***
Поездка начала постепенно утомлять. Мужчина рефлекторно по необходимости протирал глаза, уставшие от монотонного пейзажа, при этом не отрываясь от наблюдения за дорогой. В попытке не заснуть от скуки он пошарил в бардачке и вынул оттуда первую попавшуюся кассету, вставив её в проигрыватель, слушая распространяющуюся по салону автомобиля приятную фоновую музыку вместе с благозвучным голосом Светланы Владимирской. Павел, человек по характеру довольно сложный — вредный, малообщительный в обычной, а не рабочей жизни, отстранённый — сейчас даже стал подпевать слова из песни «Мальчик мой», правда, не попадая во все ноты. И всё же он смог на что-то отвлечься, слегка расслабиться в долгой поездке. Поэтому произошедшее его и ошарашило. Внезапно послышался глухой хлопок, и машина стала капризно ёрзать по асфальту так, будто для неё он был недостаточно качественным. Мужчина постарался выровнять движение и сбавить ход, в конце концов, до полной остановки на обочине. Выйдя из машины, он обнаружил, что колесо было пробито. Безусловно, как человек рациональный, Арефьев стал искать причину, по которой в колесе образовалась дыра. Пройдя метров десять по дороге и ничего не обнаружив на относительно ровном асфальте, разве что, покрывшемся трещинами от времени, Павел впал в замешательство, сменившееся гневом. Удовлетворить логичным объяснением своего внутреннего скептика мужчина не мог, потому и злился. — Неужели я настолько сильно устал, что не заметил такие неровности дороги? — подумал милиционер, не на шутку разозлившись. Удивление или шок каждый переживал по-своему. И неверие в произошедшее Павел выражал посредством злости. Усталость не могла послужить оправданием. За дорогой нужно было следить лучше, чтобы избежать подобного. Да и ко всему прочему злости добавляла негодная для дальнейшего использования машина. Арефьев тяжело вздохнул и недовольно рыкнул, имея неутомимое внутреннее желание на чём-нибудь выместить свою ярость. Поставив руки в бока, Павел оглянулся, заметив рядом с собой дорожный знак треугольной формы, также потрёпанный временем. С красным ободком, с изображением по центру животного, похожего на корову. — Перегон скота… — слова вырвались сами собой. Память воспроизвела значение знака и моменты из прошлого, когда мужчина усердно учился в автошколе. Сказал он это медленно, так как нахлынувшие воспоминания сменились вполне рациональными мыслями в сложившейся ситуации. Раз уж здесь стоял такой знак, то поблизости, наверное, должно было находиться и поселение со скотом. Павел вгляделся в даль и увидел на достаточном расстоянии от дороги дома. Ничего не оставалось, кроме как пойти в их сторону, надеясь, что они жилые. И вообще веря, что это проявление цивилизации среди чистого поля и есть Зничкино, к которому иного указателя не было, кроме перегона скота. Арефьев, захватив с собой сумку с вещами, побрёл. Колея не петляла, а направляла милиционера исключительно вперёд, по бокам от себя демонстрируя отголоски здешней жизни — сгоревшие дома. Некогда село тянулось практически до самого въезда, до того самого знака, но предполагаемо стало приходить в упадок по разным, известным только бывшим жителям причинам, в число которых входили пожары. И среди царившей тут пустоты обязательно нашлись бы оставшиеся, которые тоже по разным причинам ещё не уехали отсюда. С такими Павлу и предстояло работать.***
