Neither Can You

Его пальцы легко танцевали по струнам, извлекая из гитары те же ноты, которые покорили сердца миллионов. Ну… ноты плюс звук его голоса, конечно, но сейчас он был не в настроении петь. Честно говоря, он тоже был не в настроении играть. Когда жизнь подводит меня, я играю на гитаре. Воспоминание об этой строчке оставило горький привкус у него во рту. Хотя они всегда позволяли ему немного творческой свободы в работе над сценариями, это было то, чем писатель так гордился, и все остальные согласились, что это была прекрасная реплика. И, всегда стремившийся поддерживать хорошие отношения, Эрнесто пропустил это мимо ушей, даже если не мог полностью с этим согласиться. Правда, игра на гитаре действительно облегчала его боль… но только тогда, когда рядом были люди, готовые слушать. И здесь, в квартире тремя башнями ниже того места, где стоял его особняк, некому было услышать, как он играет. Никто, кроме его глупого соседа, который всё равно бил своей метлой по потолку, если Эрнесто играл слишком громко. Тяжело вздохнув, Эрнесто двинулся, чтобы отложить гитару в сторону, но только для того, чтобы резко ахнуть при звуке чего-то царапающий бок стула- Царапался, пинался, скрёбся, кричал- Нет, нет, это не то. Вздрогнув, он опустил взгляд на пол и увидел, что Диабло смотрит на него своими большими глазами: «Что, ты хочешь, чтобы я продолжал играть?» — спросил он, и алебрихе нетерпеливо завилял хвостом. Он не смог удержаться от улыбки при виде этого зрелища и наклонился, чтобы почесать чихуахуа за ушами.— «Что ж, я полагаю, вы лучшая аудитория, чем вообще никто». Он снова положил гитару на колени, на этот раз заиграл другую песню — более энергичную. Даже не подпевая, он все равно слышал слова у себя в голове, когда играл: Почтенные сеньоры Добрый вечер, buenas noches Я зашёл к вам между прочим Чтоб у вас утихли споры Тебе нравится, hermano? Я написал это для нас! Мы можем начать с этого, как с вступительного номера.- Его рука сжалась, и он резко прекратил играть, отложив гитару в сторону и поднявшись на ноги. Basta — для одного дня практики было достаточно. Стиснув зубы, он пересёк комнату и направился на кухню. Остальные алебрихе, которые весь день периодически скулили на него, немедленно бросились за ним, всё время тявкая. Эрнесто автоматически пошёл наполнять их миски едой (дешёвые пластиковые, на которые он на мгновение нахмурился — их более красивые всё ещё были в особняке), прежде чем налить себе третью чашку кофе за день. Не его обычный успокаивающий напиток, но это, вероятно, убаюкало бы его, и он задремал, чего ему сейчас не хотелось. Эрнесто наблюдал, как алебрихе поглощают еду, радуясь, что они, по-видимому, пока довольны. Он любил своих питомцев — по-настоящему любил, — но с тех пор он был вынужден временно уехать из своего особняка, они были невыносимы. Постоянно ныли, постоянно расстраивались, постоянно пытались затащить его в разные места… Он не мог винить их за то, что они расстроились из-за внезапного переезда в новый, гораздо меньший дом — он тоже был не особенно доволен этим, — но от этого им не стало легче. «Скоро мы вернемся домой», — рассеянно сказал он, не совершенно не уверен, что они поняли или хотя бы слушали с самого начала. Хотя Клара всё-таки посмотрела на него, на мгновение склонив голову набок, прежде чем возобновить свою трапезу. — «Скоро обо всём позаботятся, и мы сможем вернуться домой и вернуться к тому, чтобы делиться нашей музыкой со всем миром». Во всяком случае, он на это надеялся. Усталость сковала его кости, когда он прислонился к стойке, подперев голову рукой. Всё это оказалось… сложнее, чем он ожидал. Вначале это было не так уж сложно — скорее раздражало, чем что-либо ещё. Он не потерял свои деньги или что-либо из своего имущества, точно — его вывезли из особняка для его собственной защиты на данный момент. У него всё ещё было столько, сколько ему нужно, чтобы заплатить своим охранникам и его… сообщникам… и не похоже, чтобы у него действительно были проблемы с полицией. Никто никогда не был наказан за преступления, совершенные при жизни — смерть должна была стать своего рода «новым стартом». Не то, чтобы люди всё ещё не обвиняли вас в этих преступлениях, конечно. Но более того — в ту ночь он точно не сделал ничего противозаконного. Во всяком случае, ничего более противозаконного, чем он делал раньше. Несколько его платных «друзей» уже знали о сеноте и о том, как он им пользовался, а что касается ребёнка… ну, тогда не было законов, запрещающих причинять вред