Как в новой сказке

      Дюха провёл ладонью по струнам, гитара выдала «бдр-р-рынь», а дед снизу заорал:       — Колорадов собери, охальник! От тебя уже все мыши в подполе повесились!       Типичненько: выдать две фразы, между которыми связи ноль, было вполне в стиле деда. Дюха пошарил рукой — где-то же возле матраса валялся карандашик… Найдя орудие труда, послюнил его и нацарапал на вырванном из томика Достоевского листочке: «Я дедушку любил». И задумался, чего же дальше сделать с дедом, чтобы и смешно, и Горшку понравилось, и Поручик не кривился, и Балу не спорил.       Листочек, кстати, хороший попался. Всего один абзац занудного текста наверху — а дальше разгул творчества. Дюха уже нарисовал Горшка, но местечко для стихов тоже оставил. Знал же, что накатит.       — Я тебя щаз веником отхожу! А ну слезай, лодырь!       Муза сложила крылышки и спикировала прямо Дюхе на макушку. Хотя, возможно, это была муха — в волосах зажужжало и защекоталось, но, когда он тряхнул головой, всё прошло, а карандашик сам собой вывел: «Так он же бил тебя? За дело бил!».       Однако дальше дело не клеилось. Дюха перевернулся на другой бок, посмотрел в слуховое оконце: где-то там, вдали, шумел лес, а в нём репетировали его новые друзья. И он бы тоже мог быть с ними, если б не дедовский приступ трудоголизма! Они уже неделю кололи дрова, которые тот где-то «ухватил», и, судя по вавилонской башне брёвен, рисковали продолжать так до конца каникул.       Поэтому, собственно, Дюха и сбежал на чердак: у деда болели колени, так что он сюда не лазил. Сбежал бы дальше, но опыт ночёвки в сарае у него уже имелся, повторять не хотелось. Очень уж тогда комары громко пищали, а от сена ещё три дня чесалось всё тело, включая самые неприличные места — Дюха даже не знал раньше, что ТАМ есть чему чесаться. И гроза ещё началась, было… ну… страшно, да. Вслух он в этом ни за что бы не признался, особенно когда рассказывал о своих злоключениях Горшку, но тут-то его никто не слышал. Внутри его собственной головы.       А Горшок ржал беззубо и всё приговаривал:       — Слышь, и про это напиши! Напиши, да! Круто выйдет!       Дюха пока не написал. Но пообещал. А сейчас вот почему-то про деда крутилось… Который подозрительно притих внизу. Это могло значить две вещи: или дед там перенервничал и окочурился, как обещал матери каждый год, принимая внука на поруки, или внуку с минуты на минуту придёт окончательный привет.       Стараясь сильно не шуметь, Дюха отодвинул гитару, на неё положил листочек, прополз по самой надёжной балке к люку и приник глазом к щели. Щель посмотрела на него в ответ.       Сдержать позорный визг не удалось. Заверещав, Дюха отшатнулся, шлёпнулся на задницу и, как был на карачках, рванул прочь. В башке откуда-то всплыла тупая мысль: «Жаль, нет ружья». На кой чёрт Дюхе, не умеющему стрелять, ружьё, понятно не было.       Путь позора остановила стена, внезапно выпрыгнувшая и основательно приложившая по спине, из-за чего Дюха резко захлопнул рот и прикусил язык. Дальше он наблюдал уже молча.       Из щели люка вылезало какое-то создание. Как пластилиновое, оно проталкивало себя по частям, причём острые ушки и вполне человеческий нос вылепились сразу, а остальное клубилось непонятной кляксой. Которая росла и росла…              — А кто ещё бывает?       Балу на этот вопрос закатил глаза и фыркнул:       — Да все.       Дюха, конечно, не удовлетворился столь скудной информацией и попробовал зайти с другой стороны:       — Ну, допустим, русалки. С хвостами такими рыбьими и ракушками на сиськах?!       В тишине стало слышно, как шмель с истинно шмелиным упрямством пытается выцедить нектар из цветка, нарисованного Дюхой на краю их царь-пня. Горшок не глядя протянул руку, сцапал шмеля и отправил его в рот.       — Чё? — переспросил он, дожевав беднягу. И сплюнул крылышки.       Дюха заподозрил неладное, но упрямство потребовало гнуть свою линию до конца. Если позориться, то уж с фанфарами и фейерверками!       — Ну я в кино видел. Приплывают такие из моря, на камень запрыгивают и привлекают моряков, чтобы они на кораблях своих разбивались.       Вообще всё это показывали по телевизору, причём, кажется, в разных фильмах. И в книжках тоже писали! Дюха ведь любил читать, всю дедову библиотеку перечитал, все листы, где было свободное место, повыдёргивал на нужды юного поэтического дарования.       — Он про кого? — Горшок всё с той же непонимающей физиономией повернулся к Балу.       — А что ты на меня смотришь, — открестился тот, — твоя идея была с ним дружить!       — Водяной тут ты.       Поручик, до этого дятлом стучавший по бревну, заинтересованно повёл ухом — как обычно, только одним.       — Болотник! — заорал Балу так, что наверняка вздрогнули лягушки в его болоте.       Горшок довольно засмеялся, демонстрируя, что его вовсе не настиг внезапный маразм или старческое слабоумие — он специально так сделал.       Балу же, осознав, что его развели, как маленького, гигантским прыжком с места сиганул на Горшка, повалил его, и вместе они покатились по полянке. Судя по тому, что сосредоточенное пыхтение то и дело прерывалось хохотом, разнимать их нужды не было.       — У русалок нет хвостов. У них ноги. Их можно ночью на речке встретить, если знаешь, где омут, — взял на себя роль учителя Поручик. — Но лучше не надо. Они там иногда совсем долбанутые, особенно старые. Ракушки не видел, а вот сиськи они часто на плечи закидывают, чтобы не мешались…       В этот момент Дюха искренне пожалел, что природа и маменька с папенькой наградили его столь живым воображением, потому что картинка, вставшая перед внутренним взором, оказалась ну очень подробной и правдоподобной.       — Т-ты же это специально? — с трудом выговорил он, сглотнул и на всякий случай потряс головой: вдруг получится вытряхнуть?..       Но русалка с сиськами на плечах и почему-то щербатой улыбкой Горшка так просто вываливаться не хотела. Вместо этого она кокетливо поправила правую и шагнула ближе, продемонстрировав длинные, но кривые ноги с кошмарно отросшими и загнутыми ногтями. В одной руке она держала свернувшуюся кольцом ракушку, вторую протянула вперёд, словно просила помощи — подойди, милок, без тебя не надену на свои природные богатства этот бю-у-устгальтер!       — Чего я специально? — переспросил Поручик. — Не, ну если ты прямо хочешь русалку увидеть, я могу показать, только…       — НЕ ХОЧУ!!! — заорал Дюха.       Горшок с Балу шарахнулись в разные стороны, Поручик нервно дёрнулся от мощи его голоса, с ёлки свалилась шишка, стая ворон сорвалась в небо, а из кустов раздался предсмертный писк какой-то мыши.       — Ты чё орёшь?..       Горшок собрал свои бесконечные конечности в кучку и бочком придвинулся к Дюхе; иголки на его башке вопросительно взлохматились.       — Деда разбудишь. Не буди деда, слышь…       Будить деда Дюха, конечно, не хотел, но ещё больше он не хотел встречаться с русалками. И, пожалуй, даже узнавать, кто ещё бывает. Вот у него есть лешак, болотник и Лихо, а больше ему и не надо…       — Наши везде есть. Некоторые просто невидимые, бесплотные… они редко к людям выходят. А другие как мы. С первыми никто из ваших предпочитает не иметь дела. А мы, вторые, сами к вам и лезем… — Балу покосился на Горшка, но тот уже был занят тем, что тыкал Дюху пальцем в бок. — Вот этот лезет. А мы уж с ним.       — Русалки из тех, кто убивает. А мавки, к примеру, нет. Или вот полудница… — подхватил Поручик.       — Банники, овинники, домовые… Эти при вас и так постоянно. Но им нормально. Они не хотят по-другому.       — А я хочу! — вдруг встрепенулся Горшок.       — Да поняли мы уже… — вздохнул Балу.       Горшок тут же сник. Дюха посмотрел на него, на Балу, перевёл взгляд на Поручика.       — И я хочу.       Слова дались легко, ведь за ними, помимо желания стать чем-то большим, скрывалось нечто неназываемое, но очень сильное и яркое — чтобы Горшок почаще смотрел сияющими глазами, топорщил иголки и щербато улыбался.              У кляксы появились сучковатые ручки, вылупились ножки, отросли усы… И вдруг она стала похожа на помесь карликового медведя и мелкого пацана из соседнего двора, всё время копавшегося в курином навозе. Дюха вообще долго думал, что это на самом деле поросёнок, пока не услышал, как его зовёт бабка. Поросят даже в их глуши Аркадиями не называли.       Существо тем временем встряхнулось, расправляя шерсть, поковырялось пальцем в ухе.       — Свои, не ори, — сказало оно, и голос прозвучал до жути… знакомо.       Как будто скрипнули половицы старого пола. Или застонала дверь. Или мышь заскреблась в подполе. Или в печке отлетела искра. Или ветер ударил по железным листам на крыше… Все эти звуки перемешались, сплелись и заговорили в унисон, как в хорошем оркестре сливаются все инструменты и воплощаются в музыку.       Дюха подумал, что последнее время все горазды его затыкать. Нехорошая тенденция наклёвывалась. Это определённо стоило поправить. Ну вот как разберётся с этим существом, так сразу начнёт поправлять, да.       — Я домовой, — сообщило оно тем временем, — живу в этом доме, помогаю деду твоему. Оставлял бы ты мне молока и хлеба, раньше бы познакомились.       Чувствуя себя крайне тупым, Дюха моргнул. Потом ещё раз. Открыл рот и закрыл.       Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезло!       — Ох, — вздохнул домовой, из-за чего показалось, будто вздохнула ступенька, когда с неё сошёл кто-то тяжёлый. — Бедовый ты. Вообще-то мне так не положено, но лешачок очень просил…       Он неожиданно нахмурился, подёргал усами, и цыкнул:       — А тебе я уже давно сказал, чтоб выселялся.       — Я? — обалдел Дюха.       — Кота приведу! — добавил домовой и погрозил кулачком в сторону угла, где были свалены старые матрасы. — Нет, не ты. Крысюк там, а у меня уже полна хата. Некуда. Слышал? Здесь тебе не ночлежка, а приличный дом!       Куча матрасов выпад проигнорировала, однако грозный хранитель очага вдруг успокоился, уселся где стоял, сложил лапки на лапки, обернулся голым хвостом с кисточкой на конце.       — В общем, попросили меня передать, чтобы ты в лес пока не ходил. Там старший леший разбушевался, очень лютует. Да и чего тебя туда тянет-то? Сиди дома, у печки всяко безопасней. Я о вас позабочусь. Молочка бы только… вкусное оно очень. Нальёшь?       От резкой смены темы у Дюхи закружилась голова. Горшок, конечно, тоже мастак был скакать с мысли на мысль, но он это делал как-то очень понятно. Так, что Дюха без проблем увязывался следом, на поворотах порой даже обгонял, иногда подрезал, а иногда — оказывался напрочь сбит крутостью его идей. А с домовым не получалось даже просто понять, чего он хочет.       — Горшок передал? — на всякий случай уточнил Дюха, выцепляя главное. Может быть, речь всё-таки о ком-то ещё?       — Горшки у нас стоят на полатях. А это был лешачок, он послал синичку, а та уже сказала петуху, а тот своему домовому, ну так и до меня дошло. Не ходи в лес.       От таких заявлений захотелось одного — схватить гитару и рвануть через поле не оглядываясь. Тем более ему ли деда этого бояться! Как будто он уже не справлялся со всеми его кознями! Как будто не стал уже своим среди дубов и берёз! Словно не проводил там самые жаркие дни!       — Не ходи, — повторил домовой. — И молока налей. А я пойду, у вас там в подвале трещина, надо бы закрыть…       И исчез.       