Наконец островок жизни был достигнут. Зничкино представляло собой единственную улочку, на которой хаотично по кругу стояли дома, отличающиеся от тех, что в поле, как минимум, частичной ухоженностью, а как максимум — целостностью стен и окон. Зданий стояло восемь. И, конечно, считать все из них предназначенными исключительно для жилья было бы довольно опрометчиво. Ведь некоторые могли являться и чем-то иным, в конце концов, участком, где Павел будет работать. Впрочем, во всём только следовало разобраться. Милиционер постучал в один из домов, но никто не спешил ему открывать. Арефьев был человек терпеливый, так что ждал возможного ответа. Мужчина огляделся и заметил, как белая занавеска в одном из домов резко дёрнулась, скрывая того, кто ещё недавно подглядывал за происходящим на улице. Из того здания, куда стучался Павел, вышел лысый полный мужчина лет шестидесяти пяти. Его серо-синие глаза светились неестественным счастьем — причиной являлся принятый в небольшом количестве алкоголь. Идеально круглый, твёрдый пивной живот служил предметом для сохранения частичной дистанции. Под общей массой тела каким-то образом существовали короткие ноги и, конечно, наверняка больные. Лицо его было усеяно морщинками, а возле уголков носа — еле заметными капиллярами, свидетельствовавшими о том, что незнакомец ещё и курил. Вторым большим шаром на теле был красноватый нос в форме картошки. Карикатурный вид дополнялся типичной для сельского жителя простецкой одеждой: голубой рубашкой в крупную клетку, серыми брюками, демонстрирующими некую солидность, и замызганными белыми туфлями в сеточку. Павел по внешнему виду сразу сообразил, что этот человек в селе играл не последнюю роль, хотя как и все любил пропустить пару стаканчиков. Милиционер достал удостоверение из кармана пиджака и показал его жителю. Из документа на сельчанина смотрел хмурый, кареглазый брюнет, чьё серьёзное выражение лица особенно сильно подчёркивали ровные, густые брови, сведённые к переносице или в перманентно сердитой эмоции, или по распоряжению беспощадной генетики. У него была сердцевидная форма лица, волевой подбородок, линии челюстей также выделялись на общем фоне. В противовес местному суровые черты вкупе с милицейской формой запросто могли вызвать отторжение. Но местный, кажется, был не из пугливых, да и помогало ему то, что сейчас он чувствовал себя навеселе. Он перевёл взгляд от фотографии на документе к полной её копии только во весь рост. — Ну вылитый Олег Янковский в молодости! Ха-ха-ха, — вещал сиплый голос, перешедший в такой же смех. — Я Лезгунов Семён Викторович, здешний фельдшер. Чем обязан, Пал Константиныч? Обыкновенность и простота были присущи местному как внешне, так и внутренне. — Значит, я всё-таки добрался до Зничкино? Какая удача, — убрав удостоверение, саркастично произнёс Павел, идя на поводу у своего цинизма. — Здесь принято распивать на рабочем месте? — Ой! — мужчина махнул рукой, но нисколько не обиделся на замечание милиционера. — Чем же ещё тут заниматься? — А если к вам придут за помощью? — Самогонка — лекарство от всех болезней. Участковый поджал губы и понятливо кивнул головой. Он решил отложить профилактическую беседу с Семёном Викторовичем на потом, задавшись уже иным вопросом. — Больше никого здесь нет? — с привычной флегматичностью спросил Павел и выставил руку ладонью вверх в демонстрирующем жесте. — Да есть, конечно. Просто к пришлому относятся с опаской. Мы-то все своих знаем, приезжие тут редко бывают. Арефьев краешком губ ухмыльнулся — предсказуемая реакция со стороны местных. Особенно ему понравилось слово «пришлый», полное того самого недоверия, граничащего с пренебрежением. — А Вы, значит, не опасаетесь? — Ну, я тут, вроде как, за главного, поэтому и иду на сотрудничество. Как и полагается! Фельдшер вновь захохотал, напоминая этим, скорее, приступ сухого кашля, и по-дружески ударил милиционера по плечу, на что тот не обратил внимания. — Вот как. Главный… Что ж, может, поможете мне с машиной? Она сломалась на дороге. — У-у, я в этом не силён. Я по телам человеческим, а вот по механическим — у нас Женька. Можете с ним как-нибудь переговорить! Обращаться с просьбой, причём довольно обременительной, к сельчанину Павел не очень хотел. Речь не шла о каких-либо предрассудках. Всё дело было в сложном характере мужчины. Попроси он о помощи, тогда бы чувствовал себя