Мотылёк и пламя

*** Полубессознательная от шока Лале практически не заметила, как шехзаде, оставшийся после потасовки без единой царапинки, легко усадил её в седло и взобрался в него сам. На вид он был абсолютно спокоен, лишь слегка задумчив, а вот Лале, вынужденно прижимающаяся спиной к его груди, умирала от страха перед неизвестностью будущего. Устав терзаться, она набралась смелости спросить: — Что теперь со мной будет? Мехмед чуть помедлил, раздумывая над ответом. — Ты ведь осознаёшь, что всё это — смертная казнь? Причём не только для тебя, но и для всех, кто тебе помогал. — Тогда… зачем вы защитили меня от нападавших? — спросила, тщетно пытаясь унять бьющую её тело дрожь. — Я не солгал, сказав, что высоко ценю искусство и тех, кто его творит. Но это не умаляет твоей вины и не избавит от наказания. Поборов ужас, Лале повернула голову так, чтобы взглянуть собеседнику в глаза, меньше всего ожидая, что увидит в них… едва сдерживаемое веселье. Он… он что, забавляется?! — Правильно я понимаю, ты затеяла это ради того, чтобы впоследствии выкупить свободу? — По-вашему, в этом есть что-то смешное? — неожиданно страх сменился злостью. — А я уж было почти поверила, что в вас есть хоть капля благородства. — Да, это смешно. Слушать о свободе и благородстве от той, кто по собственной глупости подставляет многих людей под топор палача. Речь не только о тех, кто осознанно помог тебе сбегать из дворца, но и о тех, кто по незнанию или невнимательности не заметил твоих отлучек. Евнухи, калфы, стража… И это не моя прихоть, а закон. Ты хоть понимаешь, что помимо нарушения дворцового уклада тебя можно заподозрить, например, в шпионаже в пользу иностранных государств? Ведь в твоей мастерской не раз бывали знатные иностранцы, в том числе дипломаты. Всё это будет самым тщательным образом проверено, и моли Аллаха, чтобы подобные подозрения оказались беспочвенными. Даже если я по каким-либо причинам пренебрегу этим, решив тебя помиловать, это не отменяет того, скольких ты подставила. Лицемерка и лгунья. Лале пробрало ледяным холодом от осознания того, что здесь шехзаде во многом прав. Совесть жгла её нещадно, убивая изнутри. — Но я не… Шпионаж?!.. Даже не думала… — Оно и видно. — его голос сочился сарказмом. — Скажем… я немного заинтригован такой беспрецедентной смелостью, сохраню тебе жизнь. В остальном всё будет зависеть от тебя и того, насколько твои намерения были чисты. Завтра я отправляюсь в поход, а по возвращению ты продолжишь рисовать мой портрет. И непременно во всех подробностях расскажешь, как именно тебе удавалось незамеченной покидать дворец. Он не произнёс этого вслух, но Лале с вновь нахлынувшим страхом осознала, что жизни всех, кто помогал ей с мастерской, зависят от того, насколько хорошо она выполнит этот приказ. *** С того злополучного вечера Лале забыла о покое. Османское войско отправилось в поход на Светиград, а она волновалась за жизни друзей и немного за свою собственную, без конца прокручивая в голове варианты возможного развития событий. Хороших среди них было до грустного мало. Разумеется, султанские наложницы не могли получать письма от посторонних мужчин, поэтому друзья смогли передать ей весточку о себе лишь раз, тайно, благодаря удивительной девушке по имени Александра. Но не менее удивительным было и то, что Лале получила ещё одно письмо. На глазах у множества девушек калфа передала ей его и какой-то свёрток, не забыв торжественно объявить, что это… подарок от шехзаде. От изумления не ощущая охапки завистливых взглядов, Лале развернула свёрток, в котором оказалась великолепная шаль изумрудного цвета, тончайшей работы. Восхищённо ахнув, она пробежалась глазами по письму, в котором было лишь краткое пояснение к подарку: «Эта шаль оказалась среди наших военных трофеев. Было бы жаль, если бы в итоге она досталась какой-нибудь легкомысленной красавице, которая видела бы лишь красивую тряпку в произведении искусства. Пусть тебя не обманывает этот жест, маленькая лгунья, но мне захотелось передать эту вещь в руки художницы, способной понять её истинную ценность». На секунду Лале задумалась, насколько сильно удивятся цепко