живым. (Сейчас они были, но о наказании задним числом здесь не было и речи.) Нет, ничего из этого не было проблемой. Он не совершал никаких преступлений, и полиция действительно ничего не могла ему сделать, несмотря на то, что писали газеты. («DLC все еще на свободе!» — гласил один заголовок месяц назад, как будто он действительно был в бегах.) Проблема была не в этом — дело было в восприятии его общественностью. Вся эта неразбериха каким-то образом была записана, и с этим мало что можно было поделать. О, слава богу, у него всё ещё осталось несколько преданных поклонников — тех, кто отрицал, что он на самом деле кого-то убил, или кто легко мог убедиться, что нет доказательств того, что он украл что угодно, или кому просто было всё равно в любом случае и нужна была только его музыка. И это, по крайней мере, было приятно — он всё ещё сохранил часть «своей семьи». Но этого было недостаточно. Те, кто теперь ненавидел его, намного перевешивали тех, кто всё ещё поддерживал его. Это был настоящий пиар-кошмар — пытаться понять, что делать с этой записью. По крайней мере, как ему сказали, он никогда на самом деле не признавался в убийстве Гектора или в сознательной краже его песен, но его попытка убить этого глупого ребёнка была совсем другим делом. Прямо сейчас они пытались найти какое-то решение этой проблемы — возможно, то, что у него было был настолько перегружен событиями, такими серьёзными обвинениями и сюрреалистическим опытом встречи с живым ребёнком, что временно потерял контроль над своими действиями. Неубедительное оправдание, но… возможно, в нём была доля правды. У него был стресс — этот ребёнок пытался разрушить всю его карьеру, его репутацию — а в состоянии стресса люди могут прибегнуть к… крайним мерам. Эрнесто знал толк в такого рода вещах. Но даже если бы им удалось убедить общественность в том, что решение было принято в момент крайнего стресса, всё это всё равно оставило бы неприятный осадок в их памяти. Не многие больше хотели иметь с ним что-либо общее, кроме как кричать на него на улице или даже пытаться напасть на него в нескольких местах. Он не мог подобраться достаточно близко ни к одному месту, чтобы действительно играть музыку. В отличие от некоторых других музыкантов. Большой глоток кофе не совсем избавил его от этого горького привкуса во рту. С тех пор Гектор жил своей мечтой — пресса окружала его со всех сторон и постоянно требовала интервью, у него росла фанатская база, и у него даже был маленький бонус в виде получения его familia estúpida, он не выступал с концертами, даже не пел и не исполнял несколько припевов для своих поклонников! Пустая трата его таланта — некоторые вещи никогда не менялись. А может, и изменились бы — может, Гектор начал бы устраивать концерты для своих любимых фанатов. Как бы то ни было, сейчас все взгляды были прикованы к нему. И вот тут-то и началось самое трудное. Эрнесто снова сделал большой глоток кофе и потёр лоб от подступающей головной боли. Да. Это не должно было быть так сложно. Это было не так, как тогда, когда он произносил тот роковой тост с Гектором, или даже когда он пытался избавиться от того ребёнка. Здесь не было никакого убийства — даже попытки. Не было смертельно ядовитых напитков, тел, которые нужно прятать, дружеских отношений, с которыми нужно навсегда расстаться. Это должно было быть легко. Выследить Гектора было легко. Выяснить, когда он обычно выходил из дома, где тратил своё время — ничего из этого не было особенно трудным, поскольку СМИ всё равно следили за ним повсюду. Они быстро узнали о его посещениях трущоб, и один из его людей наметил маршрут, которым он следовал. Тогда оставалось только найти подходящее место, оформить фальшивый заказ и… Он прижал ладонь к голове. Когда он отравил напиток, он не был до конца уверен, что произойдёт. Гектор мог упасть замертво, или ему могло стать так плохо, что он, возможно, не смог бы сесть в поезд. Эрнесто был готов к обоим случаям, но произошло первое. Он сделал то, что должен был сделать, и на этом всё. Чувство вины присутствовало, но успех и текила в основном вытеснили его — в конечном счете, оно того стоило. Пришли кошмары, наполненные горьким вкусом текилы, запахом горящего угля из поезда, ощущением мёртвого веса в его объятиях. Но никогда с такими звуками. Это было единственное, к чему он не смог подготовиться. Он спланировал угрозы и был готов довести их до конца, его люди собрали необходимые инструменты, другие были осведомлены о ситуации, и они нашли лучшее место, но звуки — почему он не