Мир Пламени: Пламя Последствий

Дабы не нервировать и так пережившего страшное Голдберга, Кайто вернулся в подвал только ближе к ночи. И все равно его встречали настороженно, напряжённостью на грани с ужасом. Только на грани, ведь пленник настолько старался контролировать лицо, что фальшь была видна невооружённым взглядом. Тот отказывался показывать одолевавший ужас, но как верить лицу, если остальное тело твердит об обратном? Всё отлично видно: по бледности, по просто-таки сумасшедшему напряжению, позе загнанного, забившегося в угол зверя… – Как ты? – тишина в ответ, Паук начинает подрагивать. Но узнать всё равно необходимо: – Не голоден? Пить хочешь? – пленника хватает на отрицательное движение головой, но это простое движение даётся непросто, того начинает потряхивать уже всерьёз. – Ладно, сегодня оставлю тебя в покое. Приходи в себя. Перевари как следует произошедшее… – вздохнул. И тут же, опомнившись, очертил рамки: – Но завтра после школы мы должны поговорить. – Голдберг уже доказывал, что умеет отлично манипулировать, играть на струнах души; ни к чему давать повод думать, что «пострадавшему» всё можно. Вообще всё, в том числе и бесконечно тянуть время. Нет, сейчас, вероятнее всего, и правда испытывает то, что по нему видно, но рано или поздно оправится от потрясения и сообразит, что его не трогают, и потом просто будет делать вид и искать возможности для побега. – Школа? – голос хриплый. Кричал, что ли? Или охрип от переживаний? Моргнул раз, другой, будто не понимая. В следующий миг осознание проступило на лице, очень ярко: – Точно, ты же ещё школьник!.. – и захихикал. Нет, такое невозможно изобразить. Кайто шёл к выходу, а в спину ему нёсся истерический хохот. Что тут поделать? Только оставить пленника в одиночестве, дать время прийти в себя. Пусть обладатели второго облика и имели повышенную стрессоустойчивость, но после такого – немудрено. Даже рассудком повредиться, что уж говорить о небольшой истерике. Но вроде обошлось, Паук в своём уме, просто… переволновался. Вот и хорошо, лишить сородича рассудка – последнее, чего он хотел. Конечно, можно было остаться и попытаться получить подтверждение, что завтра они поговорят, но что-то подсказывало – внятного ответа в ближайшее время можно не ждать. А реакция на слова о школе – так после случившегося и имя своё можно забыть, а не только возраст пленителя. Начав воспринимать всерьёз, перестал думать о годах – вот и удивился, что такое с ним сотворил какой-то пацан. «Мальчик», как со смешком звал поначалу. Больше не будет, можно не сомневаться. И постарается не злить, теперь отчётливо понимая какой будет кара. Наконец-то перестал недооценивать. Кайто улёгся спать рано – требовалось восстановить весь недосып, накопившийся за эти дни. Сперва думал ещё помедитировать на кинжал – раз тот сумел записать ему в память одно заклинание, то может и другие сможет? Не может же оказаться, что одно-единственное заклинание это и есть всё содержимое? Просто не верилось – но передумал. Не к спеху. Часть недостатка сна восстановил прошлой ночью, так что этой уже видел сны. Что-то смутное и волнительное о товарище. Будто бы говорит что-то, а тот не слышит. Как будто между ними толстая невидимая стена. Но проснулся отдохнувшим, быстро забыв привидевшееся. Что сегодня детектив возвращается в школу – и не вспоминал, пока не увидел того сидящим за партой. Местом не ошибся, с февраля рассадку не меняли… Тот вскинул взгляд на них с Аоко, входящих в класс, будто почувствовал. Но надежда скончалась с громким предсмертным хрипом, когда Хакуба осмотрел их и вернулся к разговору с кем-то из класса. Конечно, всем интересно… Думается, если бы ощутил хоть малую долю той надежды, не сидел бы