Амалия. Простая жизнь и непростая судьба.

Амалия понимала, что как минимум разговора с Киреевым старшим ей не избежать, и решила для себя, что будет отрицать любое подозрение в каком-либо участии в этом деле. И продолжала настаивать на своей непричастности, сидя поздним вечером в кабинете, под тяжелым взглядом Кирилла Андреевича. Так ничего и не добившись, Киреев отпустил порядком подуставшую девушку и погрузился в тяжелые думы о будущем своей семьи, перетёкшие в тяжелый, изматывающий сон. Едва поднявшись к себе, Амалия была перехвачена Георгием. Его совершенно не интересовали никакие подробности произошедшего. Про сам тайник он когда-то давно рассказал Наденьке, и теперь, видимо, она решила им воспользоваться. То, что та им воспользовалась без его на то ведома и разрешения, меньше всего волновало молодого влюбленного. Наоборот, он был уверен, что таким способом Надежда заботилась о нем. А Амалия позаботилась о Надежде, ведь это так просто и понятно, ведь как может быть иначе?! В его мире Надежда была божеством, которым восхищались и помогали. Выслушав сбивчивую благодарность Георгия и заверения в вечной дружбе и помощи в чем бы то ни было, Амалия в душе порадовалась, что хоть с младшим братом обошлось без объяснений. Оставшись одна, она задумалась: время ее службы у Киреевых истекает и стоило подумать, как обустроить свою жизнь дальше. В голову не шло ничего конкретного, но было ясно одно: не возвращаться в Грос Призен, не искать место гувернантки в другой семье ей не хотелось. Она не сомневалась, что Киреевы дадут ей неплохие рекомендации, возможно, даже найдут дом, где она сможет работать, но Амалия осознала, что больше не хочет ни хранить никаких семейных секретов, ни обнаруживать спрятанные в шкафу скелеты. Было кое-что, в чем она боялась признаться даже самой себе. Страх привязаться к человеческому существу. Потеряв Йорга, она не только решила не заводить новых романов, но и избегать всяких глубоких сердечных привязанностей. Так было и с маленьким Аркадием. Она делала все и даже больше, чтоб помочь ему не быть изгоем в обществе, но не позволяла быть с ним излишне ласковой, постоянно напоминая, что это непорядочно с ее стороны быть к ребенку по-матерински ласковой в отсутствие Елизаветы. Когда спустя четыре месяца после визита жандармов Кирилл Андреевич получил назначение в туркестанское генерал-губернаторство и заставил брата присоединиться к семье, Амалия с легким сердцем решила начать новую страницу, хотя не очень понимала, какой будет ее новая история. Июль 1902 г, Санкт -Петербург. Занималось утро, линялый, будто стеснительный свет осторожно прокрадывался в комнату Петра. Но даже этим робко скользящим по лицу лучикам не суждено было разбудить Петра. Нельзя разбудить того, кто не спал добрую половину ночи. Не нужно было быть новомодным медиумом, чтоб понять, каковым будет решение комиссии. Виновным признали машиниста, который несмотря на недостаточную готовность полотна, разогнал паровоз до критических скоростей. А вовремя написанная объяснительная неожиданно превратилась в индульгенцию не только самому Петру, но и его начальнику, и даже столичному проверяющему. В аккурат после вынесения решения к ошеломлённому Петру подошёл один из младших товарищей министра и, пожав руку, одобрительно прогудел о «молодом, но имеющем разумение» специалисте и про «далекоидущие перспективы». До Петра даже не сразу дошла вся чудовищность этих намеков. За что впоследствии он себя очень корил. Отчего он не понял сразу, не пригвоздил наглеца своим ответом?! Но мучительнее было ночами, когда во сне приходил обезображенный погибший машинист и искалеченный мальчишка-кочегар, протягивающий инженеру свои изуродованные ноги. Петр просыпался в холодном поту, при этом сознавая, что мучит его в этом кошмаре отнюдь не страх, а чувство собственного бессилия. Свое последнее жалование и небольшие сбережения он разделил между семьями пострадавших, оставив себе лишь сумму, достаточную на обратную дорогу. На следующий день, после оправдавшего его решения комиссии, он подал прошение об отставке. Николай хоть и понимал состояние младшего брата и даже сочувствовал ему, на разговор по душам способен не был, возможно, по тому, что был в корне не согласен с тем, что Петр решил поставить крест на карьере, к которой так долго шёл. Но при этом дипломатично молчал, давая брату самому принимать решения. Уважая его самостоятельность, о произошедшем он даже не известил ни родителей, ни старшую сестру. Не то, что бы Петр его об этом просил, просто из уважения к частной жизни брата. Пусть сначала все всё успокоится, а потом можно будет принять хоть