Так высоко

      Большой базар казался таким маленьким, когда тогда во время праздника стекались люди со всех уголков Сумеру.       В воздухе висел аромат фруктов и специй; уличные музыканты наигрывали что-то незамысловатое, но такое понятное каждому, что ноги волей-неволей сами собой неслись в пляс. И даже крики торговцев будто бы попали в ритм быстрых барабанов. Посреди площади, что раскинулась под корнями огромного дерева, стояла новенькая сцена; труппа ещё совсем молодого театра Зубаира нервно топталась за кулисами, поглядывая на столпившийся люд из-под тяжелых зеленых занавесок. Лишь одна женщина спокойно разминалась, стараясь не растрепать тяжелую прическу на голове. То была опытная танцовщица, благодаря которой маленький театр постепенно обретал известность, и она готовилась открывать представление.       Грациозная, элегантная — она двигалась подобно кошке, вслушиваясь в шум снаружи, готовя себя к мысли о том, что он станет во много раз громче, когда она начнет танцевать.       Но всё сперва начинается с тишины.       Все присутствующие словно забыли, как дышать — так было тихо, когда она выпорхнула на сцену; лишь звук каблучков о дерево мог разрезать эту звонкую тишину. Всё изменилось, когда зазвучали первые удары барабанов. Танцовщица стала двигаться им в такт, словно танцуя с невидимым партнером; толпа хлопала ей и задорно улюлюкала, подбадривая музыкантов.       В какой-то момент люди расступились, оставляя маленький островок свободного пространства. Там кружилась маленькая девочка, что без труда повторяла каждое движение женщины наверху. Две косички цвета свежей крови подлетали в воздухе. Девочка с упоением смотрела на танцовщицу на сцене, в то время как руки её над головой полукруг очерчивали, а потом, подобно потревоженной змее, вниз медленно опускались. Они танцевали вместе: женщина на сцене и маленькая подражательница, и главная звезда театра Зубаира невольно поймала себя на мысли, что уже не заигрывает с публикой, а лишь автоматически повторяет заученные движения, а всё внимание её отдано маленькой девочке, плывущей в танце над землей так легко, как будто бы танцевать она научилась ещё до того, как умела ходить.       Они закончили вместе, телом поймав последний аккорд. Девочка заливисто расхохоталась и начала хлопать в ладоши, не в силах сдержать восторг от того, что только что с ней произошло. А вместе с тем громкие аплодисменты заполонили весь Большой базар.       — Нилу? Нилу! — раздался из толпы голос. То перепуганная мать пыталась пробиться между людей, чтобы добраться до сцены. Девочка вздрогнула и обернулась.       — Мама, мама, я здесь, всё хорошо! — прокричала она, бросаясь в объятия растрепанной женщины в легком традиционном платье. Они не были совсем похожи внешне — но то, с каким трепетом мать прижимала дочь к себе, говорило о многом. — Мамочка, представляешь, я танцевала! Как тётя на сцене!       — Не убегай больше так, — та ей в ответ качала головой, но всё же стараясь не перебивать нескладный рассказ малышки. — Может быть, отойдём с дороги, и ты мне всё расскажешь? Хорошо?       Поглаживая дочь по волосам, она и не заметила, как со сцены к ним спустилась сама танцовщица. Терпеливо дожидаясь, пока сцена воссоединения подойдёт к концу, она с интересом разглядывала смешливую девчонку, что как будто бы светилась изнутри. Нечеловеческий ребенок — хотелось ловить каждый её взгляд, каждый её вдох, каждое движение её маленьких рук. Она ещё никогда не видела человека, что так органично, так естественно смотрелся в танце.       — Нилу, так? — переспросила она, останавливая собирающихся уже уходить мать и дочь. Обращаясь к девочке, она присела на корточках и оказалась с ней на одном уровне. — Ты хочешь продолжать танцевать?       Нилу неуверенно обернулась к маме. Та застыла в изумлении, переводя взгляд с дочери на танцовщицу, но в то же время неосознанно кивнула, позволяя Нилу самостоятельно сделать выбор.       Весь Большой базар как будто бы озарился улыбкой маленькой девочки.       — Конечно, хочу!