так. – Куроба… – собственная фамилия из уст друга по-прежнему резала слух. Зато делать вид, что всё в порядке, стало куда проще. Отвлёкся, перестал следить за окружением, вот и не услышал приближения. К тому же приближался тот единственный человек, кроме предначертанной, который считался безоговорочно своим, а значит мог влёгкую подкрасться, не потревожив, что и сделал. Заставив вздрогнуть. На поднятый взгляд какое-то время просто смотрел в ответ, то ли изучая, то ли пытаясь вспомнить, а когда не получилось – судя по едва заметной досаде, мелькнувшей на лице – продолжил: – Надо поговорить. – Говори. – видеть бывшего друга не хотелось, тем более так близко. Не хотелось и говорить, но послать того, с кем до февраля был в ровных и даже приятельских отношениях, совесть не позволяла. – Не здесь. – стрельнул взглядом по сторонам. Снова проклюнувшуюся надежду Кайто удавил сам. Нет, это не по поводу вернувшейся памяти, тогда Сагуру и выглядел, и говорил бы совсем иначе. – И почему же? – после этого поддерживать беседу стало немного проще. – О чём таком тайном ты хочешь со мной побеседовать? – получилось с издёвкой. Тот удивился, ещё бы, такого раньше точно не было. – Об обстоятельствах моей травмы. – снова зыркнув по сторонам, открыл тот. – В больнице сказали, что это ты меня принёс и только с твоих слов они знают о произошедшем. Мне почему-то кажется, что я не просто споткнулся. – и проникновенно заглянул в глаза. Сделалось тошно, но с виду, разумеется, ничего не изменилось. – Да, ты не просто споткнулся… – тот оживился. Раньше такое оживление вызывало совсем другое… – Ты ещё и навернулся так, что расшиб себе затылок в кровь. Не приходил в себя, напугал меня… Здесь нет никакой тайны, живи себе спокойно. – товарищ не выглядел удовлетворённым, но ушёл на своё место, ведь начинался урок. А Кайто вместо учёбы задумался о совершенно других материях. Собственные же слова натолкнули на мысли, избавиться от которых не получалось. они всё лезли и лезли в голову… О том, что очень уж удачно детектив всё забыл с середины февраля, с момента, когда Кид раскрыл свой второй облик и заодно личность. Тогда же их связь претерпела некоторые изменения. Происходящее сейчас, отношение товарища и его же невосприимчивость походила на то, что уже было раньше, ещё до укрепления связи. Случайность ли это? И, если нет, то что тогда? Бывает, что люди забываю какие-то травматичные события, что-то, вызвавшее невыносимого размера переживания. Такой механизм защиты разума, личности, психики в целом... Будь занозе плохо – он бы заметил, наоборот, тот выглядел довольным и радостным. Но что, если это только сознательное? Как встречаются люди, получающие удовольствие от боли – вот так они устроены – сознанию приятно, но тело-то всё равно страдает. Может ли быть так, что Сагуру всё это время страдал от слишком сильных чувств, своей же чувствительности? Именно поэтому подсознание «сбросило» всё до прежнего уровня, до момента «более точной настройки», а то и дальше… как только появилась такая возможность. Как перегруженный компьютер сбрасывают до заводских настроек, чтобы облегчить ему работу… Может так быть? Сходу отрицательно не ответить, значит может. Да и так… лучше, наверное? Теперь другу хорошо, нет этой странной зависимости, и он может жить как самый обычный человек, не связанный непонятными узами с вором-фантомом, вечно подвергающим себя, а заодно и его опасности… Может, всё правильно? Теперь. Так, как сейчас. Ведь именно из-за этой связи, этих чувств, которые к нему испытывал товарищ, всё и получилось так, как получилось. Из-за слишком сильного беспокойства за него тот и явился на выручку. Помог, бесспорно, даже скорее спас, но это не отменяет того, насколько