Взял и исчез.       Даже не кляксой, как явился, а растворился… как в фильмах показывали.       Дюха потряс башкой, пытаясь разложить в ней то, что только что произошло. Он что, сходит с ума? Может быть, он вообще всё это придумал? Ну, Горшка, Балу, Поручика… Они — галлюцинация? А сам он лежит привязанным к кровати в больничке и пускает слюни? Мама была права, он трёхнулся с этими своими рисунками и телеком допоздна! Теперь вот ещё и домовой привиделся…       За слуховым окошком чирикнула какая-то птичка. Почти сразу следом тявкнула собака и тёть Лена поздоровалась с дедом. Тот ей что-то ответил неразборчиво, она засмеялась, собака её поддержала. Раздражённо тренькнул звонок чьего-то велика — значит, колесо попало в ямку рядом с кустом лопухов. Загремело ведро, стукнувшись о лопату: видимо, дед отчаялся дождаться помощи, пошёл на картошку сам.       Дюха вдруг поймал себя на том, что его мозг пытается сложить из этого набора музыку. Осторожно, чтобы не спугнуть ощущение, потянулся за гитарой, но под руку попался листочек с двумя строчками новой песни. Не особо задумываясь, что он делает, Дюха вывел третью: «Жаль нет ружья».       Вдохновение напало, как обычно, коварно. И до самого вечера Дюха дёргал струны, бесил деда и черкал наобум фразы, чтобы потом с Горшком собрать из них настоящий хит.              Утром дед всё-таки припахал Дюху к своим дедовским делам, и они провозились до обеда. В результате болела поясница (совершенно по-старчески!), отваливались руки, а в голове звонил набат. В таком состоянии, конечно, ничего гениального не придумаешь…       Чтобы отвлечься и не чувствовать себя совсем бесполезным, Дюха потопал на другой конец деревни за молоком. Не то чтобы он любил это дело, тем более баб Настя женщиной была крайне болтливой и столь же дремучей, но всё же это было явно предпочтительней, чем опять увязнуть на огороде. Или вытянуть короткую спичку и отправиться чистить канаву, куда сливался их сортир. Или опять складывать стену из поленьев, будто на них тут планируется нападение и они должны срочно построить бруствер.       Ноги сами собой шагали по тропинке, а в голове уже рисовались дивные картины: высокая замковая стена, широкий зловонный ров, Дюха в красивом шлеме с пером стоит на самой главной башне, из-за его спины выглядывает Горшок, а там, вдалеке, уже роет копытом землю войско неприятеля. Они считают, что легко возьмут одинокий замок, ведь у него так мало защитников; однако они совсем не учитывают, что защитники — не просто люди. Что им подчиняются стихии. И что стоит им на выстрел приблизиться, как перед ними вырастет лес; вода во рве сама собой забурлит и плеснётся вперёд настоящим цунами; а страх пожрёт их разум и заставит бежать, теряя железные портки и алебарды!       Полёт фантазии прервался самым наглым и непочтительным образом: перед Дюхой встала толпа гусей, злобно хлопающая крыльями. Один — видимо, главный — ещё и клюв свой раззявил и зашипел явно матерно.       Дюха сглотнул. Гуси выстроились шеренгой, как та армия неприятеля, и сдвигаться не собирались, а обходных путей не было: заборы тут стояли слишком плотно. Нужный дом уже виднелся — до него оставалось-то два двора, и там на завалинке кто-то сидел, причём не сама баб Настя, судя по размерам. Да и цветастые халаты баб Насти можно было использовать вместо сигнала спасателям, а сидевший почти сливался со стеной. И кто это вообще мог быть, очередной охотник за парным молоком и простоквашей?       