Ещё хуже

      Все могло быть еще хуже. По крайней мере, она девчонка из его компании. У них общая школа, общий класс, общие друзья. Да и район, в котором они живут, подразумевал тесный контакт. И тот злополучный угол, на котором она не раз влетала Арнольду в грудь — чувствуя ни с чем не сравнимый запах его кожи — всегда был на положенном ему месте. Хельга знала, что она ищет и куда идет. Она знала, что этот угол не просто угол. Это одна из многочисленных точек их соприкосновения, которым был богат их общий город. И этим не могло похвастаться больше ни одно место на этой грешной земле. Поэтому Хельга и оставалась тут. В то время как ее сестра, Ольга, покоряла огромный мир своим обаянием и красотой, в то время как Фиби штурмовала науку, и даже Гарольд открыл свою пекарню на другом конце света — Хельга оставалась верной своим привычкам.       Все могло было быть лучше. Она могла бы не называть его репоголовым, придумав более лестное прозвище. Например, златовласым. Или что-то менее слащавое, от чего Хельгу бы не вырвало. И она, по крайней мере, могла бы его не задирать. Или делать это не постоянно. Или лучше: набраться смелости и сразу признаться ему в своих чувствах. Однако ей всегда было проще надавать по его тупой башке, чем сказать, что его тупая башка — это лучшее, что она видела.       Все могло было быть по-другому. По крайней мере, Арнольд мог бы остаться в городе, а не отправиться с родителями бороздить непроходимые джунгли. Будто бы то, что родители провели десять лет в коме, было недостаточным звоночком: добрые миссии не всегда несут добро для их участников.       Все могло бы быть еще хуже. Если бы детская влюбленность Хельги не выросла вместе с ней, превратившись в окончательную и бесповоротную зависимость. Ах, да… Нет. Хуже быть не могло бы.       Хельга ощущала себя, как я заядлый игрок в рулетку, который ставил на черное даже тогда, когда собственная интуиция вопила: «Красное!», и долгие года он старательно и постепенно спускал все свое имущество. И все, что ему оставалось теперь, это понуро бродить на руинах своего мира, который имел все шансы стать гораздо, гораздо лучше, чем можно было мечтать.       Хельга шла вперед, пиная пожелтевшие листья. Осень в Хиллвуде выдалась теплой. Хельга носила розовые платья и грубые розовые ботинки. Ей казалось, что это делает ее прежней. Чертовым везунчиком, девчонкой из его компании. Только вот розовый бант был совершенно не к месту, вместо него приходилось вплетать в распущенные волосы розовую атласную ленту. Но светлые волосы и темные густые брови оставались такие же, как и всегда.       Хельга не думала, что что-то изменится. Она всегда точно знала, куда шла. Сначала в школу. Потом подальше от Боба и Мириам. Сейчас — подальше от самой себя. И она понятия не имела, куда ведет ее эта дорога.       Осенний вихрь налетел на нее так внезапно, что подол ее розового платья задрался и пошел волнами, Хельга попыталась обуздать его, погладив руками, но поток ветра оказался сильнее: он вынудил Хельгу ему поддаться.       Хельга Патаки была простым человеком. Когда летом царила жара, она горела. Когда мороз сковывал окна дома пансионата Сансет-Армза, она превращалась в лед: как обычно, холодную и неприступную Хельгу Джеральдин Патаки. И сейчас, когда дух царящей вокруг осени решил с ней поиграться, Хельга ему поддалась. Она закружилась вокруг себя, становясь сама маленьким смерчем, листья под ногами от которого начинали кружиться в танце. Хельга смеялась и хихикала как самая настоящая девчонка ровно до того, как гулкий звук падения не послышался от каменной плитки.       Дзынь.       И Хельгино волшебство рассеялось, она поспешно наклонилась чтобы поднять золотистое сердце. По истечению времени оно заметно поистрепалась, поблекло, но фотография внутри осталось неизменной: Арнольд Шортмэн возраста девяти лет. Стоило Хельги на него взглянуть, как ее глаза из озабоченных падением вмиг стали влюбленно-поплывшими, будто бы это сердце — самое прекрасное сердце на свете, а голубая кепочка в его пшеничных волосах — самая лучшая кепочка в мире.       — О-о-о, Арнольд! — заголосила Хельга так, будто бы и не было прожитых лет и разделяющих их расстояний, — Арнольд, любовь моя!       Она трепетно прижала сердце в груди, продолжая:       — Свет моей души! Когда же ты наконец приедешь? Ты же знаешь, мне много не надо — лишь бы увидеть тебя издалека, убедиться, что с тобой все в порядке! Я буду счастлива, если мы вновь столкнемся на нашем углу, как раньше, ты помнишь? Помнишь? Ты же помнишь, что твои бабушка и дедушка очень по тебе скучают? А у меня вышел новый сборник стихов, и уже почти весь тираж распродан, а у Абнера…       Хельга не отрывала осоловевшего взгляда от фотографии своего возлюбленного, она была так занята разговором с ним, что, почувствовав присутствие кого-то за спиной, даже не повернулась.       — Свали, Брейни.       — Так что там у Абнера, Хельга? — спросил голос, который не мог принадлежать ни Брейни, ни кому-либо еще, кроме одного единственного человека. За годы он стал грубее, но нотки, свойственные только ему, не растерял, и сердце Хельги упало вниз от слепого восторга.       — Абнер оказался Абнеррой и родил потомство. О, Арнольд!       Хельга развернулась и бросилась к нему на шею. Арнольд поддался ее рукам, слегка подхихикивая ей в шею, и, оторвав ее от земли, закружил.       — Арнольд-Арнольд-Арнольд, — шептала Хельга, покрывая его лицо поцелуями. Арнольд покраснел: ему до сих пор было неловко видеть столь бурное проявление чувств Хельги. Потому что ее разгон от любящей девушки до бесконечной стервы составлял пара секунд. — Почему ты приехал, не предупредив? — как только они остановились, спросила Хельга, не собираясь выпутываться из его объятий. Хоть на улице и было плюс пятнадцать, но в его объятиях всегда было теплее. — Я не ждала тебя раньше ноября!       — Сюрприз! — протянул он. За это его малипусенькую кепочку захотелось надвинуть ему на нос, чтобы не зарывался. — Или тебе есть что от меня скрывать? — сверкнул глазами он, полушутя собираясь пожучить Хельгу. Что ж. Приключения в джунглях сделали его смелее.       — Конечно, репоголовый, — пробурчала Хельга откуда-то у него с плеча. — Я скрываю от тебя больные сустава твоего деда и обострившуюся по осени шизу Гертруды, — ворчала Хельга.       — И мою осеннюю хандру, — обреченно добавила она после векового молчания, необходимого ей, чтобы найти в себе силы наконец-то честно говорить о своих чувствах. Тут они с Арнольдом неимоверно отличались. Он спокойно, с подвластной только ему безмятежностью, полез в карман и выудил оттуда маленькую коробочку.       — На самом деле, я приехал, потому что хочу, чтобы мы поженились. И я перестал путешествовать. Это, конечно, всё интересно, но это не моё. Моё — быть вместе с тобой, — сказал он, утягивая Хельгу в очередной поцелуй, тысячный по счету для него и каждый волнительный, как и первый, для нее.       Хельга всегда шла своей дорогой. Все могло было быть лучше. Или в сто крат хуже. Или же просто по-другому. Но пока Арнольд прижимал ее к себе все ближе и ближе, и Хельга была не против даже задохнуться в его объятиях, она продолжает идти своим путем.       И даже если эта дорога вела прямиком в ад.