сильно пострадал в процессе. По его, Кайто, вине. Если бы они лучше проработали план… если бы привлекли больше людей, пусть даже и в тёмную, вроде полиции… если бы кое-кто больше работал над собой… если-если-если… этого бы не случилось. Произошедшее открыло глаза: оставаясь рядом с ним, друг всегда будет под ударом. Не послушался, пришёл, значит и снова пришёл бы, подвергаясь опасности, от которой его пытались уберечь. Может, с Пауком удалось бы справиться, просто не сразу, а чуть позже? Может, и без «стороннего вмешательства» всё кончилось бы хорошо? Теперь уже не узнать. История, прошлое не имеет сослагательного наклонения «если бы», всё было ровно так как было. И есть так, как есть сейчас. Никак иначе. Сейчас Сагуру защищён своим незнанием – защищён от всего, чему подвергался, работая с Кидом, на и для него. Более того, пытаться восстановить воспоминания – преступление. Преступление против свободы воли. Тогда, отвергая друга, он причинял тому боль, тогда как сейчас – нет. Вот он тот выход, о котором так бездумно просил немногим ранее. Нашёлся… Как там говорилось, «Сбудется всё, стоит только расхотеть»? Вроде бы так. Вот оно и сбылось… Он уже не хотел, но. Но если другу так будет лучше – стоит оставить всё как есть. Появилась и исчезла мысль мешать тому вспоминать. Ни к чему. Внутри жила твёрдая уверенность, что память, если не уничтожена, то надёжно запечатана внутри разума детектива и просто так не вылезет. Если не произойдёт какого-нибудь сильного потрясения, связанного с забытым. Например, лицезрения огромного белого сокола с короной из рогов и синепламенным хохолком… При воспоминании о том, как товарищ полез щупать, когда только увидел, сердце резануло болью. Ничего, это пройдёт. Обязательно пройдёт. И друг будет в порядке. И в безопасности. Совсем как сейчас. Больше тому ничего не грозит. Нет, Кайто не будет мешать однокласснику Хакубе вспоминать. Но и помогать не станет, а без этого памяти того не вернуться. Вот и всё, так он и поступит. Принятое решение подарило облегчение. Но не спокойствие, нет. До этого ещё далеко, а пока каждый взгляд на бывшего друга вызывал ни с чем не сравнимые эмоции. Акако в школе не появлялась, спросить о заклинании – ведь это больше по её части – не вышло. Только и оставалось, что смотреть в окно, старательно не думая об обитателе практически соседней парты. После занятий ждал ещё один сюрприз. И снова связанный с детективом. Хочет встретиться с Кидом. Как увидел – еле вспомнил. Тогда товарищ, помнится, не успел воспользоваться этим способом связи… Иной причины идти домой пешком, да ещё и с таким ярким, неоновым даже, брелком на школьной сумке быть не могло. Не в самом же деле, этому серьёзному, кто-то даже сказал бы высокомерно-пафосному молодому человеку нравится подобное? Эта деталь напрочь рушила образ, выбиваясь настолько, что глаза резало. Какой-то хитросплетённый узелок из ярких-ярких ниток… Шёл себе как ни в чём не бывало, делая вид, что не замечает косых взглядов и как на него оборачиваются… Или правда не замечал, мыслями будучи уже в совершенно другом месте. Первому порыву – пойти навстречу и явиться, нацепив кепку – Кайто не последовал. Помешали мысли. Что если встречи с Кидом в их старом месте – как же давно это было, кажется, целую жизнь назад! – окажется достаточно, чтобы к товарищу вернулась память? Вряд ли, конечно, но рисковать не хотелось. В конце концов, за эти месяцы что-то между ними с Кидом могло сильно измениться, вот тот и не пришёл, а может вообще не видел этого знака… или у них уже совсем другие знаки, а тот забыл, да… Короче, не пошёл. Пошёл домой. Лелея скромную надежду, что Сагуру подумает, будто они разругались с Кидом и не станет больше искать