Ни на что особо не рассчитывая, Дюха взмахнул рукой — ну типа гусей прогнать, а вовсе не привлечь внимание и взмолиться о спасении. Старший гусак открыл пасть ещё шире, демонстрируя… ЗУБАСТЫЙ ЯЗЫК?! Вот кого надо было нечистью звать, а не приличных лешаков с болотниками…       Глашатай протрубил отход ввиду превосходящих сил противника, и Дюха осторожно шагнул назад. Можно ведь разбить лагерь где-нибудь в стороне, переждать нашествие, к вечеру гусей всё равно должны загнать домой. Дюха уже увидел чью-то покосившуюся лавку, как раз на приличном расстоянии от пернатых хищников и при этом в зоне видимости. То есть в зоне видения. Или всё-таки в зоне видимости?       Но не успел он занять свою стратегическую позицию, как открылись ворота одного из дворов, и кто-то невидимый оттуда позвал:       — Цыпа-цыпа-цыпа!       Гуси мгновенно перестроились в колонну и потекли злобным ручейком, возбуждённо переговариваясь.       — Надеюсь, сегодня одного из вас засунут в суп, — пробормотал Дюха себе под нос, прежде чем продолжить путь к горе с дра… баб Насте.       Неопознанный объект оказался пацаном примерно возраста Дюхи или немного младше, худым и сутулым, с огромным кудрявым чубом на башке. Памятуя вчерашнюю встречу с домовым, Дюха на цыпочках обошёл и этого на всякий случай. Кто знает, может, тоже какой особенный, они теперь совсем перестали стесняться; к тому же у баб Насти ведь родственников-то и не было.       На террасе оказалось пусто. Дюха поставил сумку с пустой трёхлитровой банкой на стол, прислушался: нет, телевизор в глубине дома, за обитой кожей дверью, не работал, радио тоже молчало. Бабка как сквозь землю провалилась. Или её похитили?!       Дюха высунулся из двери, но и тут его ждала неудача: кудрявый исчез.       — Вот так и знал! — как герой в приключенческом фильме, воскликнул Дюха. — Это небось какой-то барабашка был, который ворует людей!              — Ну смотри. Всё будет правильно, если будет не так. Так — неправильно.       Горшок приподнялся на локте, загородив своей игольчатой шевелюрой солнце. Они лежали на опушке леса в высокой траве — и разговаривали о вечном.       То есть это Горшок разговаривал, а Дюха, разомлевший от жаркого полдня и возможности ничего не делать, а только слушать, наслаждался вниманием. Сегодня они не репетировали, потому что Балу куда-то уплыл, а Поручик сказал, что ему надоело. Вообще он часто такое говорил, но всегда возвращался, и Дюха подозревал, что его просто не всегда к ним отпускают.       Совсем как и его самого. Вечно эти взрослые думали, что лучше всех знают, кому и куда ходить!       Зато они с Горшком остались вдвоём. И это было круто.       Дюха сам любил делиться мирами, жившими в его голове, но мало кто из окружающих соглашался слушать. Дед звал нехристем, мама отмахивалась, что ей некогда, одноклассники ржали даже там, где ржать не полагалось, во дворе ему однажды чуть глаз не выкололи острой палкой — слишком впечатлились историей про вампира. А с Горшком всё было совсем по-другому.       Ему правда нравилось! Это Дюха видел ясней, чем декольте придуманной им в двенадцать принцессы. А ещё Горшок не задирал нос и ни разу не заявил, что всё не так на самом деле и надо сочинять по-другому. Может быть, он что-то такое и имел право сказать… но для него слово «друг» явно считалось таким же священным, как и для Дюхи.       И вот это вот грело сильнее, чем августовское солнце.       Поэтому, когда Горшок хотел обсудить волнующие его темы, Дюха всегда его поддерживал. Да и чего не поддержать, если эти рассуждения звучали и интересно, и логично? К тому же, если бы все прислушались к словам Горшка, то в стране как минимум, а то и на всё белом свете настали бы мир и порядок, а не все эти дурацкие войны, коррупция и «ручкание». Последнее слово Дюха не очень понимал, но мать его часто повторяла и всё время очень грустно при этом вздыхала.       — Почему вы думаете, что можете без нас? А вы не можете!       