главным образом неудобно — то есть, слабо; чувствовал бы себя обязанным к ответной помощи. Мысли о вероятном исходе ближайшего будущего уже заставили Павла ощутить дискомфорт, но ведь и с машиной нужно было что-нибудь сделать? Не оставлять же её на дороге. — Ладно. Пока что, покажите мне, как у вас здесь всё устроено. — Я с радостью, Пал Константиныч! Вы не поймите неправильно, но зачем? У нас что-то произошло, о чём мы ещё не слыхали? Павел с недоумением взглянул на Семёна Викторовича и осмотрелся вместе с ним. Первый проверял, не ошибся ли он адресом, а второй проверял, за чем смотрит первый. — Так… Разве не у вас случались пожары? — уточнил милиционер, заподозрив неладное. — Ну случались. Что поделать? Такое надо расследовать? — ответил фельдшер, и по мнению Арефьева, уклончиво. — Начальство распорядилось. Будем оспаривать? — Нет! Конечно, нет! Пойдёмте, всё покажу. Павел следовал по пятам за Семёном Викторовичем, который был в роли ещё и экскурсовода, пускай временного. Достопримечательности в Зничкино можно было пересчитать по пальцам одной руки. Первой из них являлся колодец, второй — фельдшерско-акушерский пункт, третьей — дом культуры, иначе «клуб», и четвёртой — магазин. Рассказы фельдшера включали в себя сжатую информацию и о владельцах немногочисленных здесь целых домов. — Тут Антонина живёт, сплетница наша, но мне нравилась в юности, тут — Женька, молодой паренёк, за отцом приглядывает, это — Борисов дом, давно не видели его, ну что ж, все старые, никуда не ходят. Павел тщательно изучал местность, размышляя над своим. Его внезапно посетили мысли, которыми он неосторожно поделился вслух будучи в магазине. — А что насчёт домов ближе к въезду? Кем были их владельцы? Что стало с ними и их домами? Рыжая продавщица оторвалась от рассматривания пятен на синем фартуке и взглянула на посетителей. На одного из них она посмотрела по-особенному, как будто сообщая по зрительному каналу информацию, понятную только для «своего». — Да долго рассказывать! У кого что: спичка, свечка, техника — ответил фельдшер, переведя взгляд на мужчину. — Слишком слабая осведомлённость для местного жителя. Я уверен, Вы знаете те подробности, которые я и хочу услышать, — вымолвил милиционер с ноткой строгости в интонации. — Ну, раз Вы тут за подробностями, можете у Васьки спросить. Она частенько костры жжёт. Павел взял на карандаш и гляделки между сельскими жителями, и местную поджигательницу. — Вы покупать пришли или языком чесать? — донёсся хамоватый голос женщины. — А эта кумушка — Валентина Петровна. Ты бы повежливее была. Павел Константинович — наш новый участковый, — Семён Викторович выделил своё уважение, наконец, выговорив имя милиционера полностью и без разговорных сокращений. — Да нужен он нам тут? Сами со всем разберёмся. — Это не Вам решать, Валентина Петровна, — холодно ответил Арефьев, дав понять, что к его словам необходимо прислушаться. Губы, покрытые помадой вызывающего фиолетового цвета, скривились в недовольстве. Но дальше женщина распалять спор не стала. Тяготящую паузу прервал фельдшер. — Ну, мы пойдём дальше. Он положил руку на спину Павлу и направил его к выходу за собой. Мужчины вновь оказались в центре улицы. — Возможно, я пропустил мимо ушей своё место проживания и работы? — спросил милиционер, перехватив сумку с вещами поудобнее. — Извиняйте, мы как-то готовы к Вашему приезду не были. Тут ничего для работы участкового нет. А что Вам начальство сказало? Павел угрюмо не ответил. Непринуждённый вопрос Семёна Викторовича подкинул размышлений о сложившейся нелёгкой ситуации. Недобрые мысли, что роились в голове ещё по пути сюда, мгновенно пришли к логическому заключению: отправили в глушь милиционера не спроста, а для того, чтобы списать со счетов. Соперничество, которое велось за место оперуполномоченного, Павлом было с треском проиграно. В нём он не принимал ярого