встречи. Хотя нет, точно нет. Будет пытаться ещё и ещё. Наверняка ведь уже прочёл в новостях и об охоте на вора-фантома и об отлове наёмников полицией… А может и записи делал. Потому и хотел увидеться, чтобы получить объяснения, хоть какие-то. Ладно, завтра видно будет. Может же так случится, что на этом, не получив ответа, товарищ успокоится? «Чувствую, что там всё не так просто», – ишь ты. Дома сидел и смотрел на кинжал. Даже постарался чуть-чуть уснуть, чтобы как тогда… но никак. Ничего. Не может быть, чтобы одно-единственное заклинание и было всем, что есть в этом удивительном оружии! Наверное, просто не в том душевном состоянии пытался чего-то добиться от артефакта. Оставив это безнадёжное занятие, припрятал клинок здесь же, в своей комнате. После чего, велев себе перестать тянуть время, направился в подвал. Вот сейчас он и узнает, что думает Голдберг о разговоре по душам. Само «по душам» точно не понравится. – Как ты тут? – произнёс негромко, спускаясь. По большей части предупреждая о своём приближении. – Нормально. – отозвались из-за поворота. Ещё несколько шагов – и Кайто собственными глазами убеждается в правдивости этого заявления. Пленник выглядит как обычно, то есть на порядок лучше, чем вчера. Никакой дрожи и, тем более, истерик. Только чуть бледен. Подойдя вплотную, убеждается, что даже так всё в порядке. – Ты помнишь, что сегодня мы должны поговорить? – самое главное уточнение. Ответом кивок. Недовольный, но с пониманием необходимости и смирением по этому поводу. – Хорошо. Давай сюда своё пламя. – а вот на это в глазах напротив вспыхивает испуг. Паук даже руки за спину прячет, рефлекторный жест, будто это может как-то помочь, будто из него огонь силой вырывать будут. Как будто это возможно… Стоит, выглядит непреклонно, на лице ожидание удара или другого наказания, готовность принять, только бы не переживать снова контакт своего пламени с чужим. Вот откуда берётся это уважение? Удивительная стойкость. А может, у них у всех так? – Слушай, Паук… Голдберг, давай по-хорошему. – больше просил, чем приказывал. А ещё вспомнил, что ни разу не называл своего пленника по имени. – Я не хочу тебе вредить и принуждать тоже, но сделаю это, если придётся. Ты всё ещё мой враг, пусть я и сожалею о том, что произошло. Мне нужно задать тебе несколько вопросов и в честности твоих ответов я могу быть уверен только при одном условии… – Неужели выпустишь меня отсюда, если отвечу правильно? – воспользовался оставленной паузой тот. В глазах мелькнула надежда. Всякий пленник мечтает о свободе, по крайней мере вначале, когда только захвачен и ещё не сломлен… Сломать сородича Кайто и не пытался, да и тот выглядел так, будто ничем не проймёшь. Тоже один из видов защиты, бравада и блеф, но, тем не менее, это работало. По крайней мере на нём, так и не решившимся проверить предел выносливости своего пленника. – Не просто «правильно», а ещё и правдиво. – поправил. – Но да, в зависимости от твоих ответов наши отношения могут поменяться. Моё к тебе отношение. – на это уточнение Паук медленно кивнул. По недоумению на лице легко читалась мысль: «При чём здесь пламя?», и руки из-за спины вынимать не торопился. Придётся объяснять: – При соприкосновении пламени создаётся некая связь. Временная и разовая, за это можешь не переживать. Так вот, двое… или сколько там контактирующих, – вдруг подумал, что такой обмен чувствами можно устроить и втроём, и большим количеством. – Получают доступ к эмоциям друг друга. То, что тебя тогда «ударило» – это чувство. Люди бьют по нам больнее чем сородичи. – вздохнул глубже, успокаивая нахлынувшую злость. Конечно, как можно не вспомнить как просил друга ударить по врагу и чем это кончилось? – И правду так тоже