***
– Еня! – позвала мама из кухни. – А ну, быстро сюда! Когда мама так строго говорила, спорить было бессмысленно. – Живо! – прикрикнула она. – Ромашка закипела! Дрожа от страха, Есений поплелся на кухню, специально не торопясь и оттягивая неминуемое. На столе стояла небольшая кастрюля. Опустившись напротив нее, Есений пригнулся, занося голову над кастрюлей словно над плахой. Мама кинула в кастрюльку соду, и ромашка забурлила-зашипела, до жути пугая мальчика. И в следующее мгновение его накрыла тяжелая и страшная чернота. – Нет! – закричал Есений, не понимая, что мать его попросту накрыла пледом, чтобы пар не выходил. Для него весь мир сузился до жаркой и пугающей тесноты, в которой нечем было дышать. Мальчик испуганно дернулся и случайно задел кастрюльку. Отвар из ромашки вылился на ногу Есения. Уже потом мать рассказывала, что его крик слышали даже соседи из дома напротив.***
Вилен отстранился от ингалятора и посмотрел на мальчика: – Ну что, понял, как надо? Есений неопределенно качнул головой. – А горячо? – все же спросил он, что тяжело лежало на сердце. Тот покачал головой. – Не очень. Но если тебе будет горячо, чуть-чуть отодвинешься. В памяти слишком живо, как жарко и душно было тогда под пледом. – Накрывать не будете? Вилен указал на колпак. – А нет необходимости. Давай, – он придвинул ингалятор к мальчику. – Пробуй. Рука мужчины тяжело легла на затылок мальчика, не давая тому вырваться или отстраниться, и чуть надавила, направляя его к мундштуку. И Есений, глубоко вдохнув, решился. Было не больно, но и не приятно. Горячо, и влажно, и сильно пахло лекарствами. Он хотел было чуть отстраниться, как недавно сказал Вилен, а потом вспомнил о ладони, переместившейся на его спину. Вдруг мужчина не даст отодвинуться? Но все равно Есений попробовал. Сначала на пару сантиметров, потом уже смелее, чтобы повернуть голову в сторону и сделать вдох. – Все хорошо? – спросил Вилен, погладив парня между лопаток. – Да, – ответил Есений и аж удивился тому, что даже врать не пришлось. Все действительно было не так страшно. Шипело, конечно, но где-то внутри аппарата. А так ничего не бурлило, не плевалось. Да и не очень горячо было. Он снова придвинулся к ингалятору и сделал вдох. – Еще десять минут, и сможем телевизор посмотреть. Хочешь? Есений утвердительно замычал, не переставая дышать. Вряд ли, конечно, в будний день шло что-то интересное, но посидеть вместе хотелось. Может, Вилен снова обнимет его? Тяжело было признаваться себе, что ласковое прикосновение мало знакомого мужчины было таким приятным и желанным. Стыдно. По щекам разлился горячий румянец, и в тоже мгновение рука Вилена накрыла его макушку, легко прошлась по волосам. – Все, заканчиваем, – сказал он. – Похоже, перегрелся уже. Мальчик вспыхнул сильнее. Он отстранился от выключенного уже ингалятора, а Вилен, который куда-то отлучился, скоро вернулся с полосатым шерстяным шарфом и обмотал им горло мальчика, закрывая его рот. – Нужно пару минут помолчать. Хорошо? Есений кивнул и прошел в гостиную, где удобно свернулся на диване, обложившись подушками. Судя по звукам, доносившимся из кухни, Вилен мыл аппарат. Против воли Есению стало стыдно. Лечит его, кормит, заботится, а он вот как себя повел. Решившись, мальчик дождался, когда Вилен зайдет в гостиную, и, пересиливая себя, посмотрел тому в глаза. – Простите меня, – от всего сердца извинился Есений. Ответом ему была улыбка. Не насмешливая, не снисходительная, добрая такая и понимающая. – Не за что прощать, – ответил Вилен, подбирая плед с кресла, – все хорошо. С этими словами он подошел к Есению и накрыл его мягкой чуть колючей тканью. Есений аж глаза прикрыл от удовольствия – давно ему не было так хорошо и спокойно. Тем временем Вилен присел на корточки перед тумбой, на которой стоял телевизор, и что-то перебирал. – Включи телевизор, будь добр. Есений нахмурился. Ну сам же сидит рядом с телевизором! Взял бы, да и включил, а Есению вот выбираться из такого уютного теплого кокона и идти к телевизору. Когда Вилен обернулся, и их