участия, лишь должным образом выполняя свою работу. Для мужчины привычнее было плыть по течению, но сейчас жизнь показала, что нужно или установить в лодку парус, или взять вёсла. На нынешнее место он пробился своими силами, среди которых не было так называемых «связей». Из-за отсутствия помощи со стороны и, кроме того, отсутствия должного энтузиазма Арефьев и лишился заслуженно заработанной должности, получив утешительный приз в виде запутанного дела и места сельского участкового на отшибе подальше от райцентра. Каким бы исполнительным сотрудником Павел ни был, чей-то сынок всё же нуждался в уже насиженном месте. Несмотря на то, что по большей части мужчина всегда был ходячей тучей, крошечное изменение в его настроении Семён Викторович сумел заметить. — Ну, я подыщу для вас что-нибудь. И жилище, и кабинет — всё как у людей будет! — заверил он и ободряюще улыбнулся. — Спасибо, — лаконично вымолвил Павел, изображая облегчение.***
Так как осмотр окрестностей подошёл к концу, Семён Викторович привёл к себе на работу милиционера. Фельдшерско-акушерский пункт представлял собой небольшой дом прямоугольной формы в голубой краске, без двускатной крыши, а лишь с ровным покрытием. Из-за этого на фоне остальных он был особенно мал. Но чистота выделяла его тоже. Внутри пункт напоминал кабинет школьного врача: у стены койка, с противоположной стороны — вместительный шкаф с препаратами и оборудованием, возле окна — письменный стол. Имелась здесь и дверь в другую комнату, где стояла раковина и ещё пара тумб наверняка с содержимым медицинской направленности. — Вот тут, я думаю, стол и стул поставлю, когда найду, конечно. Будете работать. Можете, конечно, выбрать, что Вам важнее: естественный свет или застуженная шея. Окно поддувать стало, не закрывается ещё вплотную, собака такая, — прикидывал Семён Викторович, показывая свои планы в самом помещении. — Замечательно, — убито отозвался Павел, следуя взглядом за чужими руками. Когда он представлял, куда ехал, именно такие условия работы рисовало воображение. Однако желание фельдшера сделать их хоть капельку лучше на самом деле приятно удивляло. — Ну, видать, делать больше нечего, пошли домой. Милиционер последовал на выход. — Куда именно? Я ведь нигде здесь не живу, — не мог не задаться вопросом Павел. — Пока у меня перекантуешься, а там — посмотрим. И затем Арефьев лицезрел уже дом Семёна Викторовича. Ничем не выделявшийся на фоне остальных, огороженный деревянным забором с облезшей зелёной краской. Во внутреннем дворе протоптанная дорожка, по обе стороны от которой располагались грядки с цветами, вела к крыльцу. В доме было четыре комнаты: зал, кухня, спальная, ванная. Аккуратный минимализм да и только. Скрипучая железная кровать с панцирной сеткой стояла в углу спальной комнаты, а рядом с ней на стене висел ковёр. Такая комплектация словно была неотъемлемой — кровать и ковёр. Павел сразу вспомнил, как в детстве лежал на такой же кровати перед похожим ковром и, когда не хотел засыпать, всматривался в узоры и завитки на нём, рисуя из них фантастических существ. Зал вмещал в себя угловой диван, одно кресло и мебельную стенку со стеклянными дверцами ящиков. Внутри стояли книги, фотографии в рамках, на которых Павел мог проследить процесс старения Семёна Викторовича, и красивая посуда, ожидающая своего часа. — Психологический портрет мой что ли составляете? — с шуткой спросил фельдшер, глядя за любопытным милиционером, стоя в проёме, ведущем на кухню. — Нет, — ответил мужчина, не отвлекаясь от рассматривания фотографии. Семён Викторович на ней, на фоне этого же дома, был вместе с молодой женщиной, которую обнимал за плечи, и вместе с двумя маленькими детьми совсем рядом. Все щурились от солнца, а Семён — широко улыбался. — Это я с дочкой и её сыновьями, моими внуками. Последний раз, когда они приезжали. — С ними что-то случилось? — Нет, тьфу-тьфу. Я