можно отличить? – уточнил Паук. Это что, помощь в отвлечении от неприятных мыслей? Удивительно. И в то же время нет, в интересах пленника спокойствие и миролюбие стоящего по другую сторону клетки. – Разумеется. Сам о себе точно знаешь, когда врёшь, знает и тот, кто слышит твои чувства. Так не солгать, то есть можно, но бессмысленно, собеседнику тут же станет известно. И я повторяю свою просьбу, пока что просьбу: дай мне своё пламя. – руки из-за спины Паук вынимал с огромным усилием. Но вот крохотный огонёк золотистого огня загорелся над ладонью. Дабы чуть уменьшить страх собеседника, перед тем как коснуться чужого пламени своим, Кайто добавил: – Сейчас я спокоен, тебя должно не сильно ударить, да и привыкать ты уже начал… Да, к этому можно привыкнуть. – кивнул на удивление того. – Просто не зли меня и всё будет хорошо. Тот собирался что-то ответить, но синее пламя уже коснулось золотого. Владелец последнего вздрогнул и поморщился, но тут же удивлённо распахнул глаза. В этот раз боли не было – это Кайто мог сказать совершенно точно. А морщился по привычке, из ожидания. И, казалось бы, можно уже говорить, но закравшаяся мыслишка была слишком хороша, чтобы от неё так просто отмахнуться. Почуявший неладное пленник попытался отдёрнуть свой огонь, разорвав соприкосновение, но удивился ещё больше, чем когда не испытал боли от контакта. Ещё бы, навык «вцепляться» пламенем во что угодно, в том числе и в чужое пламя, был достаточно редким. – Прости, я передумал. – поставил в известность без тени раскаяния. Пусть у Паука и не было практики в чтении чужих чувств, распознать что-то «большое» он оказался вполне в состоянии. Злость – это злость, а сожаление это сожаление, тут не перепутаешь. И сейчас испытывал ужас, ощущая мстительное предвкушение, заполнявшее стоящего перед ним парня. О да, так можно сделать много плохого, сразу в мозг, в чувства… Но Кайто собирался воспользоваться этим способом передачи информации для одного-единственного неопасного, в общем-то, дела: – Сейчас я тебе покажу, что такое потерять кого-то, кто близок настолько, как был мне Сагуру! Паук задёргался в своей клетке, резко осознав, что ему предстоит пережить – видно, разглядел на примере, так сказать – но уже ничего не мог сделать. Впервые за эти дни Кайто позволил себе мысленно вернуться в то время и место, когда лишился самого близкого друга. Все прежде сдерживаемые чувства потоком хлынули наружу, щедро доставаясь и «привязанному» сородичу. Тот заскулил и сполз по стенке своей клетки, сжался в комок в уголке, но ничто не могло защитить от чувств, передающихся напрямую в мозг. Спустя какое-то время тщательного вспоминания всех без исключения моментов той ночи, испытываемое пленником изменилось. С нежелания, попыток отгородиться и просто страха – на сожаление, раскаяние и тщательно подавляемую вину. Понял наконец каково это. И посочувствовал. И только закончив вспоминать всё произошедшее тогда, Кайто подумал, что заставлять переживать ещё и это не отошедшего от насильного превращения сородича – не лучшая мысль. Что, если это добьёт и так пострадавшую психику? Ощутив прекращение воздействия и испуг, тот поднял голову. Теперь уже Кайто чувствовал сожаление и вину – в глазах Голдберга стояли слёзы, тот часто моргал, не позволяя им пролиться. Судя по «окраске» чувств это были слёзы сожаления и немного боли, душевной боли, которой так щедро поделились. Оказывается, обладателя второго облика можно довести до слёз… «Прости», – сорвалось с губ, минуя сознание. Уже справившийся с собой пленник только качнул головой, велев не извиняться и извинился сам. Одними чувствами, но зато очень сильными. То ли не доверял голосу, то ли показалось, что так доходчивее. – Теперь