какие-то решения. Николай видел, насколько его решение молчать тяжело дается жене. У Анны уже давно сложилось мнение, что младшая часть семьи Голодецких совершеннейше отбилась от рук, не уважает мнения старших и рано или поздно навлечет позор на всех ее членов. Будучи матерью уже четверых, она считала своим непосредственным долгом заботиться как о репутации семьи в целом, так и каждого из ее членов в отдельности. Когда по заведенному ей порядку, Пётр не вышел у завтраку, она не проронила ни слова, но, отослав детей в парк под присмотром гувернантки, она самолично сервировала кофе на двоих в кабинете. Николай понял, что предстоит непростой разговор. — Вы же прекрасно понимаете, что счастье детей и их будущее устройство зависит от репутации, над которой тяжело трудятся много лет, и которую, увы, очень легко потерять, — вложив в голос побольше скорби, начала Анна Адольфовна. — Душа моя, право, Вы преувеличиваете. Конечно, случай с Петром говорит о некой незрелости и горячности характера, но репутацию можно испортить подлым поступком, а мой брат на подлость неспособен. — Где Вы видите горячность и незрелость, Николай Васильевич, я вижу дерзость и эгоизм, которые со временем приведут, если уже не привели к результатам, о которых придется жалеть всем нам, — продолжала напирать Анна. — Давайте пропустим прения сторон и перейдём сразу к резолюционной части, — предложил Николай, не желающий портить себе день семейными дрязгами. — Пусть будет по-Вашему. Я считаю, что Вашего брата следует женить как можно скорее. Вы и сами знаете, что до этого прискорбного случая, я уже присматривала для него невесту из подходящей семьи. Увы, его выходка перечеркнула все мои старания. Но, возможно в провинции на это посмотрят менее строго. Значит, Вам следует с ним поговорить и отправить в Ростов. Я думаю, Ольга Францевна озаботиться его устройством, если только... — Анна Адольфовна сконфуженно замолчала, поджав губы в гузку. Именно в этот момент, Николай вдруг заметил, насколько постарела Анна, что лицом, что душой и от этого он ощутил пронесшийся внутри ледяной ветерок. — Вы бы не могли счесть за труд выражаться несколько яснее? — в голосе Николая присутствовали нотки раздражения, хотя раздражен он был больше на свое внезапное открытие, чем на речи своей супруги. — Иногда, учитывая все обстоятельства жизни Вашего брата, я склонна полагать, что он подвержен недугу, которому, увы, подвержены многие достойные юноши даже в высших кругах, — глаза Анны сосредоточенно смотрели в пол, а кончики ушей заметно поалели. — Кажется, я Вас не понимаю, объяснитесь. — Хорошо, мне кажется, Петр «путает грамматику» и если это так, то нужно поторопиться с заключением брака, пусть даже он будет лавандовым. От такого заявления Николай опешил и в первые минуты даже не знал, что сказать, лишь судорожно хватал ртом воздух, издавая звуки, подобные берущему разгон паровозу. Немного оправившись, он напустился на жену, смеющею высказать столь позорные подозрения. Но Анна умела держать удар, посмотрев на мужа долгим взглядом, она, кротко опустив голову, вышла, больше не проронив ни слова. Лишь оброненное ей семя сомнения незаметно начало цвести в сердце Николая Голодецкого. Вторую неделю Амалия жила в удушливой атмосфере четы Габек. Густав, представлялся всем как рачительный хозяин, скрывая под рачительностью обыкновенную скупость. Учитывал каждый фунт керосина, каждую дюжину свечей. Хорошо, что стояло лето. Зимой, как подозревала Амалия, он экономил и на дровах. В свой предыдущий визит она умудрилась этого не заметить, видимо, очарованная детьми и особенно рассказом младшего о цирке. Как оказалось впоследствии — поход в цирк был наградой за прилежание и успехи в учении обоих сыновей. По объявлению в газете Амалия нашла себе место экономки в небольшом немецком ресторане Лейнера. Увы, начать сразу работать она не могла. Хозяин, Карл Лейнер, затеял обновление интерьеров. Ремонт рассчитывали закончить лишь к концу месяца. В благодарность за гостеприимство Амалия взяла на себя готовку и стирку. Ее поразило, что в зажиточном доме не держали слуг. Лишь изредка, зимой, платили дворнику, чтоб он колол очередную сажень дров и доставлял ее в квартиру. Габек считал, что уборка и готовка — исконная прерогатива жены. А истинной женщине помощники в этих простых делах ни к чему. Вильда же предпочитала помалкивать, видимо, осознавая свое шаткое положение в доме. Помогать в полную силу ей уже не позволяло здоровье, поэтому большую часть времени она либо чинила одежду и постельное белье у себя в комнате, либо тихонько вязала, сидя в кресле в зале. В тот день дети были оставлены без