Беспризорник

Увешанная золотом, словно новогодняя елка, Альбина Вячеславовна поджимала губы, окидывая галдящий класс тяжелым взглядом. – 6 «Б», учитель в классе. Она не кричала, даже голос особо не поднимала, но он, низкий и грудной, властно прошелся по классу, отразился от стен, с которых на учеников задумчиво смотрели поэты, писатели, творцы, и вернулся обратно к темно-зеленой доске, где меловым курсивом было написано: «Солнце светит, но не греет». Ребята разом затихли, резко поднялись. – Доброе утро, – поздоровался их классный руководитель. – Садитесь. День начался с классного часа, и от этого было вдвойне тоскливо. Есений смотрел в окно, накручивая светлые кудри на погрызанную ручку. С самого утра лил дождь, бил пожухлые желтые листья, и те, сдаваясь под его жестоким натиском, падали. Есений чуть сильнее прикусил ручку, и синий пластиковый колпачок треснул. Скривившись, мальчик выплюнул кусочки дешевой пластмассы, пошевелил пальцами ног в хлюпающих прохудившихся ботинках и поежился. Отопление еще не включили – в классе было холодно, еще и промок. «Хоть бы не заболеть», – думал Есений. Дядя Толя разозлится. Опять Есений мешаться будет, да еще и дорогие лекарства покупать. На заводе уже полгода задерживали зарплату, жили на мамину, которой едва хватало. Есений тяжело вздохнул. – Макарова, раздай. Есений глянул на высокую худощавую девочку, которая сунула ему какие-то бумаги и молча взял их. «Заявление на платное питание», – гласил документ, Есений сглотнул и прикусил губу. Он смотрел на расплывающиеся строки, когда внезапно физически ощутил тяжесть чужого взгляда. Подняв глаза, мальчик увидел, что учительница смотрит прямо на него. – Калинин, подойди и возьми заявление на бесплатные обеды, – приказала она. – Как малоимущий. В классе повисла звенящая тишина. Стул со скрежетом прошелся по паркету, Есений встал и, словно в замедленной съемке, подошел к учительнице. Увязая в болоте собственной неловкости, Есений с трудом переставлял ноги. Он медленно шел вперед, не сводя глаз с протянутого листа. Мальчик взял документы из рук классного руководителя, развернулся и, уткнувшись взглядом в пол, вернулся на место. Кто-то громко шепнул: – А чего это Есенин вдруг Калинин? – Дурак ты, Седой, – сказал их староста, Денис Свечкин, – Есений узнал его по голосу, – фамилия Калинин, а Есенин – кличка. – А ну, тихо, – шикнула Альбина Вячеславовна, – пять минут и сдаем. Есений низко склонился над бумагами. Пылающее от стыда лицо он попытался спрятать за непослушными кудрями, но их длины хватало, лишь чтобы прикрыть покрасневшие кончики ушей. Это все мама виновата! Сама Катерина, а ему дала такое дурацкое имя – Есений. На самом деле мама ждала дочь и выбрала ей имя героини своего любимого фильма. Есения. Но родился сын. Есений. Фильм был у них на кассете, и мама пересматривала его каждую неделю, утирая слезы то грусти, то радости за непокорную красавицу-цыганку. Часто и сам Есений смотрел фильм вместе с мамой и, глядя на ее блестящие глаза, не понимал, что она нашла в дяде Толе. Любовь Есении и Освальдо совсем не походила на их отношения. В противовес образованному и притягательному капитану дядя Толя был простым мастером на заводе и интересовал его только футбол. Есений вот футболом не интересовался, и от этого в глазах дяди был чудаком. «Какой мужчина не любит футбол!» – восклицал дядя, подзывая Есения, чтобы посмотреть вместе матч. Только вот еще меньше, чем смотреть футбол, Есению хотелось сидеть рядом с мужчиной, пока тот пил. Пиво – еще куда ни шло. Лицо дяди Толи краснело, проступала сеточка сосудов, а светлые голубые глаза казались прозрачными на фоне налившихся кровью белков. Он становился громким, шумным. Больно хлопал Есения по плечу, когда его команда выигрывала, ругался, когда те пропускали гол, и Есений каждый раз вздрагивал. Хуже было, когда завод вставал, денег не платили, и дядя Толя пил водку. Тогда Есению лучше было не попадаться ему на глаза. «Покажи дневник!» «Чего рубашка не заправлена?» «Почему мусор не вынесен? Нужно просить тебя, бездельник?!» «Хватит сербать. Ешь нормально!» Почти каждая придирка вне зависимости от ответа мальчика вела к одному – его пороли. Дядя Толя бил его ремнем, кабелем, каким-то обрезанным старым шлангом. Но хуже всего было, когда дядя Толя наказывал его голой рукой. Не только больно, но и ужасно стыдно. Дядя Толя заставлял мальчика лечь животом на колено и бил его, пока не уставала рука. Можно было кричать, можно было плакать, можно было