взгляды встретились, видимо, мужчина увидел что-то такое в его глазах, что спросил: – Все хорошо? – Да, – поспешил ответить Есений, чувствуя укол совести, – сейчас встану. Вилен нахмурился. – Зачем вставать? Он слишком быстро подошел к Есению, слишком резко протянул руку, и Есений не сдержался – зажмурился и отвернулся. Удара не последовало. Когда он открыл глаза, Вилен внимательно, изучающе смотрел на него, в руках он держал черный пульт. Ничего не сказав, он включил телевизор, потом взял другой пульт, нажал на кнопку, и экран телевизора подернулся рябью. – Что вы делаете? – удивленно спросил Есений, но заметив кассету в руках Вилена, все и сам понял. – О-о! – протянул он. – Фильм будем смотреть? Вилен улыбнулся. – Мультфильм, – поправил он. – Если не возражаешь. – Круто! – воскликнул он. Дома кроме злосчастной "Есении" кассет не было. Иногда собирались у Максима – у того, чего только не было: и кассеты, и сникерсы, и газировка. Только мама говорила с Максимом не дружить. Есений поморщился. Конечно, с Максимом дружить нельзя, потому что отец у него бандит. Не то, что дядя Толя. Честный рабочий, который его постоянно порол. От тяжелых мыслей голова сама по себе опустилась, и Есений подтянул колени ближе к груди, обнимая их. «Интересно, – крутилось у него в голове, – отец бы тоже меня бил?» Рядом скрипнул диван, рука ласково прошлась по волосам. Вздрогнув от неожиданности, Есений глянул на мужчину – тот тепло смотрел на мальчика, и его серые глаза улыбались. – Ну что, включаю? – спросил он. Есений кивнул, глотая комок в горле. Как ему хотелось, чтобы мужчина и дальше гладил его по голове, может даже, обнял, но тот отстранился и как-то отодвинулся, а сам Есений сесть ближе стеснялся. Мультфильма этого Есений еще никогда не видел. По сюжету семья переезжает в город и оставляет старые вещи в прежнем доме. Некоторые из них, которые скучали по своему маленькому хозяину, оживают и отправляются на поиски. Несмотря на то, что история самого Есения была прямо противоположной, он чувствовал себя то Тостером, то Электроодеялом, которые ищут что-то утерянное и такое важное, и едва сдерживал слезы. И вот главные герои оказались на свалке машин. Один за другим никому ненужные автомобили исчезали на конвейере, где их давил безжалостный пресс. Героям было страшно – они жались друг к другу, страшно было и Есению. И больно, и грустно, и печально. Целый фейерверк эмоций взорвался внутри, и тут трепыхающаяся душа Есения не выдержала. Он влажно всхлипнул и разрыдался. Мальчик не видел, как напрягся Вилен и, поставив мультфильм на паузу, повернулся к нему. – Ты что, Есенька? От необычно ласкового обращения Есений заплакал сильнее и, не то решившись, не то вообще не думая, бросился к Вилену, прижимаясь мокрым от слез лицом к его груди. Руки мужчины неловко легли на спину мальчика, потом уже увереннее погладили. – Бедный мальчик, – негромко проговорил он. Больше он ничего не сказал, просто прижал Есения крепче и легко гладил его по взъерошенным волосам, подрагивающим плечам, закаменевшей спине. Только когда мальчик перестал плакать, Вилен аккуратно отстранил его и, не убирая рук с его плеч, предложил: – Давай на конец перемотаю. Он хороший. И Есений кивнул. Когда главные герои воссоединились, слезы Есения уже высохли, а вот рука Вилена все еще обнадеживающе лежала поверх его плеч. Пошли титры. – Чаю? – спросил Вилен. Есений с готовностью кивнул.***
На следующий день Есений не пропустил ни одного полоскания. Только вот к горечи лекарства примешивалась горечь расставания. Если раньше он боялся возвращаться домой из-за дяди Толи, сейчас к страху присоединилось нечто странное, имени чему Есений не знал. Оно тяжело лежало на сердце и мешало вдохнуть полной грудью. Когда Вилен вернулся после работы, они сначала поели, а потом мужчина протянул ему стопку чистой и выглаженной одежды. Его одежды. В которой Есений из дома ушел. Происходящее приобретало угловатые и безжалостные очертания реальности. Одевшись, Есений положил подаренную книгу в полосатый пакет и