Соавторы

Хэмфри нравился стол в кабинете Чарли Фэрасета. Хороший дубовый стол, тёмное дерево которого блестело так, словно сам стол осознавал, насколько он был дорогой и сколько его хозяин отдал за него пять лет назад, со скандалом уходя из прошлого издательства. На таком столе острым локтям Хэмфри было где разгуляться, а бумагам было где разложиться. А еще очевиднее стал этот факт, когда Хэмфри, надеясь, что лучший друг не разозлится на него, расставил все сваленные на стол безделушки и расставил по местам собирающие пыль книги. Он часто гостил у Чарли Фэрасета, особенно в последние месяцы. Что-то в его огромном холостяцком особняке казалось Хэмфри приветливым и уютным, даже несмотря на то, что с каждым визитом всё больше эксцентричных вещиц в этом особняке появлялось. Взять только чучело попугая на вешалке, что до смерти напугало Хэмфри, когда он собирался повесить пальто. Чарли и не ответил толком, зачем оно ему. «При жизни, говорят, этот попугай принадлежал самому Джефферсону, и даже мог читать ему утреннюю почту!» — быть может, Чарли думал, что ему и после смерти будет что сказать. А может, собирался вывести из этого чучела очередную сенсационную историю для газетёнки, в которой он издавался под одним из своих эксцентричных псевдонимов. — Одолжишь мне свою копию, ненадолго, Хэм? — раздался голос Чарли чуть левее стола. В отличие от Хэмфри что работать мог только в специально отведённых для этого местах, Чарли Фэрасет прекрасно чувствовал себя на софе возле окна и с сигарой в пальцах. Хэмфри встрепенулся, моргая усталыми глазами, и кивнул. — Да, конечно. А зачем? — книга с торчащими, как перья в павлиньем хвосте, закладками перекочевала в руки Чарли. — Помню, ты отметил там неплохой абзац, не могу его найти, — ответил Фэрасет, небрежно перелистывая страницы, — И, хоть убей, не помню, как зовут этого путешественника из начала. «Ч. Фэрасет и Х. Ван-Вейден» — если статья имела такую двойную подпись, то чтение обещало быть по меньшей мере увлекательным, в издательстве это всем было известно, хоть и не всегда было известно, что могли породить умы таких не похожих друг на друга Ван-Вейдена и Фэрасета. Статьи первого отличались красивыми оборотами, метафорами, одна возвышеннее другой, и ссылками на столько грандиозных и не очень фамилий, что пришлось бы несколько раз наведаться в библиотеку, чтобы с их творчеством ознакомиться. Статьи же второго, быть может, и не были такими украшенными, но остроты слога, к лучшему то или нет, Фэрасету было не занимать, и по части афоризмов он был подкован как только-только выставленный на скачках жеребец, и, если уж сравнивать его с мистером Ван-Вейденом, то опыта в критической литературе у него было намного больше. Но как бы в издательстве ни ценили его чувство юмора и внимание к деталям, пересылать горе-литератору бесконечные письма с жалобами от униженных и оскорблённых его статьями они не слишком любили. Тем более, что Чарли Фэрасет никогда их не открывал, и они копились пыльной стопкой в ящике стола. И тем не менее, несмотря на такие существенные различия в их подходах, они сработались настолько хорошо, что хотя бы раз в пару месяцев «Атлантика» получала статью с четырьмя инициалами вместо привычных двух. В издательстве над этим парадоксом не слишком размышляли, потому что статьи приносили деньги, но Хэмфри временами думал: пошла ли их долгая дружба от хорошо написанных статей или же статьи пошли от крепкой дружбы? Правда, как любил он писать, когда сомневался, чью точку зрения в литературном споре ему следует занять, всегда где-то посередине. Кажется, в этом случае, высказывание можно было воспринять вполне буквально. Пока Чарли Фэрасет перелистывал страницы, Хэмфри, глянув в свои заметки, сказал: — Маркус. — А? — отозвался Чарли. — Путешественник из начала пьесы. Чарли, серьёзно, тебе бы не помешало вести черновик. — У меня есть ты, мой милый друг, — пожал плечами Чарли, предубеждая тяжёлый осуждающий