подготовился к звукам?! Ему следовало заткнуть ему рот кляпом, если бы это было возможно. Ему следовало сначала заглушить его (но потом раздался этот грохот, скрежет, рвотные позывы и…), или сначала сломать ему рёбра (треск, треск, хруст), или звукоизолировать соседнюю комнату, чтобы он, по крайней мере, не мог слышать, что они делают, или… Каждый раз, когда он засыпал, они были рядом. Даже когда он бодрствовал, звуки были рядом; он слышал малейшую возню или визг, которые были достаточно близко, и они превращались в эти звуки- Да, Гектор никогда ничего не упрощал. Рука Эрнесто задрожала от особой боли, которую он никогда не испытывал до вчерашнего вечера, и он выпрямился, массируя ладонь. По крайней мере, с этим он знал, как бороться. Он чувствовал почти постоянную тошноту, когда сначала умер Гектор, но со временем это прошло. Довольно скоро боль в его руке тоже пройдёт. Точно так же, как поклонники Гектора скоро устанут ждать, когда их любимый музыкант сыграет для них. В конце концов, они будут скучать по этим песням, и Гектора никогда не будет рядом, чтобы исполнить их. Они обратятся к другим музыкантам, другим группам, другим мариачи, но это их не удовлетворит. Нет. Достаточно скоро они вернутся к нему, и эти страдания того стоили. «Йип! Йип!» Эрнесто посмотрел вниз и увидел, что алебрихе закончили трапезу, и теперь Лобо лаял на него, положив обе свои маленькие лапки ему на штанину. Вздохнув, Эрнесто наклонился, чтобы погладить пса, но тот увернулся от его руки и метнулся в другую часть квартиры. У него было ощущение, куда ведёт его собака. Потирая пястные кости правой руки, он последовал за собакой через их маленькую квартирку. Остальные алебрихе, казалось, уловили это и тоже бросились за Лобо, Зита всю дорогу тявкала. И, конечно же, они остановились у двери шкафа, все до единого лапать, прыгать, лаять и скулить одновременно. «Нет, нет», — сказал Эрнесто, поморщившись. — «Я же говорил вам, эти кости не для вас». Это, казалось, только заставило их лаять громче, и он быстро отвернулся, направляясь обратно на кухню. Это была еще одна оплошность — конечно, собакам нужны были кости. Они, вероятно, могли учуять это отсюда. Даже если бы он захотел избавиться от этой мерзкой штуки прямо сейчас, он не собирался делать это таким образом и рисковать тем, что бедные собаки задохнутся. Ему нужно было позвонить Луису и попросить его купить собачьи лакомства в форме костей в магазине, и, возможно, тогда они успокоятся до конца недели. К его удивлению, в тот момент, когда он потянулся к телефону на стене, тот зазвонил. Он отпрыгнул назад, вскрикнув от удивления, только для того, чтобы закатить глаза от собственной пугливости. Честно говоря, он не должен был быть сейчас таким нервным. Воспользовавшись моментом, чтобы подготовить фальшивый акцент, если понадобится, он поднял трубку: «Алло?» «Сеньор де ла Крус, это Рафаэль», — раздался голос на другом конце провода, и Эрнесто немного расслабился. «Да. В чем дело? Что-то случилось?» — Он рассеянно крутил в пальцах телефонный шнур, опустив глаза когда он почувствовал, что Зита дёргает его за штанину. «Мы, э-э, получили сообщение от Херальдеса». — Его рука сжала провода, и он прошипел проклятие в трубку. Зита тут же взвизгнула, убегая прочь.— «О, замечательно. И что дало это «расследование»?» «Э-э… ну…… эта сеньора Ривера и какой-то другой родственник — abuelo или что-то в этом роде, я не знаю — из её семьи дали показания о том, что нашли сами-знаете-кого плачущим в дверном проёме. Они отправились на место, действовали очень тщательно и собирались заставить их сказать, что там ничего не было, но этот abuelo зацепился за уборку». Эрнесто стиснул зубы: «И?» «И… ну, Херальдес сказал, что им понадобятся его показания». Его грудь напряглась, как и его хватка на телефонном шнуре: «И что он им сказал?» «Э-э… последнее, что я слышал, он этого не сделал». «Когда это было?» «Около десяти минут назад». Тяжело вздохнув, он почувствовал, как напряжение покидает его грудную клетку: «Хорошо», — сказал он, отпуская телефонный шнур и позволяя ему стукнуться о стену. — «Мне нужно, чтобы кто-нибудь из вас подошёл сюда». «…Да. Мне нужно что-нибудь принести, сеньор?» Взгляд Эрнесто скользнул по квартире, мимо играющих и тявкающих алебрихе, к шкафу дверь: «Все, что, по твоему мнению, будет полезно в качестве напоминания». «…Да. Что-нибудь ещё?» Через мгновение звуки заполнили его разум: бах, бах, щёлк. Визг. «…Большой ком ваты, если можно». «Хорошо, сеньор де ла Крус. Я буду там через полчаса».