Как и всегда, когда Горшок заводился, его иголки пришли в волнение, запрыгали, завертелись, разве что в узлы не завязывались. Он активно размахивал одной рукой, забывал или проглатывал половину слов, торопился сказать всё и сразу, из-за чего, наверное, со стороны его речь состояла из бессмысленных обрывков. Для кого угодно — но не для Дюхи. Ему всё было ясно.       Без Горшка он и правда не мог больше.       Как тучка, скрывающая солнце и бросающая вниз холодную тень, на Дюху накинулась ужасная мысль: как только лето закончится, он уедет в город, потому что школу мама не разрешит бросить. И как тогда быть с их репетициями, их разговорами, их планами?       Их дружбой, в конце концов!       Дюхе что, придётся писать письма и отправлять их голубями? Почту-то точно в лес никто не носит… Её даже в деревню не носили, и все жители время от времени ездили в какой-то «райцентр», чтобы забрать свои посылки.       — А что такое «райцентр»? — спросил Дюха у неба.       Горшок запнулся посреди тирады о том, что надо менять решительно всё, и задумался.       — Не знаю, чё это. А чё ты вспомнил?       Дюха пожал плечами, то есть чуть отполз, как лежал, и вернулся обратно.       — Скоро в школу, — вздохнул он. — А школа отсюда далеко.       — Школа?       Недоумение на лице Горшка было написано такими огромными буквами, что Дюха невольно рассмеялся.       — Туда ходят все дети, чтобы получать зна-а-ания, — он растянул последнее слово поманерней, изображая их классуху. — Там скучно. И никто не понимает, что такое современное искусство.       Дюхе вспомнилось, как литераторша порвала его тетрадь, когда он показал ей свои рисунки с подписями, как будто герои говорят. Обидно было до жути, ведь он ожидал, что она похвалит его изобретение… А она разоралась, что это позор и провокация. И, как обычно, припечатала тем, что его надо исключать и отправлять в дворники.       — Плохо вам, — согласился Горшок. — Знания должны стать доступны для всех одинаково. Кто хочет — тот берёт, а кому не надо, тот и без того проживёт. Зачем заставлять? Понимаешь, ведь нельзя одним запрещать, а других заставлять. Может, им наоборот хочется!       — Ты бы хотел учиться в школе? — поразился Дюха.       — Не, — помотал башкой Горшок. — Ты так говоришь, я б там тоже ни дня не выдержал. Вот если бы там показывали, как музыку делать… не, ну я и сам понимаю, но Балу говорит, что есть ещё чё-то, без чего ничего не выйдет.       Рядом с локтем Горшка росла ромашка. Дюха бездумно её сорвал, покрутил в пальцах, оторвал один лепесток, потом другой. Девочки какие-то присказки говорили, но ему они не нравились, да и рифмы в них — с гулькин нос. Он вспомнил, как его одноклассник притащился с огромным чемоданом и похвастался, что скоро заработает много денег, потому что его отдали в музыкалку учиться играть на баяне.       Через полгода они этим баяном в футбол сыграли. А одноклассник куда-то переехал, потому что их семья не «сдюжила». Так мама объяснила.       — Есть такие, — сообщил Дюха Горшку. — Тебе туда не надо. Ты всё знаешь лучше.              — Ой, Яшенька, как хорошо, что ты меня позвал! А то я что-то совсем замоталась, ты знаешь, Милка-то хоть и корова, а как посмотрит, сразу понятно, что больно ей. Захворала чего-то кормилица моя, да и молока вон дала мало, совсем удой плохой. Как бы не околела, проклятая. Небось опять ходила за овраг, нажралась чертополоха с борщевиком, ещё и молоко попротила, вредительница! На какие шиши я ей комбикорм должна доставать?! Если и стакан этой муры не продать теперь… Но всё равно ж люблю, дуру эту. Ей, бывалча, вымя помассируешь, а она так протяжно: му-у-у. Тоже ведь любит всё-таки меня. Всегда с поля первая идёт, не заблудится, не отстанет. Осторожней, Яшенька, там скользко, не упади!       