понимаю их, к деду никто не захочет тащиться. Забыли уж меня. Павел стушевался, не продолжая щепетильную тему. Пускай и выглядел Семён Викторович спокойно, не было смысла сыпать соль на рану и дальше. Просто не хотелось огорчать старика, да и самому окунаться в уныние. Павел тоже был оставлен безжалостной судьбой одиноким. Уже четырнадцать лет он жил без родителей, лишившись их в семнадцать. Больше никого в его жизни не было: ни близких друзей, ни второй половинки. Трагедия заставила мужчину отвернуться от окружающего мира, оставить попытки с кем-либо завести знакомство и пресечь подобные со стороны. Сложный характер, с которым свыклись только родители, и без того усложнился. Так что, он в том числе являлся и является причиной неудач в социуме. Простое решение напрашивалось само по себе — не пытаться с кем-либо сблизиться вообще. В молчание между мужчинами вклинился разразившийся звук голодного желудка. Арефьев смущённо прокашлялся в кулак и отвёл взгляд в сторону. — Я как раз еду приготовил. Прошу к столу! — произнёс Семён Викторович. На столе стояла сковорода с яичницей и маленькая тарелка с нарезанным салом. Павел сразу бросился к еде, но Семён Викторович недовольно воскликнул: — Ишь! А руки мыть?! — Вы пригласили к столу! — Дык руки мыть не надо что ли? Фельдшер подошёл к рукомойнику над раковиной, словно показывая пример юному, несмышлённому милиционеру. Тот почувствовал себя ровно так же, как с ушедшими родителями. Он повторил за стариком и как положено приступил к трапезе. Поскольку Павел не ел с восьми утра, а на часах было пол второго, простые глазунья и сало показались пищей богов. Он с лёгкостью смог съесть всё приготовленное, как и хотел организм, но остановился, сдерживаемый строгими рамками приличия. Оказанным гостеприимством не стоило злоупотреблять. Мужчина плюхнулся на диван и сразу же недовольно шикнул. Обивка оказалась весьма потрёпанной, так что мягкости в себе давно не несла. От этого Павел неприятно ударился. — А ты чего развалился? — проговорил Семён, выходя из кухни, вытирая руки полотенцем после мытья посуды. Резкий переход на «ты» также резко воспринимался на слух, но был вполне допустим. Арефьев поджал губы и повёл плечами в совершенном недоумении. Он не находил, что ответить. — Отдыхаю, — в итоге произнёс он первое, что пришло в голову. — Ой! Больно устал, — вслед за этой репликой Семёна Викторовича Павел нахмурился, чувствуя себя ребёнком перед взрослым, который считал того вполне молодым и здоровым, чтобы находиться на ногах целый день. — Ты бы пошёл еду растряс, а заодно с соседями познакомился. — У меня это было в планах! Но не в ближайшее время. По крайней мере, не в течение следующего часа. Мужчина положил руки под голову и закрыл глаза, собираясь вздремнуть. Семён покачал головой и прошёл к себе в комнату. Спустя некоторое время, когда сон уже плавно стал почти осязаемым, в милиционера прилетело что-то мягкое. Он лениво открыл глаза и увидел неаккуратно лежащую на животе простынь, затем перевёл взгляд на Семёна Викторовича, который что-то искал в шкафу. Мужчина вынул оттуда подушку и метнул её в ту же сторону, но в этот раз Павел предмет уже поймал. Милиционер зло приподнял одну бровь. — Спать ты так будешь? — задал риторический вопрос Семён Викторович, вновь сетуя по поводу поведения Павла. Тот как подросток вздохнул, но старшего послушался. Арефьев застелил диван, надел на подушку наволочку, в предложенном одеяле отказал, сославшись на нынешнюю летнюю пору, единственное, о чём попросил — вешалку для формы. Бережно повесив на неё одежду, мужчина переоделся в вещи попроще: синие спортивные штаны с тремя белыми полосками и просторную серую майку-алкоголичку. Но так как Викторович запросто отбил желание поспать, Арефьев пошёл, как и планировал, узнавать соседей лучше, чего, безусловно, требовала работа, а не искренняя нужда в общении.