присоединился к ожидающему его в коридоре Вилену. – Не бойся, – обнадежил его мужчина, – я рядом. Они вместе вышли из подъезда. Вилен поздоровался с сидящими на скамейке соседками, и Есений торопливо повторил приветствие. Вместе они сели в трамвай. Есений поежился, протягивая ноги ближе к печке. Как же его трясло! Не от того, что он скоро встретится с недовольной матерью и разъяренным дядей Толей, – от собственной задумки. В который раз придется некрасиво поступить. Сбежать от мужчины. Они вышли вместе. Прошли за остановку. Вот показались и гаражи. Именно там Есений и собирался затеряться. Вздохнул, крепче сжал пакет с подаренной книгой. «Простите…» Собрался бежать, когда его остановил окрик: – Есений! В ужасе подняв взгляд, Есений увидел свою маму. Та шла с работы. Начесанные волосы подняты в высокую прическу, стеганое бежевое пальто, в руках авоська с хлебом и кефиром. А лицо совсем белое, глаза круглые и блестящие, губы дрожат. Только теперь смотрела она не на сына. – Вилен, – проговорила она. – Рина, – прозвучало совсем рядом, но как-то вместе с этим глухо. Мама подошла ближе и так глянула на Есения, что его словно ледяной водой окатило. – Значит, – Вилен шумно сглотнул, – Есений твой сын. – Да, – ответила она и снова посмотрела на Есения: – А ну, марш домой сейчас же! Мальчик перевел неуверенный взгляд на Вилена – тот мягко улыбнулся ему и кивнул. – Все хорошо, Есений, иди. А мы с твоей мамой поговорим немного. Перепуганный Есений кивнул, попятился и хотел было броситься домой, но мама строго сказала: – Ключи! – и протянула ему связку. Есению было так страшно, что он забыл поблагодарить Вилена, даже попрощаться забыл – кивнул и бросился к подъезду. Только на лестничной клетке пришел в себя. Опасливо подошел к двери, а потом понял – мама дала ключи, а значит, дяди Толи не было дома. С губ сорвался выдох облегчения, которое быстро сменилось нервозностью. Вымыв руки, мальчик бросился на кухню, поставил чайник, чтобы задобрить маму, когда та вернется. Чайник закипел, а мама все не поднималась. Внутри поселился страх того, что именно Вилен высказывает его маме. Говорит, что Есений побирался на улице. Рассказывает, какие отметины украшают его тело. Выговаривает его матери за то, что та не следит за сыном. Есений тревожно посмотрел на дверь – мать все не возвращалась. Чайник вскипел два раза, перед тем как Есений убавил огонь и уселся за стол. Он вытянул руку и устроил на ней потяжелевшую от волнений и болезни голову. Задумчивый взгляд был прикован к тонкой струйке пара, вздымающейся к побеленному потолку. Наконец, открылась дверь, и в коридор вошла мама. Есений прислушался, пытаясь по звукам угадать ее настроение. Мама поставила авоську, разулась. Сняла пальто, повесила его и пошла мыть руки. Есений снял чайник с огня и залил заварку кипятком. Вскоре появилась мама. Посмотрела на него долго и серьезно. Покачала головой. Поставила авоську на табурет. Сначала достала кефир, затем хлеб, потом какой-то пакет с лекарствами – внутри пакета лежала записка. – Это что? – осмелился спросить Есений. – Лечение твое расписанное. Есений моргнул – в конце записки ему виделся ровный ряд цифр. – Чаю попьем? – неуверенно предложил Есений. – А давай, – как-то отстраненно сказала мама. Поставила приготовленный чай на стол, вытащила из пакета пачку печенья и надорвала ее сбоку. Задумчивая, сидела и смотрела в окно, помешивая чай, в который никто так и не положил ни ложки сахара. – А где… – начал Есений, сбился и все же, осмелев, продолжил: – А где дядя Толя? Мама все смотрела в окно, словно не слышала его вопрос, потом медленно перевела взгляд на Есения, посмотрела так, как будто не узнавала. – А нету. Есений нахмурился. – Как? – А так, – сказала Катерина. – Был да сплыл. Ешь печенье. Робкая улыбка растянула обветренные губы мальчика. Он потянулся за квадратиком сахарного печенья и откусил кусочек. Земляничное. Может, и наладится еще все. Есений глотнул чая и, закинув печенье в рот, потянулся за добавкой. – Мам, а что это за ягода такая, земляника?