ужина за какую-то шалость и отправлены в свою комнату. За столом была удручающая тишина. Амалия раскладывала по тарелкам нехитрый ужин: тушенное с овощами мясо. — Кажется, я запретил тратить на еду больше рубля в день, не так ли? — Густав обвел присутствующих тяжёлым взглядом, — откуда тогда это мясо?! — Все просто, я пеку хлеб сама. Так выходит дешевле, чем ходить в булочную. А на сэкономленные деньги я купила мясо, — тихо ответила Амалия. Густав посмотрел на нее с интересом, налил себе из шкалика маленькую рюмочку яблочной водки. — Кажется, я получил бракованный товар, фрау Цайгель, — обратив взор на Вильду, изрек Густав, — вы подсунули мне вместо жены какую-то улитку, а самый настоящий бриллиант оставили себе! Амалия обмерла. Случись такое не в семье, она бы нашлась с ответом, но здесь, смотря на молчаливо-безразличную Вильду, она не знала, как быть, чтоб впоследствии не навредить еще больше. Неловкую тишину нарушил звон приборов и скрежет отодвигаемого стула. Оскорбленная Ульрика поднялась к детям. — Истеричка, — бросил ей в спину Густав и потянулся за новой порцией рагу. Амалия закончила выбирать шпильки, старый отцовский подарок, из волос. Мерзкая сцена за ужином до сих пор не выходила у нее из головы. Должна ли она была встать на защиту кузины, если даже ее родная мать предпочла сделать вид, что ничего не происходит. Амалия решила написать подробное письмо отцу и спросить его совета. За этими мыслями девушка не заметила, как осторожно открылась дверь ее спальни. Обернувшись на скрип половицы, она замерла от испуга. За ее спиной стоял Густав. — По какому праву Вы вошли сюда? — стараясь не выдавать обуявшего ее страха и пытаясь не сорваться на крик, проговорила Амалия. — По праву хозяина, девочка. Или ты ещё не поняла, кто здесь хозяин? — приподняв бровь и улыбнувшись какой-то изломанной улыбкой, проговорил Густав, — брось, не ломайся. Ты же была замужем и вполне себе представляешь, что ищет мужчина в женских альковах. Ищет и находит, — с этими словами он схватил Амалию за плечи и попытался поцеловать. Амалия вывернулась, оставив в его руках пеньюар, оставшись лишь в одной ночной сорочке. Густав отбросил платье, глаза его бешено сверкали. — Я смотрю и тут ты не холодная улитка, тем лучше. Люблю норовистых лошадок. Хочешь, чтоб я тебя объездил?! Сейчас, подожди. Амалия, металась по спальне. Она попыталась ударить Густава кувшином, но тот перехватил ее руку и, больно вывернув запястье, развернул ее спиной к себе, прижав грудью к туалетному столику. Продолжая одной рукой удерживать ее, другой он начал задирать подол ее сорочки. Внезапно Амалия нащупала ещё не убранные со столика шпильки и со всей яростью вонзила одну в бедро Габека. Раздался крик боли, тиски, держащие ее, на мгновенье ослабли, а уже в следующее — ее голова дернулась от оглушительной пощечины, от которой в глазах заплясали зеленые огоньки. Оседая на пол, Амалия увидела стоящую в дверях Вильду. Спустя четверть часа, Вильда вернулась с ромашковым чаем. К тому времени пузырь со льдом стал совсем теплым, но Амалия не могла найти в себе силы отложить его в сторону. Поставив чай на краешек столика, тетушка собралась уходить. — Тетя, ты так ничего и не скажешь? Одно дело было молчать за ужином, а другое — сейчас. — А что, собственно, я должна сказать, Амалия? Мне казалось, что ты более благоразумна. — Я не совсем понимаю, о чем ты. Или ты считаешь меня виноватой? — Если тебя интересует мое мнение. То ты должна была уступить. Я полагаю, что Густав, будь ты более покладистой, был бы как минимум не хуже твоего мужлана. Да и что бы ты потеряла, ты ведь не девица?! — Вы полагаете, из-за этого двери моей спальни должны быть открыты для всех? — Я полагаю, ты в этом доме сделала всё, чтоб привлечь мужское внимание. Показывала себя умелой хозяйкой, не так ли, Амалия? К чему же сейчас разыгрывать удивление? Если поразмыслить, дорогая, то у каждого мужчины с положением есть любовница. И вариант с тобой был бы в чем-то даже предпочтительнее, — не останавливалась в своих чудовищных рассуждениях Вильда, — а теперь, я не уверена, что Густав позволит тебе остаться, даже если ты извинишься перед ним. Хотя, если ты извинишься как следует, то, возможно, он передумает. А теперь ложись и подумай, как ты всё уладишь. Амалия не последовала совету, покидав в саквояж свой нехитрый скарб, она навсегда оставила дом Габеков. Вильда не спала всю ночь. Она слышала, как стукнула входная дверь, и поняла, что Амалия ушла. Немного поразмыслив, она зажгла свечу и села писать письмо брату. Ее версия должна дойти до него прежде, чем эта взбалмошная девчонка расскажет, как все было.