я правда понимаю, что ты пережил. – всё же добавил пару слов. Голос хриплый. – Это ужасно. – Ты же наёмник… убиваешь людей… – сформулировать внятно не получалось, но чувства подсказали собеседнику то, о чём он хотел сказать. – Я никогда не думал о своих целях как о людях. – качнул головой тот, отвечая. Несколько раз сглотнул, возвращая голосу обычное звучание, и продолжил: – Просто безликие цели, моё задание… И уж точно не думал о том, что испытывают их родные и близкие после того, как моя работа окончена. – вина в чувствах. Не слишком острая, но ощутимая. Кажется, кому-то станет сложнее так «работать». – Теперь будешь думать. И, возможно, перестанешь этим заниматься. –чуть улыбнулся. И своим мыслям в том числе. – Всё не находил момента, чтобы сказать, насколько удивительны твои иллюзии. Я много раз ходил на твои представления, пытаясь выработать иммунитет, – тот удивился. – Поэтому знаю, о чём говорю. Такое прекрасное искусство не должно использоваться во зло. – стоило это сказать, и Паук «закрылся». Всего миг назад казался понимающим и расположенным к беседе, а тут сразу ощетинился невидимыми иголками. Уже приловчившись разбирать эмоции сородича, Кайто уловил, что всё не так просто и отказаться от своего нынешнего пути, элитного наёмника-убийцы, Голдберг не может по очень важной для него причине. И для этого придёт черёд, а пока стоит вернуться к разговору, ради которого они вообще соединяли пламя. – Итак, расскажи мне о себе. Где родился, вырос, кто родня… – Если думаешь, что я дам тебе в руки такой рычаг!.. – начал тот воинственно, но недоумённо заморгал ближе к концу, оттого возмущение получилось несколько скомканным. Понял, что ему не собирались угрожать таким образом. И слегка обиделся на смех, пусть и мысленный. – Как ты сам сказал, я – положительный герой. – усмехался, перестать не получалось. – Я спрашиваю лишь затем, чтобы узнать тебе получше. Детство очень много говорит и о людях, и о нас. Здесь в силу вступает то, о чём я говорил перед началом всего этого: невозможно солгать или умолчать, об этом тут же узнают. А теперь вслушайся, хочу я твоим родным зла? – озвучивая отрицательный ответ, Паук выглядел ошеломлённым. Привычка к криминальным методам сказывается? – А тебе навредить? – такое же потрясённое отрицание. – Тогда может уже ты начнёшь говорить? – Ладно, но о своём детстве я помню немногое… Сглотнув и как-то изменившись внешне и внутренне, Голдберг наконец заговорил. Совершенно особенный коктейль чувств расшифровывался примерно так: «Я никому об этом не говорил и теперь опасаюсь, но уже верю, что ты не сделаешь с этими знаниями ничего плохого». Что до самой истории… тот оказался не ахти каким рассказчиком, прыгал по временам и событиям, но общий смысл от этого не слишком пострадал. В общем ничего особо удивительного не рассказал, таких историй много, но всё же имелись неясности. Если быть точнее – настораживающие моменты, заставляющие сомневаться. Не в правдивости, нет, в другом. Жизнь у Паука была не сахар, как и у любого сироты. Да, своих настоящих родителей тот не знал, а детские воспоминания начинались с каких-то подворотен и выживания. Голод, воровство, насилие… Спустя какое-то время будущего Паука подобрал какой-то человек. Именно человек, причём зажиточный, об этом говорило всё в дальнейшем рассказе. Подозрительный момент номер раз: тот будто знал кого ищет. Имя своего благодетеля Голдберг называть оказался, но и услышанного через связь чувств оказалось достаточно, чтобы убедиться – не скажет, хоть пытай, хоть убивай, хоть снова пламени лишай. Отношение Паука к этому человеку… обожал, почти боготворил, считал отцом, хоть и называл не иначе как «Наставник». Именно так, с большой