Как в детстве

- Можно к тебе? - А? Как в детстве хочешь? – Ник хмурится, не зная, как реагировать. Но слыша разочарованный вздох, двигается к краю, оставляя Ливио тёплую часть кровати. А, когда тот ложится, выпускает из рук комок одеяла, чтобы хватило им обоим. Но Ливио не принимает одеяло. Он лежит на спине, держа руки в замке, и смотрит в потолок, медленно-медленно моргая. - Снова кошмары? – Ник говорит первым. Он переворачивается на спину и смотрит на Ливио. Но тот не начинает говорить. Его взгляд бегает, а после зрачки вообще прячутся под полузакрытыми веками. Ливио открывает рот, но не чтобы заговорить, лишь глубоко вздохнуть. - Ну, будешь молчать − выгоню! – Вульфвуд бьёт его по ноге, не желая терпеть глупые паузы. Да, можно и по нежнее, но нежность в таком случае лишняя. Если Ливио не начнёт говорить, то полетит на пол, а там пусть делает, что хочет. Играть в молчанку Ник не собирается. - Я помню, как меня приковали к столу. Помню. Как Николас надеялся этого не услышать. Ему было больно от того, что это больше не «мне снилось». Этот ад должен был пройти он один. Его должен был помнить только он. Ливио рассказывает красочно, вспоминая каждую деталь и мелочь, будто это было пару часов или даже минут назад. Он описывал сухо, будто констатируя факт того, что он тогда чувствовал и видел. Это было жутко. Ник закрывает глаза и сам вспоминает какофонию цвета в одном глазу и абсолютную черноту в другом. Тогда он даже не мог закричать или заплакать. Голос был давно сорван. Кости ломило, пальцы скользили по крови, а подстриженные перед процедурой ногти были сломаны ещё при первом уколе препарата. Он извивался, как червь на камне, ударяясь о стол и стальные крепления раз за разом, пока люди в белом и чёрном методично записывали показания аппаратов. Тем временем Ливио всё продолжает, а Ника пробивает фантомная боль. Он больше не выдерживает: - Замолчи, просто замолчи! – хочется свернуться и накрыться одеялом с головой, спрятаться от этого чувства ужаса, заставляющего его покрыться липким потом от этих слов, произнесённых таким спокойным голосом. Он вжимается в подушку, прижимая её края к ушам. Вульфвуда трясёт, и вот по щеке катится первая слеза. Из-за плотно сжатых челюстей вырываются рваные всхлипывания. Слушая это, он как будто проходит через всё по второму кругу. Такому же болезненному и длинному. Тогда он держался на мыслях о приюте и ребятах оттуда, и сейчас вспоминает имя и лицо каждого вновь. Мысли путаются, накладывая одно на другое. Ливио обнимает его как в детстве. Обхватывает руками за пояс, прижимаясь лицом к спине, тем самым надеясь успокоить или разделить чужую боль. Чужая рубашка в том месте становится привычно влажной. Он и сам не заметил, как заплакал. Осознание сказанного тоже пришло поздно. От того, насколько это было страшно и болезненно, сдавило грудь, и вот он сам не сдерживается, отдаваясь эмоциям. Чужие слёзы заставляют Ника вырваться из круга собственных страданий. Вульфвуд тяжело дышит и вытирает слёзы о подушку. Он рассеяно водит рукой, пытаясь найти, нащупать пепельную макушку. Он не знает, что говорить. Что всё хорошо? Можно больше не боятся? Боли не будет? Будет, но не обязательно сегодня или завтра. Это он понял на собственной шкуре. Спустя пару смазанных движений, в которые он постарался вложить всю имеющуюся нежность, Ливию становится тише. Как и в детстве, когда тот начинал лить слёзы, это простое действие помогало. Самому Нику тоже становится чуть легче. Он не отрывает руку ото рта, но уже старается дышать. Шумно и рвано из-за ободранного горла. Его мутит от эмоций и мыслей, но одна самая яркая заставляет взять себя в руки: кто-то из них двоих должен быть сильнее, и он как старший взял эту роль на себя. И должен добросовестно её исполнять. Это обет, клятва, которую он дал сам себе в детстве. Он исполнит её любой ценой. «Не бойся, Ливио, не плачь, братик Нико будет рядом». «Как в детстве».