наблюдающие за ней наложницы, если она поддастся порыву и разорвёт так интересующее их письмо на части, а после с наслаждением сожжёт. Внутри неё бушевала буря, сотканная из сплошных противоречий. С одной стороны, шехзаде оставался причиной её несчастий, а сейчас и вовсе стал угрозой, но в то же время… он спас её в тот вечер и всё ещё не подверг никакому наказанию, хотя Лале и сама всё отчётливее осознавала, насколько легкомысленно, глупо и, действительно, лицемерно себя вела в одержимой погоне за освобождением. Теперь ещё и этот подарок… действительно ли его стоит понимать всего лишь как дань искусству? Лале в этом сильно сомневалась. И с каждым днём всё яснее понимала смысл фразы «ожидание смерти подобно». *** Когда османское войско вернулось с победой, Лале пребывала в сильнейшем смятении. С одной стороны, она была безмерно счастлива, что друзья вернулись целыми и невредимыми; с другой — будущее всё ещё оставалось неопределённым. С Мехмедом она увиделась лишь через несколько дней, когда он велел ей прийти в сад вместе с принадлежностями для рисования. Там стала свидетельницей удивительной сцены, где Мехмед добродушно, даже ласково разговаривал с детьми и прокатил на красивом коне. У беседки рядом с прудом её уже поджидал холст с наброском, который она оставила в мастерской в тот злополучный вечер. — Можешь не беспокоиться о прочих картинах, которые ты там хранила. Вернуть тебе их было бы опрометчиво, поскольку из-за запрета это может принести тебе беды. Поэтому они хранятся у меня. И, должен признать, слухи о твоём таланте были правдивы. — Сказал шехзаде, удовлетворённо отметив, что девушка надела подаренную им шаль, которая была ей весьма к лицу. — Даже не знаю, стоит ли мне считать это похвалой. — Почему же нет? — Думаю, для меня было бы всё-таки лучше, если бы вы сочли меня бездарностью. Потому что вы не из тех, кто упускает то, в чём видят ценность. Лале вздрогнула, когда он требовательно взял её за подбородок, заставляя поднять взор. — Верно. Но вместе с тем я берегу то, в чём вижу ценность. За талант можно простить многое, но ты распоряжаешься тем немногим, что имеешь, слишком недальновидно. Так что же хуже: моя честная и взвешенная жадность, или твоя — легкомысленная, скрываемая от самой себя? Художница вспыхнула от смущения, но упрямо выдержала тяжёлый взгляд шехзаде. Его проницательность и лёгкость, с которой он вскрывал ей нутро, выворачивая на свет тёмные стороны, ужасно раздражали. Оглядев этот удивительно красивый уголок сада, Лале не поверила своим ушам, когда услышала, что он был спроектирован по эскизам Мехмеда. Здесь чувствовался тонкий эстетический вкус и внимательность к деталям. В течение двух недель она рисовала портрет, по нескольку часов в день встречаясь с шехзаде в этой уединённой и прекрасной части сада. Напряжение, поначалу сковавшее её, как-то незаметно сменилось на удивление непринуждёнными беседами. Обнаружилось, что когда шехзаде в хорошем расположении духа прячет свою тираничную натуру — становится очень интересным собеседником, умеющим поддерживать разговор на любые темы. У него были нетривиальные взгляды по многим вопросам, и Лале даже немного пугало удовольствие от этих встреч, странное, тонкое, едва уловимое чувство взаимопонимания, какое бывает лишь у людей, опережающих своё время. Когда портрет был закончен, шехзаде уже собирался в новый поход, и некоторое время они совсем не виделись. Разум подсказывал, что это отличный поворот событий, но иррациональное чувство опустошения намекало, что не всё так просто. А затем в один из дней ей принесли свёрток с одеждой, похожей на ту, что носят горожанки и путешественницы, и приказ прийти к потайному ходу, который ей таки пришлось ранее показать Мехмеду. — Проще всего не привлекать внимания в караван-сарае женатой паре. Из всех девушек гарема, как мне показалось, ты лучше всех справишься с ролью. — Разумеется, ведь ещё не так давно я была обычной свободной горожанкой, которую собирались выдать замуж, пока вы… — Ради Аллаха, хоть раз притворись послушной. Решив, что разумнее действительно будет послушаться, Лале быстро вжилась в роль добродетельной жены.