терпеть, все заканчивалось только тогда, когда уставал сам дядя Толя. Он грубо ставил Есения на ноги и заставлял извиниться. И Есений просил прощения, хотя сам не понимал, в чем он виноват. В том, что попался на глаза? Наверное. – Хватит мечтать, – раздался властный голос над ухом. Есений вздрогнул и посмотрел на Альбину Вячеславовну, которая высилась над ним со стопкой бумаг. – Одна минута, Калинин, – пригрозила она и вернулась к столу. Точно, заявление. Взяв погрызанную ручку, Есений попытался расписать ее на последнем листе тетрадки, но та царапала и писала плохо. – Держи, – Варя, его соседка по парте, протянула свою. Фиолетовую. Еще пахла приятно, конфетно. – Спасибо, – буркнул Есений, отчаянно стесняясь своей дешевой ручки, огрызка карандаша, найденной во время дежурства старой стерки, простой зеленой тетрадки, но ручку он все же взял. Заполнять было-то и нечего. Только ФИО, дату рождения, да подписать. «Калинин Есений Андреевич». Андреем звали его деда, Калининым был тоже он. Как звали отца, Есений не знал. Мама не любила говорить о нем, всегда злилась, жестко и колюче смотрела на Есения, и мальчик каждый раз боялся, что становится все более похожим на своего отца, и мать теперь его ненавидит. Пару раз Есений попробовал спросить у деда, но тот лишь отмахивался и советовал поговорить с матерью. Есений тяжело вздохнул и сдал листок. После школы домой он не торопился. Мальчик знал, что дядя Толя дома, поэтому собирался вернуться, когда мама уже придет с работы. При матери дядя Толя его обычно не трогал. Смотрел только зло и велел убраться в свою комнату. А Есений и сам был рад не выходить оттуда до утра, только его всегда звали ужинать и приходилось сидеть вместе, сжиматься под тяжелым взглядом налитых кровью глаз. – Смотрите, ребзя, жвачки с машинками! И они столпились у ларька, заглядывая в призывно открытую коробку с новыми турецкими жвачками. – О, мне «феррари» попалась! – сказал Максим, и все посмотрели на вкладыш, который он держал в пухлой руке. – Круто! – выкрикнул Мишка, лучший друг Есения, вихрастый, долговязый мальчишка с щербинкой между крупными зубами. – Жаль, денег нет, – вздохнул Богдан. И тут Есений ощутимо почувствовал, как тяжелые монетки оттягивают карман. Он сгреб их в кулак и показал друзьям открытую ладонь – металлические кружочки весело и начищено сияли. – Живем! – хлопнул его по плечу Мишка. Накупив жвачек, они пошли на горки. Забытые портфели грудой лежали на золотой листве, пока мальчишки, дуя пузыри, скатывались на ногах с горки, пытаясь вовремя спрыгнуть, чтобы не попасть в грязную лужу. Богдан волновался за новую куртку, поэтому скатился лишь один раз, все остальное время стоял поодаль, разглядывая через толстое стекло очков вкладыши. Красочные, яркие. И все машины такие, что только в журналах увидишь! – Ну все, ребзя, – заключил растрепанный Мишка, хватая портфель. – Я домой, а то заругают. Мишка, их признанный лидер, был основой их команды, без него все скоро разошлись по домам. Поплелся обратно и Есений. На город опустились сырые сумерки, и мальчик, зябко кутаясь в тонкую старую куртку, уныло шел домой. Одно обнадеживало – мама, должно быть, уже пришла, а значит, дядя Толя будет только тяжело смотреть, испепеляя Есения взглядом. Ладно. Переживет. Зайдя в коридор, Есений с удовольствием втянул запах котлет и улыбнулся. Настроение улучшилось. Мама была дома, ужин готов, чего б не жить! – Мама! – крикнул он и, повесив куртку на крючок, шагнул в кухню. Мама стояла у плиты с лопаткой в руках, дядя Толя сидел за столом, покрытым шахматной красно-белой клеенкой. Помешивая первое, он смотрел на мальчика: – Где шлялся? – коротко, резко; значит, уже пил. Есений нервно сглотнул. – Толя, – укоризненно сказала Катя, переворачивая котлеты. Потом посмотрел на сына и спросила: – Еня, хлеб купил? Есения сковал страх. А ведь он, дурак, и не подумал, с чего бы у него в кармане были деньги. На хлеб мать вчера вечером дала, а он забыл! Взгляд дяди Толи становился все тяжелее. – Не купил? – расстроенно спросила мама. – Ну что ж ты, как теперь суп без хлеба-то? – А деньги куда дел? – внезапно спросил дядя Толя, словно прочитав что-то в изменившемся лице мальчика. – На сигареты потратил? – Какие сигареты? – испуганно выдохнул мальчик. – Где деньги?! – рыкнул дядя Толя. А денег не было. Сделав шаг назад, Есений уже решил, что нужно делать: спрятаться в комнате. Глядя на его отступление, дядя Толя поднялся. Еще шаг, и Есений бежит к комнате, но дядя Толя быстрее. Он