***

      — Счастье моё, ты повсюду разбросала краски...       Она прошла в комнату Нилу, ступая на носочках. Тяжелые шторы закрывали окна и не пропускали в маленькую комнату ни капли солнечного света. Сама Нилу спала, свернувшись клубочком на коврике, как маленький котенок, а вокруг неё разросся хаос из разбросанных по полу вещей, пергаментов, чистых и изрисованных, кисточек, заляпанных выжатых тюбиков. Женщина в немом восхищении разглядывала узоры на стенах, так напоминающих пустыню, яркие цветы, что распускались крупные соцветиями прямо из песка.       — Мама, — раздался сонный голос. Нилу перевернулась и села, рассеянно потирая глаза. Всё ещё заключенная в царстве снов, она продолжала зевать, но начала лепетать едва различимо себе под нос, словно боясь, что сон пройдёт и всё забудется. — Мама, представляешь, я видела падисары во сне! Но они совсем не такие, какие растут у нас под окном. Мне они всегда очень нравились, но мне всегда казалось, что они какие-то неправильные... а теперь я увидела! Мама, они пурпурные, представляешь?       — Солнце, — женщина присела рядом и погладила дочь по голове. — Пурпурные падисары — это легенда. Никто не знает, существовали ли они действительно...       — Но я их видела, мама! Ты делаешь шаг — и дорожка пурпурных цветов тянется за тобой, как капельки крови... и чем больнее внутри, тем красивее соцветие. Хотя может, это и хорошо, что падисары сейчас стали белыми — это значит, что Богине цветов больше не больно, — она замолчала задумчиво, повернув голову к разрисованной стене. И маленькое сердце её сжалось от вида тлеющей на её рисунках пустыни. — Мне так грустно, мамочка, когда я смотрю на барханы песка. Но мне так легко и радостно, когда я просыпаюсь каждое утро, а в окно мне пробивается солнышко, будто бы подглядывает за мной. Но я всё равно закрываю шторы, потому что в темноте прохладнее... безопаснее. И открываю их ночью, чтобы у луны был шанс увидеть тоже самое, что видело до этого солнце...       И Нилу... протяжно зевнула, вызывая снисходительную улыбку матери.       — Да ты спишь ещё, — говорит женщина полушутя, кончика носа дочери пальцем касаясь. — Просыпайся, принцесса, тебе скоро на репетицию по танцам. Наставница будет злиться, если опять опоздаешь.       — Господин Зубаир меня защитит, — бесхитростно возразила Нилу. — Да и наставница на самом деле совершенно не умеет злиться: она только делает вид, я точно знаю!        — Не испытывай судьбу, родная, — мать поднялась на ноги и направилась к выходу из комнаты.        Дверь хлопнула за её спиной, а Нилу задумалась в тишине. Собрала с пола кисти, перепачкав все  руки, отодвинула с окон шторы. Перед её глазами протирался вдаль огромный мир, необъятный и чудесный; с высоты холма, где стоял их дом, он был как на ладони. Спокойный, притаившийся. Старые раны зажили, покрывшись рубцами, все кости уже давно погребены под тяжелыми песками. Нилу потянулась и сладко улыбнулась, предвкушая новый день.