буквы. Подозрительность за номером два: тот велел воспитаннику заниматься со свечой. То самое упражнение, которое развивает ещё не пробудившееся пламя обладателя второго облика. Родитель передаёт это знание своему ребёнку… Человек никак не мог знать об этом, о самой возможности подобного. Значит, настолько плотно общался с кем-то из их вида? Значит, знал, что мальчик тоже из них, но не сказал… Почему? Игнорируя подозрительность, которой не мог не ощущать, Голдберг продолжал свой рассказ. О своих успехах, о том, как редко хвалил наставник и как ценил эти редкие скупые похвалы… Нет, понятно, что после ужасов улицы – на которых тот не останавливался, но чувства поведали о пережитом – будешь очень хорошо относиться к тому, кто забрал оттуда. Но всё равно странно… Этот Наставник, ничего, по сути, не сделав, заполучил абсолютную преданность «спасённого» мальчика. Просто по факту самого спасения. Поэтому, когда тот раскрыл чем зарабатывает на жизнь, юный Паук обрадованно согласился «продолжить династию». Да, наёмником-убийцей Голдберг стал по стопам своего Наставника. И разумеется, тот воспитывал юное дарование в таком ключе, чтобы подобное не вызывало отторжения. После они вместе придумали всю эту затею с гастролирующим иллюзионистом… Теперь этот человек «вышел на заслуженную пенсию» и занялся чем-то большим, чем «оперативная работа». Стал «прикрытием» своего воспитанника. Закончив рассказ, пленник замолчал, выжидательно глядя на своего пленителя, как бы говоря: «Ну и? Что дальше-то?» – не вслух, чтобы не мешать думать. Теперь причины и мотивы поступков Паука стали более понятны. Как и уверенность в человеческом происхождении – просто не знал иного. Почему не знал – вопрос другой… Не то чтобы разделял и готов соглашался с правильностью действий, но понял. Понял… и, наверное, проникся к оказавшемуся в затруднительном положении сородичу. Тот уже не казался и не ощущался врагом, скорее просто запутавшимся на дороге жизни, однажды неосознанно свернувшем не туда. Всё ещё может измениться… Однако, внутреннее чутьё продолжало твердить: что-то здесь нечисто! Голдберг хмурился, улавливая это чувство. Кому понравится, когда в том, на кого ты всю жизнь смотрел как образец для подражания, сомневаются? Причём не просто сомневаются, а ещё и подозревают в чём-то очень и очень нехорошем. Поэтому Кайто глубоко вздохнул и усилием воли очистил разум. – Итак, Голдберг… – начал он, но тот поправил, попросив звать по имени, «Раз уж ты знаешь обо мне больше кого бы то ни было». – Хорошо, Гюнтер, – странное ощущение, называть по имени того, кого совсем недавно считал врагом. – Скажи, ты испытываешь ко мне враждебность? – этим и удобна связь чувств, истинное отношение узнаешь сразу, как собеседник задумается об ответе на вопрос. – Нет. – прищурился тот. Раскусил задумку и теперь одним взглядом спрашивал, что за этим последует. Ответ правдивый. Немного возмущения, небольшая обида, уязвлённое чувство собственного достоинства из-за поражения и пленения – но и всё. Настоящей враждебности, злобы и ненависти тот действительно не испытывал. – В таком случае… я готов выслушать твои пожелания. – щедро предложил. – Выпусти меня отсюда? – просьба походила на вопрос, а чувства говорили, что тот не верит в возможность подобного, просто озвучил своё желание. А вдруг? – Это… – «Ну вот, как я и думал», – отозвалось чужим разочарованием. Вот только рано Паук отчаялся! – Это возможно, при соблюдении тобой ряда условий. – безмерное удивление, как на лице, так и в чувствах. – Первое: ты остаёшься здесь, в пределах подвала. Второе: к моему возвращению все вещи должны оставаться в том же виде и состоянии, как я их оставил. Третье… если кто-то сюда зайдёт, ты будешь вежлив и