вздох со стороны Хэмфри, — А черновики — такая морока. Только бумагу попусту мараешь. А как говорил наш общий знакомый — «Бумага — есть самый ценный ресурс людей нашей благородной профессии и в наших интересах его сохранить». Что я, собственно, и делаю. — Не сомневаюсь, — усмехнулся Хэмфри, поджав губы, и вправил в печатную машинку новый листок. — Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда тебе придётся писать на обоях твоей собственной гостиной, — Чарли улыбнулся чуть искривлённым уголком рта — неправильный прикус, пожалуй, был единственным, что он не мог решить с помощью денег, — Чёрт, а как же звали этого дальновидного человека? — задумчиво протянул он, хмурясь, — Совсем из головы вылетело. — Альберт Кэмпбелл, — ответил Хэмфри, застучав по клавишам. — Точно! — щёлкнул пальцами Чарли, — Кэмпбелл! Нам стоит чаще выбираться к нему в Южную Каролину, не считаешь? Хэмфри выглянул из-за печатной машинки и пожал плечами. — Мне у него не нравится. Постоянно пахнет псиной. — Скажешь тоже, Кэмпбелл разводит чистопородных далматинцев, — заметил Чарли Фэрасет, цокнув языком, но без упрёка в сторону Ван-Вейдена. Несмотря на внешнюю небрежность, особенно, когда дело касалось черновиков, он хорошо разбирался в людях, и даже в Хэмфри успел разобраться достаточно, чтобы знать, насколько тот не любит любых собак. Даже чистопородных далматинцев. Хэмфри не ответил, лишь молча вернулся к статье. Чарли, казалось бы, последовав его примеру, отметил для себя, что Хэмфри очень уж сосредоточен. Он каждую статью воспринимает как свой магнум опус. Может, в этом и прелесть всего лишь четырёх лет опыта. Не о деньгах же ему, в самом деле печься, в таком-то дорогом костюме. Как и Чарли, впрочем. — Слушай, Хэм, не сделать ли нам небольшой перерыв? — предложил он спустя добрые десять минут молчания. Хэмфри поднял глаза и небрежным движением поправил очки, — Ты скоро прирастёшь к столу, а мне придётся писать бедной мисс Ван-Вейден, что её брат скончался самым неожиданным образом. — Селестина сожжёт письмо, только увидев твою фамилию на конверте, — фыркнул с улыбкой Хэмфри, увидев, как Чарли закатил глаза, — Она не переносит тебя на дух. — Знаешь, я думал, что как хороший товарищ и добрый друг, ты замолвишь за меня хоть слово, — заметил Чарли, поднимаясь с дивана, и, воспринимая отсутствие отказа за согласие, направился к винному шкафчику, — Задобришь её. — Я ни за что не отдам собственную сестру под венец тебе, Чарли, — отозвался Хэмфри, разминая затёкшую за прошедший час шею, — Я тебя слишком хорошо знаю. — Ты ни разу не был замужем за мной, чтобы настолько хорошо меня знать, — хохотнул Чарли. Хэмфри странно смутился, покраснев, и отвернулся в сторону окна. Чарли добродушно пожал плечами. Ещё одна маленькая странность Хэмфри Ван-Вейдена. Сколько он уже повидал с того раза, как они впервые пожали друг другу руки на пороге этого самого особняка? Достаточно, чтобы им не удивляться. — Всё же, надеюсь, что ты передумаешь, — сказал Чарли, разливая по бокалам вино, и улыбнулся, — Я скорее добьюсь благословения от тебя, чем от твоего старика. Хэмфри улыбнулся, всем своим видом говоря, что ничего обещать не может. Он решил не говорить Чарли, что даже если он добьётся благословения, то Бенджамин Ван-Вейден ни за что не отдаст свою дочь за этого «мерзкого повесу Фэрасета». А чтобы не давать ложных надежд, он решил не упоминать, что Селестина «мерзкого повесу Фэрасета» временами почитывает. Чарли остановился на полпути к столу возле зеркала и изящным, будто отрепетированным жестом пригладил усы. Ими он гордился, и Хэмфри не мог не признать, что он был одним из тех людей, кому усы действительно шли, даже если отпущены они были из каприза. А Чарли, обладавший каким-то чудесным везением, умёл любой каприз под себя подмять. Хэмфри бросил взгляд на худо-бедно расчищенный стол. На пыльной стопке книг стояла не менее пыльная фотография в рамке. Хэмфри не нужно было даже приглядываться, чтобы