***

      Аль-Хайтам безвольно опустил руку с дипломом об окончании Академии. Лестница вниз в этот раз почему-то показалась ему безумно длинной, хотя он знал наверняка, сколько в ней насчитывается ступенек. Неведомая доселе пустота поселилась внутри него, пока он безучастно наблюдал, как на площади выпускников с цветами встречают их родные. Аль-Хайтама никто не встречал.       Если закрыть глаза, можно было представить, как где-то сбоку, как всегда в уютном теньке, примостилась его бабушка. Скрюченными пальцами вцепившись в трость, она внимательно смотрела перед собой, словно никого вокруг не видя. И всё же никогда аль-Хайтаму не удавалось подойти к ней незамеченным.       А теперь он поймал себя на мысли, что не знает, куда идти. Так и застыл посреди площади перед Академией в нерешительности. Диплом казался бесполезным грузом в руках, а он — совершенно лишнем на этом празднике жизни.       Чуть поодаль за выпускниками наблюдала группа девочек помладше, пришедших посмотреть на окончание церемонии и надеясь хотя бы на долю секунды обратить на себя внимание понравившегося студента. Они принесли с собой небольшие подарки, сувениры и сладости, требуя взамен от выпускников лишь самую малость: у самого популярного выпускника Академии уже не осталось на форме ни одной пуговицы — все разобрали тонкие цепкие пальчики поклонниц.        У аль-Хайтама не было поклонниц. Среди выпускников не было и друзей — вот уже год, а именно столько прошло времени с момента выпуска чрезмерно громкого и чрезмерно активного Кавеха, он коротал все перерывы между уроками в компании потертой книги из бабушкиной библиотеки. Всё время обучения он просто... учился. Старался держаться тише воды, ниже травы, дважды отклонил предложения стать старостой, игнорировал конкурсы и дурацкие соревнования, не желая лишнего внимания. Наверно, ему стоило бы пойти домой: шум вокруг был практически невыносимым и так резко контрастировал с тишиной, к которой он себя приучил, что казался чем-то инородным. Неправильным. И он уже повернулся в сторону спуска, и занёс ногу, чтобы сделать шаг...       — Мистер! — девчушка с ярко-рыжими волосами возникла из ниоткуда у него прямо перед носом и протянула ему маленький букет из нескольких падисар. — Это Вам! Поздравляю с выпуском!       Она лучезарно улыбаясь, не пряча взгляда, смотря на него так открыто, безо всякого стеснения, хотя они совершенно точно не были знакомы. Аль-Хайтам никогда не видел её в Академии. Возможно, ему совершенно не нужны были эти цветы, возможно, у него дома даже не было вазы под них; наиболее правильно было бы отказаться от этого совершенно ненужного, даже обременительного по своей сути подарка, но... он перехватил диплом подмышкой и принял маленький букетик, что так забавно контрастировал с его уже немаленьким ростом.       — Спасибо, — выдавил он из себя, и это слово вдруг показалось таким непривычным, таким забытым. Как же давно он никого не благодарил.         Девчушка кивнула и, хлопнув в ладоши, добавила:       — Мистер, не грустите. Наставница говорит, что ученые всегда уставшие и подавленные, потому что очень много работают. Но нужно беречь себя и своё здоровье. Бессонница и недоедание плохо влияют на умственную активность!       Аль-Хайтам редко делал что-то неудобное для себя и прославился на курсе своей отстраненностью и нескрываемым эгоизмом; и хотя полностью самостоятельная забота о себе всё ещё давалась непросто, он хорошо питался и не забывал про сон. Но такие высказанные вслух обыкновенные вещи, о которых ему никто никогда и не думал напоминать, почему-то так странно грели душу, что внутри груди растеклось непривычное мягкое тепло, и уголки губ сами едва заметно поползли вверх против его воли.       — Хорошо, — он кивнул.       Девчушка замерла, удивленно вглядываясь в его лицо, а на её щеках расцвел едва заметный румянец.       — Приходите сегодня к нам на представление в Театр Зубаира, — она опустила взгляд, и начала нервно перебирать длинные волосы. — Я сегодня впервые буду танцевать рядом с наставницей!       И, поспешно распрощавшись, исчезла прочь, спотыкаясь на ходу.       — Какая неуклюжая, — пробормотал аль-Хайтам, смотря ей вслед, и вновь взглянул на букетик благоухающих падисар. Только сейчас он заметил, как некоторые лепестки были подкрашены пурпурной краской.

***

      Под громкие звуки аплодисментов Нилу покинула сцену. Работа в театре каждому могла показаться рутиной: загруженное утро, состоящее из репетиций, шумный вечер, наполненный танцами и улюлюканьем толпы. Но только не для неё.       Спустя столько лет, она разучилась воспринимать себя отдельно от танца, и знала наверняка: если Академия запретит танцевать, её жизнь подойдёт к концу, как замирающая музыка из поломанной шкатулки.        Говорят, что не видевший выступление Нилу не бывал в Сумеру.        А сама Нилу зачерпывала руками воздух, свесившись темной ночью из окна родительского дома, и пыталась до яркой луны дотянуться, чтобы подняться высоко-высоко и увидеть весь этот мир, как на ладони. И в этот момент она казалась бы себе такой всесильной, такой отважной, и была бы готова всем вокруг вызов бросить, чтобы всё, что ей дорого, защитить.       На подоконнике рядом с ней каждый раз после вечернего выступления стоял огромный букет падисар. Зубаир запрещал труппе принимать подарки от публики, но букеты всегда оказывались прямо под дверью её гримерной комнаты, и она не могла просто пройти мимо, пускай и не знала, кто их отправитель. Была в этой загадке какая-то изюминка, сказка — и Нилу казалось, что, попробуй она узнать чуточку больше, тайна развеется, как пепел по ветру, явив перед собой пустоту надуманного миража.        Она положила голову на руки и прикрыла глаза, погружаясь в легкую дрёму. Ей снилось её последнее выступление, такое складное, практически идеальное, отточенное до мельчайшей детали. И всё ей казалось, что чей-то внимательный взгляд наблюдает за ней издалека, будто бы подойти опасаясь. Так и ходит за ней по пятам безмолвной тенью, — а Нилу от этого ощущения было так спокойно, так безопасно, так хорошо...        Над головой спящей девушки солнце сменяло холодное сияние луны, где-то вдалеке хищным взглядом сокол высматривал свою добычу, а меж песков шепотом пустынников легенда из уст в уста передавалась о том, что совсем скоро доблестный Алый король воспрянет ото сна...