бережен. – То есть… не сбегать, ничего не ломать и ни на кого не нападать? – «Вот так просто?» – читалось в чувствах. – Ты забыл добавить, чтобы я не пытался ни с кем связаться. – В пределах моего подвала нет средств связи, а ещё он отлично экранирован. – ответ и уточнение: – Ни разу не просто… Гюнтер. Ты поклянёшься в этом своим пламенем и получишь очень неприятный откат в случае нарушения перечисленного в клятве. – Вот теперь понятно. – подобрался тот. Явно вспомнил о заклинании и сразу серьёзно отнёсся к клятве. Мол, раз этот «мальчик» такое умеет, то и клятва небось непростая. – Клянусь своим пламенем выполнять следующие условия… – и перечислил. Уловив направление мыслей из связи чувств, клялся изначальным текстом, без частиц «не». Вот и правильно, меньше возможностей для двоякого толкования. Кайто чувствовал, что Паук не собирается нарушать данное слово. В числе прочих причин любопытство стояло наравне с опаской получить обещанный загадочный откат. – Я не сбегу. – добавил на всякий случай. – Ведь только ты знаешь о… я знаю только тебя из представителей, как оказалось, моего вида. Ты же расскажешь мне? – Да, конечно. – кивнул, тогда как мысли упорно возвращались к ситуации с Наставником Голдберга. Хорошо, что связь чувств не передаёт мыслей, только задумчивость. – Только в другой раз, ладно? – раздумья затягивали всё сильнее и, разорвав контакт пламени, он двинулся к выходу… – Ты ничего не забыл? – донёсся в спину голос Голдберга. Чуть насмешливый, но больше напряжённый. – Я же поклялся. – Да, прости, задумался. – обернуться и взмахнуть рукой. Не пугающая волна, а тонкие ручейки синего огня поползли по прутьям клетки, расплавляя и направляя потёки расплавленного металла. Пленник смотрел на это с долей испуга, но не отступил, так и оставшись стоять посреди выделенного пространства. Достойная уважения стойкость. Дождавшись, когда горка оплавленного металла, в которую превратилась решётка с одной стороны клетки, перестанет источать жар – перешагнул и с долей неверия осмотрелся вокруг. Не став смотреть на робкую радость на лице уже бывшего пленника, Кайто отправился наверх. Чтобы вернуться уже через десять минут с едой, водой и матрасом. При мысли о том, что оставил сородича без элементарных удобств совесть начинала кусаться. Лучше исправить это поздно, чем никогда. По возвращении застал того разглядывающим содержимое ближайшего стеллажа. Разложив принесённое, заметил: – Можешь смотреть, что будет интересно, только возвращай на место. – И ничего не сломай, помню. – улыбнулся Паук. Первая настоящая улыбка. Кивнув и улыбнувшись в ответ, Кайто пошёл обратно, домой. А уж там можно будет серьёзно подумать надо всей новой информацией и мейтантея привлечь – вот у кого опыт распутывания всяких преступных цепочек! А от рассказа пленника веяло именно преступлением. Давним, но от этого не менее отвратительным. Обладатель второго облика никогда не бросил бы своё дитя, а раз его, её или их не было рядом – они мертвы. Невозможно удержать кого-то из них, стремящегося к своим предначертанным или детям – они или добьются своего, или умрут, пытаясь. Кто, как и главное зачем убил родителей Голдберга? Как застать врасплох существо, интуитивно чувствующее опасность и способное быть очень изобретательным в защите и нападении? Не спать сутками, почти не есть и не пить… Что-то подсказывало, что здесь идёт речь о предательстве. Подлом и коварном ударе в спину, когда опасности не ждали… Подозрения слишком смутные, чтобы строить на них теории, но внутренняя уверенность оставалась тверда. Пускай ещё и Шиничи над этом подумает, может увидит что-то новое, что он проглядел, и это станет ключом к разгадке. И лучше бы опровержением, чем подтверждением.