Зверь

Четуми брела по главному тракту Степей, связывавшему Пылевые топи на востоке с Ясеневым лесом на севере, в полном одиночестве и абсолютном опустошении. Чем дальше заходила эта экспедиция, тем яснее друидка понимала, что ничьих ожиданий она оправдать не сумела. Даже своих собственных. На сердце было так тяжело, а мысли были в таком смятении, что Четуми не смогла принять походный облик — и потому шла пешком. Выносливые ноги сами несли ее туда, где ей, как она думала, станет хоть немного легче. Родители не рассказывали ей преданий своего народа — и поэтичный миф о сотворении Азерота, придуманный тауренами на заре времен, она услышала уже после их смерти, на уроках истории. Согласно этому мифу, все сущее создали не Титаны, а Мать-Земля. Своим дыханием она сотворила рассветные туманы, которые, коснувшись земной тверди, превратились в бескрайние пастбища. Когда Мать-Земля распростерла над ними руки, то подарила жизнь народу Шу’хало — так называли себя первые таурены. Не все Шу’хало сумели сохранить в себе первозданную чистоту, которыми их наградила Мать-Земля: часть из них впустила в душу зло и обратилась против собратьев. Тогда пастбища окропились кровью, и Мать-Земля, не в силах это видеть, вырвала себе глаза и бросила их на небосвод. Ее правое око, Ан’ше, олицетворяет собой солнце, приносящее тепло и свет, а левое, Му’ша, ассоциируется с луной, которая дарит прохладу и покой. Эльфы крови почитают Ан’ше, зовущееся у них Белорэ, а ночные эльфы — Му’шу, которую они прозвали Элуной. Вот к ней-то и направлялась тауренка. У девушки накопилось очень много вопросов — вопросов, которые, по словам Зара, никого кроме нее не волнуют, так что кроме милосердной богини их даже задать некому. Конечно, Элуну невозможно узреть, но ее присутствие можно почувствовать. Жрицам ощущение того, что Элуна на их стороне, придавало огромную силу — толику этой силы хотелось обрести и друидке. Четуми никогда не была в Ясеневом лесу, но стоило ей ступить под сень вековых деревьев, как она сразу же поняла, куда следует идти — ее вели силы дикой природы. Перейдя мост через реку Фалфаррен, девушка миновала поворот, ведущий к Приюту в Ночных лесах, свернула к озеру Мистраль и, не доходя до озера, повернула на запад — к видневшимся вдалеке развалинам старого храма. На карте они были отмечены как руины Звездной пыли и представляли собой заброшенное святилище Элуны. Но пусть в этом храме, окруженном исполинскими колоннами, давно не велось богослужений, то немногое, что от него осталось, еще хранило память о благодати, снисходившей с ночного неба на лунные колодцы, воды которых освящала своим светом Элуна. Возле одного такого колодца тауренка, изможденная терзавшими ее тревогами, бухнулась на колени. — Мне хочется верить, что ты меня услышишь, — обращая взгляд к небесам, произнесла Четуми. — Потому что кроме тебя выслушать то, что я хочу сказать, некому. Ее лицо, умытое слезами, овеял прохладный ветерок — и она вздрогнула. — Большую часть своей жизни я пыталась соответствовать чужим ожиданиям, исполнять чужие желания и потакать чужой воле. Это не привело меня ни к чему хорошему. Ту пропасть, на краю которой я стояла, я не забуду никогда. Девушка всхлипнула, вспомнив то отчаяние, которое толкало ее спрыгнуть вниз. — Но мне протянули руку помощи — и все изменилось. Моя вера в себя окрепла, моя жизнь обрела смысл, и скрытые во мне силы наконец пробудились. Теперь каждый мой поступок продиктован твердыми принципами, а не мимолетными желаниями, и каждое мое решение подкреплено самыми лучшими побуждениями — почему же все идет прахом?! Каждый, кому я пытаюсь помочь, требует от меня чего угодно, только не того, что я готова ему предложить! — закричала Четуми и, зарывшись пальцами в спутанную гриву, в сердцах вырвала из нее несколько прядей. — Неужели признание можно заслужить лишь потакая чужим прихотям и наступая на горло своим убеждениям?! Неужели я никогда не смогу думать что хочу, говорить что думаю и поступать как считаю нужным?! Она спрятала лицо в ладонях и заплакала еще горше, чем прежде. — Я знаю, я чувствую! Они все остались мной недовольны! — запричитала тауренка. — Когда Хамуул узнает о том, как я провела эту экспедицию, он непременно во мне разочаруется! Даже Зар от меня отвернулся — чего уж говорить об остальных?! — Чему ты служишь, дитя, своему тщеславию или природе? — услышала она вдруг. Отняв руки от лица, тауренка увидела перед собой высокую эльфийку — ее платиновые волосы были сплетены в толстую косу, ниспадавшую до земли, а полупрозрачные одеяния казались сшитыми из лунного света; миндалевидные глаза женщины, обрамленные длинными белыми ресницами, были полны такого сострадания, какого Четуми никогда не находила в глазах своей матери, а ее мелодичный грудной голос можно было слушать до скончания веков. — Природе… — шмыгнув носом, пробормотала друидка. — Конечно же природе! — В таком случае единственное, что должно иметь для тебя значение — это то, насколько хорошо ты ей послужила, — произнесла эльфийка и, взяв тауренку изящными