узнать фигуры на ней. Эта была единственная фотография в доме Фэрасета. — Когда приезжает дочка? — спросил Хэмфри. Быть может, вопрос был неудобным, выражение лица Чарли изменилось, стало соответствовать его возрасту. Но Хэмфри двигало не праздное любопытство, а вежливость. В прошлый раз он так неудачно приехал… Поэтому он ответил, протягивая Хэмфри бокал: — Нескоро, к зиме, — он взглянул в окно, удостоверяясь, что за окном даже близко не зима, — В письме её мать сказала, что Моник хочет научиться кататься на коньках. Придётся присмотреть озерцо в Калифорнии. Чарли, бывало украшал свою речь иностранным выговором. Имена друзей, названия улиц, даже собственное он мог искажать на французский лад просто смеха ради. Но только имя дочери звучало тем чистейшим французским, какому позавидовала бы сама Кэролайн Лефевр. Хэмфри неловко постучал ногтями по бокалу, не зная, что и ответить. Но Чарли Фэрасет не позволил молчанию повиснуть в воздухе хоть секунду дольше и позволить ему превратиться в удушающую тишину. Он отлично знал Ван-Вейдена, а Ван-Вейден его. — Так что ты можешь приезжать, когда тебе угодно и пить всё моё дорогое вино, мой дорогой друг, — он шутливо поклонился, и Хэмфри нервно улыбнулся. Что значило немую благодарность. — Я не буду злоупотреблять твоей щедростью, Чарли, — вздохнул он, делая глоток, — Нам всё ещё нужно дописать статью. — Ты всегда можешь напиться после статьи. — Этого я тоже делать не собираюсь. Чарли пожал плечами, легко признавая своё поражение. Дальше их разговоры перестали быть существенными, лишь лёгкое перебрасывание именами общих знакомых, только и всего. А уже через пять минут Хэмфри объявил конец перерыва. — Кстати, Хэмфри, — уже убирая бокалы, сказал Чарли, вновь щёлкнув пальцами, — Мне тут письмо из издательства пришло с очередной жалобой. Хотел показать его тебе. — Чарли, я знаю, как выглядят жалобы на тебя, ты меня не удивишь уже, — усмехнулся Хэмфри, не отвлекаясь от статьи. — Да, только эта жалоба адресована тебе, Хэм, — Чарли взял с тумбочки распечатанный конверт и протянул удивлённому Ван-Вейдену, — Кажется, его отправили вместе с остальными по ошибке. Или по привычке, чёрт их разберёт. Хэмфри развернул письмо, тревожно хмурясь. Чарли опёрся локтем о спинку стула и заглянул на лист через его плечо. — Ты смотри, «многоуважаемый» и «уважаемый» зачёркнуто, — присвистнул он, кидая взгляд на правый верхний угол письма, где значилось только размашистое «мистер Ван-Вейден», — Кто-то знатный зуб на тебя заточил. — Да я уж вижу, — протянул Хэмфри, — Такое… эмоциональное письмо, — добавил он, пробежавшись взглядом по перечёркнутым на несколько рядов строчкам, — Кажется, ему не понравилась моя последняя статья. — Которая? — «Проблема приукрашенного изображения рабочего класса американскими классиками», — без запинки процитировал Хэмфри с особенным чувством. Он этой статьёй гордился, — Вот тут мои цитаты, а тут их жёсткая критика, — он брезгливо скривил губы, и Чарли легко распознал в жесте задетое эго, — «Возможно, автору этой замечательной статьи не помешало бы высунуть нос из уютного кабинета, в котором он её написал, и посмотреть, как на самом деле живётся тем, о ком он так «лестно» отзывается». Какая наглость, ты посмотри! — Не преувеличивай, по крайней мере, твой тайный поклонник соблюдает правила приличия, — сказал Чарли. — Действительно, тайный, — Хэмфри показал Чарли размашистую, на добрую половину листа подпись. «А.Л.». — Исчерпывающе, — кивнул Чарли, пытаясь не засмеяться, пока Хэмфри, сверля взглядом две несчастные буквы, бормотал себе под нос о неслыханной наглости. Будь Чарли на лет десять помладше, про него бы сказали, что он оказывает на Хэмфри Ван-Вейдена дурное влияние, ведь до этой секунды его репутация в издательстве была безупречна. Но Чарли был куда старше, а потому лишь заметил, что они просто идеальные соавторы. С общими взлётами и падениями. Хэмфри с возмущённым видом порвал письмо.