Un jour je serai de retour

Артемий совершает регулярный обход. Разносит лекарства, проверяет самочувствие. Врывается в быт горожан нежеланным напоминанием, пока они пытаются жить как обычно. «Хоть один», — мрачно думает он, закрывая за собой очередную дверь, — «хоть один не встречал бы врача так, будто я и есть сама чума...» — Младший Бурах! Как я рад вас видеть! До начала представления ещё много времени, но вы, вероятно, захотели успеть занять лучшие места? «...Ну, кроме него. Пожалуйста.» — Я по делу, — перебивает Артемий. — Мне нужно осмотреть всех сотрудников. И заодно здание. Марк не моргает. Это нервирует. В его глаза Гаруспик глядит особенно пристально, пытаясь уловить грань правды и притворства, и наблюдает за зрачками, гадая, злоупотребляет ли богемный декадент чем-нибудь или же безумен сам по себе. Но они не реагируют на свет: они сами — свет. Яркие золотистые огни рамп; янтарные фонари вечернего Города. Неестественного оттенка и ещё более неестественного блеска для любого, кто мало-мальски осознаёт безысходность ближайшего будущего. — И здание? Вы подразумеваете, что захворать могу... может... сам Театр? — Я не шучу. Управа требует отчётов, какие строения подойдут для размещения временного госпиталя и карантинного изолятора. Улыбка Бессмертника недовольно меркнет: — Театр, конечно, способен стать чем угодно... бальным залом, закоулком трущоб, обыкновенной квартирой, лесной поляной, иной планетой... но это уже слишком. Я ни за что не могу его освободить. — Я передам ваше мнение, — пожимает плечами Артемий. — Это не «моё мнение», любезнейший, а реальность, над которой господин комендант не имеет никакой власти. Бурах невозмутимо продолжает выкладывать из сумки отмеренные квотой запасы антибиотиков. — Как же я скучал по нашему Городу... — саркастично бормочет он вполголоса, закончив. — Правда? Они вновь встречаются взглядами. Если вечная маска Марка хоть немного способна когда-либо выражать искренние эмоции, одно из исключений явно потрачено специально на этот момент. — Ладно... вообще-то да, — честно отвечает Артемий. — Он остался таким, каким я любил его в детстве. Если не считать той новой башни. Даже вы не изменились. Бессмертник расцветает. — М-м. Её архитектор однажды утверждал, что вчера я выглядел совсем иначе, а за ночь словно надел лицо другого человека... — Значит, твирин тоже не потерял свою силу. А то мне показалось, что теперь разбавляют. ...После инспекции, когда он собирается уходить, хозяин Театра останавливает его ещё на один вопрос: — Артемий... скажите, какова Столица? Неожиданно тот осознаёт, что не может сформулировать свои впечатления. Как не получается подробно пересказать сон после пробуждения, даже если оно было всего несколько минут назад. — Но вы же сами оттуда, разве нет? По крайней мере, местные так считают... — О, да куда там. Я провёл всю жизнь в границах Города. Плоть от плоти его, как сказал бы такой прирождённый менху, как ваш уважаемый отец... или вы. Бурах ничего не понимает. Это какая-то жестокая шутка. Возможно, Бессмертник вполне искренен в своём любопытстве услышать что-нибудь про Столицу, как и любой в здешней степной глуши. Но ощущается это так, будто лукавый театральный дьявол пытается заставить Артемия засомневаться в реальности за пределами сцены. — Всё в порядке? Вижу, вас что-то тревожит... — замечает Марк. — Ах, точно. Тысяча извинений, я не должен был напоминать скорбящему сыну о покойном Исидоре. Такая трагедия... Он ведь действительно не изменился ни на день. — Ничего... Мне пора идти. Ещё целый квартал на обход. «Да, они определённо не разбавляют твирин.»