пальцами за подбородок, вынудила ее подняться с колен. — Ни любовь, ни одобрение, ни признание, которые ты пытаешься снискать у тех, кто не понимает законов природы, не имеют ничего общего с твоим предназначением. — Разве оно у меня есть? — опешила Четуми. — Оно есть у каждого. — Но ведь так я все больше и больше отдаляюсь от Круга Кенария! Эти два слова, перед которыми благоговели все молодые друиды, не произвели на незнакомку никакого эффекта. — Что такого ты можешь сделать для защиты природы, вступив в Круг Кенария, чего не смогла бы, оставаясь безвестной друидкой? — слегка приподнимая длинную платиновую бровь, спросила она. — Победить Йогг-Сарона, разумеется! — воскликнула девушка. — Без того могущества и власти, которыми обладают кенарийские друиды, мне и близко не подобраться к Ульдуару! — Для победы над Йогг-Сароном куда важнее иметь ясную голову на плечах и верных соратников, — возразила эльфийка. — Могуществом тебя наделяют силы дикой природы, а власть — не более чем иллюзия, которая поощряет принуждение тогда, когда следует прибегнуть к убеждению. Посмотри правде в глаза, дитя, положи руку на сердце и ответь мне: ты отправилась в эту экспедицию ради Калимдора или своих мелочных амбиций? Четуми и правда была амбициозна. Ее честолюбие коренилось в той самой грязи, в которую ее втаптывали на протяжении двадцати лет жизни, и чем глубже тауренка в этой грязи вязла — тем сильнее ей хотелось вырваться вперед, чтобы доказать всем своим обидчикам, какой самородок они когда-то проглядели. Она думала, что только став лучшей из лучших, навсегда сможет забыть о презрении, с каким к ней привыкли относиться. Однако опыт показывал, что быть лучшей и быть всеми любимой — далеко не одно и то же. Четуми была отличным друидом. Просто замечательным. Понимающим всю сложность взаимосвязей, встречающихся в природе. Знающим о далеко идущих последствиях любого неосторожного вмешательства в естественный ход вещей. Умеющим восстанавливать утраченное равновесие. Четуми была настоящим друидом — именно этим она и вызывала всеобщее недовольство. Пойти на поводу амбиций значило убить в себе этого настоящего друида. Поступив подобным образом, она встанет на край пропасти, в которую когда-то чуть не сорвалась — с той лишь разницей, что спасти ее теперь будет некому. — Не ради Калимдора, — покачала головой тауренка. — Ради Азерота. Я сделаю для него все что смогу — обещаю… Но эльфийки уже нигде не было. Она исчезла так же внезапно, как и появилась. — Я так и знал, что если слишком долго разговаривать со стенами, — донесся до нее ехидный голос тролля, вышедшего из-за полуразрушенной колоннады, которая окружала храм, — то они начинают отвечать. — Зар! — испуганно вскрикнула девушка, никак не ожидавшая встретить здесь своего спутника. — Что ты тут делаешь, медведь тебя задери?! — Я тоже рад тебя видеть, — усмехнулся Зайнир. — Что же я тут делаю, что же я тут делаю… Да вот, хотел тебе отрекомендоваться в качестве собеседника — вряд ли разговор со мной получится такой же содержательный, какой у тебя вышел с этими развалинами, но все же… — Ты все слышал? — ахнула тауренка, хватаясь за рога. — Проклятье! — Ты во время каждой медитации что-то бубнишь себе под нос, — равнодушно пожал плечами тролль. — Я давно привык. Четуми, услышав это, тяжело вздохнула. Значит, сильно вымотавшись в дороге, она ушла в глубокую медитацию и все это время общалась со своим подсознанием… Да, это объяснение того, что с ней произошло, куда правдоподобнее, чем то, что она в самом деле встретилась с какой-то всеведущей эльфийкой. — Понятно, — массируя виски, сказала тауренка. — Я очень устала, так что будь добр, прости меня за то, что не бросаюсь тебе на шею и не пищу от радости. — Это мне следует просить у тебя прощения, — подойдя к ней, возразил Зайнир. — Я не должен был оставлять тебя одну. — Он запустил ладонь в густую гриву девушки, привлек ее к себе и крепко обнял. — Неважно, права ты или нет — я всегда должен быть на твоей стороне, и я буду. — Ничего ты не должен, — обнимая его в ответ, буркнула Четуми. — Если не согласен со мной в чем-то — так и скажи, только драматично уезжать в закат больше не надо, ладно? Еще и не обернулся тогда ни разу… — Я знал, что если увижу на твоем лице слезы — сразу побегу обратно, и никакого эффекта тогда мой отъезд не возымеет. — А какой эффект он должен был возыметь? — Ну, я дал тебе возможность мило поболтать с мрамором, это уже немало, — рассмеялся Зар, усадил тауренку на ездового ящера и направился в Оскверненный лес, лежавший к северу от руин Звездной Пыли. Он понятия не имел, как можно объяснить то, что он увидел. Кем была эта эльфийская женщина? Призраком прошлого? Духом, стерегущим заброшенный храм? Или воплощением Элуны, которая не смогла пройти мимо стенающей друидки? Откуда она появилась и куда исчезла? Четуми и так пришлось сегодня ответить на множество непростых вопросов, так что лучше ей не заморачиваться над этим странным происшествием. Пусть думает, что это был сон. Сон, который они оба запомнят навсегда.