схватил мальчика за руку, потащил в зал, бросил на диван. – Нахлебник, – обвинил дядя Толя, сдергивая с парня штаны вместе с трусами. – Дармоед! На голые ягодицы со свистом опустился кабель от магнитофона, и Есений, дернувшись, вскрикнул. – Больно! – вырвалось у него. – И хорошо, – зло сказал дядя Толя, ударив его вновь. – Воришка бессовестный. Кабель зло и обжигающе ложился на беззащитное тело; Есений дергался, кусал губы, но руками не прикрывался. По пальцам он уже получал – больше не хотелось. Главное, пережить. Просто подождать, пока злость дяди Толи перегорит, и тот отпустит его, только вот ярость мужчины, казалось, не иссякала. Наоборот, дядя Толя раззадоривал себя, находя для Есения все новые обидные слова: – Мелкий паразит! Иждивенец! Лгун! А кабель все падал на мелко подрагивающие от боли, напряженные ягодицы, и от этого было еще больнее. Частые удары накладывались друг на друга, и Есений не сдержал слез. Больно и жутко обидно. Ладно бы мать его выпорола! Она тяжело работает, а он вот так подвел ее. Но чужой дядька! Да какое он вообще имеет право! Злые слезы градом посыпались из глаз. Есений рвано вдохнул и жарко выдохнул во влажную тканевую обивку. Удары прекратились. – Никакого ужина, – холодно сказал дядя Толя. – Марш в комнату, чтоб глаза мои тебя больше не видели. Дядя Толя отбросил кабель в сторону и ушел на кухню. До слуха Есения донесся приглушенный голос матери, низкий и угрожающий – дяди Толи. Тяжело вздохнув, Есений решил, что с него хватит. Не пошел он в свою комнату, но и на кухню не вернулся. Вместо этого мальчик оделся, набросил куртку и выбежал в подъезд. С него хватит! Во дворе частенько появлялись Заур и компания. Темноволосый, смуглый, он белозубо усмехался, легко вступал в драки, бесстыдно требовал денег, как у взрослых, так и у детей. «Беспризорник», – говорил о нем. Есений слышал, что у Заура и его младших братьев и сестер родители были, только вот дела им до собственный детей не было никакого, поэтому Заур промышлял попрошайничеством, вымогательством, кражей. С Зауром Есений старался не сталкиваться открыто, но украдкой за ним следил. Его насмешливые карие глаза и привычка держаться смело и уверенно привлекали Есения, и теперь он был рад, что смог так, украдкой, но все же научиться у бродяжки, как выживать на улице. Теперь это и его, Есения, жизнь. Домой он не вернется. Пока дядя Толя там, не вернется – Есений решил. И он пошел к остановке, где собирались после работы люди, а в животе урчало от голода. Он ничего не ел с самого утра, если не считать той жвачки, которая стала переломным моментом его жизни. Теперь он живет на улице. Надо соответствовать. Прислонившись к металлической стенке ларька, мальчик изучающе разглядывал людей. Бабка с авоськой не то, еще и наругает. Женщина с коляской только испугается. Молодая девчонка-студентка вряд ли что-то даст. Угрюмый дед в очках с роговой оправой скорее всего накричит, а то и домой за ухо отведет. Внимание отчаявшегося мальчика привлек мужчина средних лет, вернее его чистые туфли из светло-коричневой кожи, такой же портфель в руках. Выглаженные темно-синие брюки, бежевое шерстяное пальто. С козырька остановки на голову мужчины упала крупная холодная капля, и тот, щуря светлые глаза, провел рукой по пшеничным кудрям. Коротко глянув на запястье левой руки, мужчина пошел в сторону от остановки. «Хорошо, – подумал Есений, – как раз подальше от толпы». – Эй, дядя, дай денег, – храбрясь, крикнул он, подражая Зауру. Мужчина удивленно посмотрел на него, брови поползли вверх. – Что? – непонимающе спросил он. – Денег дай, – повторил Есений, давясь непривычно дерзкими словами и сгорая изнутри от стыда. – Кушать хочется. Взгляд мужчины из удивленного стал холодным, колючим. – А ну, брысь отсюда, пока милицию не вызвал. По телу прошелся холодок. Милиции боялся даже Заур. И Есений отступил, прячась в тень. Мужчина за ним идти не стал, звать милиционера тоже. Вместо этого он просто отвернулся и поспешил к переходу. У «зебры» притормозили красные «жигули», мужчина поспешил перейти дорогу, сосредоточенно глядя под ноги, видимо, чтобы не замарать в грязи новые кожаные туфли. Он не видел мчавшуюся по второй полосе иномарку, а вот Есению со стороны было понятно – водитель думает, что «жигуль» просто припарковался, а вот пешехода он не заметил и тормозить не думает. – Стойте! – со всей мочи крикнул Есений и побежал к мужчине. – Стойте! Тот замер, обернулся на мальчика – в сантиметре от мужчины пронесся черный «вольво».