ядом, отравляющим организм, и продолжал идти ради той, чьи легкие касания и подбадривающие слова поддерживали в нем угасающую жизнь. — Ты справился. Мы пришли. Последняя азорина кивнула розовым колокольчиком, и внезапно сквозь яркую густую зелень проступила золотящаяся на солнце морская лазурь. — Дошли, — выдохнул Бас, падая на черный вулканический песок. — Ты спас нас, — прошептала опустившаяся рядом Полин, с неожиданной нежностью целуя его горячий лоб. Последнее, что увидел мужчина — большой черный силуэт, закрывающий солнце. Мерный гул винтов самолета слился с громкими тяжелыми ударами умирающего сердца. — Полин… — прошептали потрескавшиеся губы, и доктор Бастиан Керн отключился.