Дюха замер с занесённой над головой рукой — это он собирался рубить головы всем страшным врагам, но теперь выглядел как идиот. Баб Настя вырулила из-за угла, со стороны коровников, с ведром наперевес; на шаг позади шёл кудрявый. Увидев покупателя, она заулыбалась, затрясла своей ношей, рискуя вылить всё молоко на неровную плитку дорожки.       — Дрюня! Дрюня, здравствуй. Дед Ян тебя послал, да? Молодец он, не забывает друзей, знаешь, мы же с ним молодые когда были, не разлучались вообще, это потом твоя бабка появилась и увела его, глаза-то у неё ух какие были, прямо цыганские. А мы до этого-то уже и жениться хотели, но не сложилось…       Яша выглядел так, словно из последних сил удерживался от того, чтобы заткнуть уши. Дюха его понимал — если он вешался от этого круглосуточного радио, когда приходил на десять минут, то, наверное, провести с ней наедине день или больше было той ещё пыткой. Но вообще-то такие, как Яша, Дюхе не нравились. Слишком уж тихий — и это слишком уж подозрительно!       Баб Настя протиснулась на террасу, неловко толкнув Дюху бедром, поставила своё ведро рядом с банкой. На цинковом боку ведра кто-то оставил надпись из двух букв — К и Ш, а по низу прилипла какая-то коричнево-зеленоватая грязь.       — А с Яшенькой ты уже знаком? Яшенька мой племянник внучатый, вот приехал наконец навестить, а то всё сидит в городе, совсем же зачах! Тощий такой, я и не знаю, как откормить, матери-то его говорю — чего парня уморили? А она мне всё про какие-то современные методы лопочет. Нет уж, вот мы, деревенские, всегда были кровь с молоком, а вас теперь — соплёй перешибёшь. Как так, молодые же…       Болтовня совершенно не мешала ей найти марлю, накинуть её на кастрюлю, перелить туда часть молока (Дюха понадеялся, что без крови), достать другую кастрюлю, повторить.       — Ещё и молчит всё время, только балалайку эту свою мучает, всех кур мне перепугал, нестись перестали. Но ничего, подкормлю их вкусненьким, как раз вчера зарубили петуха, старый он уже стал, жилки-то хорошо пойдут с хрящиками, курочки такое любят.       Не медля ни секунды, фантазия нарисовала картину: насест куриц, у каждой — окровавленный клюв и очень недобрый взгляд, и каждая с превеликим презрением смотрит вниз, где лежит разорванный петух. Теперь-то они отомстили ему за все его кукареку спозаранку, за то, как бесцеремонно их топтал, как гонял по двору…       — Вот и банка твоя, Дрюнь. Денюжку положи на холодильник, а то нехорошо это — из рук в руки передавать. Я пойду, там кино хорошее обещали, хоть посмотрю, как люди другие живут, а то что тут — все свои, все известные, и через сто лет ничего не изменится.       Баб Настя взмахнула халатом, как крылом, и скрылась в глубине дома. Дюха дрожащей (и основательно вспотевшей) рукой выложил несколько бумажек, которые дед ему всучил и подхватил существенно потяжелевшую сумку.              — Ты понимаешь, ведь они, кто управляют всем, вообще ничего не понимают. Они же не видят, не знают, как мы тут живём. Особенно — мы!       Горшок прошёл по пню туда-сюда.       Сегодня они репетировали выступление на сцене. Да, у них толком ещё и песен не было, только полтора текста и несколько мелодий в голове Горшка, но идея представить, как выглядел бы концерт, увлекла всех, даже Поручика. Тот притащил себе несколько чурбаков разного размера, сорвал где-то пару огромных лопухов и собрал из всего этого «барабанную установку», по которой радостно лупил палками. Балу, судя по его взглядам, завидовал, что у того правда есть инструмент, тогда как всем остальным приходилось работать голосом.       Но, конечно, общей крутости это не снижало.       Дюха стоял внизу, символизируя собой толпу поклонников. Ну это было понятно — зачем на сцену вытаскивать простого поэта? Его удел оставаться за кулисами. Но Горшка то и дело заносило, он отходил левей и никак не мог удержаться по центру.       — Фигня какая-то выходит, — буркнул он наконец. Как обычно, перескочил на другую тему и даже не заметил. — Дюх, иди сюда. Сюда!       Сдержавшись от того, чтобы по-дурацки оглядеться (вдруг ещё какие Дюхи тут стоят), Дюха подошёл поближе к пню. Чего теперь-то вдумалось их предводителю?..       — Залазь, — скомандовал Горшок.       — Но я…       — Залазь! — Иголки дружно указали направо. — Петь будешь.       Хоть Дюха уже и бывал на пне, но ему всё равно стало очень странно. По левую руку от него (всё резко перевернулось, когда он сам оказался лицом к «залу») Балу подпрыгивал и тряс своими длинными волосами, сзади увлечённо, как дятел, стучал Поручик. Горшок посмотрел на них и скомандовал:       — Дюха, ну вперёд!       Вообще-то Дюхе хотелось заныкаться за барабаны, но он послушно сделал шаг вперёд. Чтобы не казаться испуганным и потерянным, он тыкнул пальцем в сторону пустого пространства и спросил:       — А там кто?       Горшок обернулся в ту сторону, пожал плечами:       — Ещё найдём. Где-нибудь. — Подумал немного и добавил: — Но это потом. Сейчас надо всё придумать с тем, что есть!       Быть впереди Дюхе не нравилось, он то и дело смещался назад, за что Горшок на него рычал и выдёргивал обратно. Вот уж кому-кому, а ему точно было в кайф привлекать к себе всё внимание, даже если зрителями были дубы, берёзы и залётные щеглы. Нет, ну в целом Дюхе тоже было прикольно, только дурацкие мысли о том, как он выглядит, как круто Поручику за всеми, как бы не свалился Горшок, всё равно мешали.       — Тебе тоже надо будет играть на гитаре, — вынес вердикт после репетиции последний. — У тебя же есть, ты говорил?       — Д-да, — кивнул Дюха. — Я принесу, когда дед перестанет за мной следить. Он боится, что я её разобью.       — Пусть не боится, — влез Балу, — её разобьём мы!       Горшок довольно хохотнул шутке, Поручик тоже что-то профыркал. Дюха, чтобы не отставать от коллектива, кривенько улыбнулся, но дурацкое ощущение в животе не позволило ему заржать, как обычно. И, главное, откуда оно там взялось-то?..       — Пока ты будешь с гитарой, — предложил Горшок. — И это, перестань прятаться! Тебе разве не клёво?       Дюха задумался.       — Клёво, — вздохнул он наконец.       И не стал уточнять, что отвечал не совсем на то, о чём спрашивал Горшок.              Яши на завалинке не оказалось. Дюха вперил взгляд в дорожку из плит, словно следопыт из книжек, но там, вопреки всем описаниям, можно было разглядеть только то, что никто не полол стыки примерно никогда. Если бы он сбежал на подворье, обязательно скрипнула бы калитка; а если бы ушёл гулять, то точно всполошил бы собак. Поскольку тишину всё это время тревожила только трескотня баб Насти, Дюха сделал вывод, что Яша где-то спрятался.       — Цып-цып-цып… — позвал он вполголоса.       Не то чтобы он хотел обзываться, просто само собой вырвалось.       В конце концов, имей он намерения обидеть Яшу, он бы придумал, как позвать одуванчик. Вообще Горшок наверняка мог что-то такое устроить, раз уж он смог вырастить целый подорожник. А если пустить его в огород, то дедовы грядки наверняка превратятся в целые джунгли, куда за огурцами придётся ходить с настоящим мачете. Дюха бы вот с удовольствием тогда помогал с урожаем…       Яша на призыв не отреагировал, и тогда Дюха, придерживая локтем тяжёлую сумку, рискнул заглянуть в святая святых любого деревенского жителя — на «усадьбу», которая скрывалась за другой стороной дома. Перед ним раскинулась огромная плантация картошки, разбавленная громадными кочанами капусты и какой-то менее опознаваемой зеленью: что морковка, что свёкла, что кинза были для Дюхи на одно невкусное лицо. В стороне притулился покосившийся парник; в дальнем конце опустили ветви яблони под весом собственных яблок. То тут, то там проглядывали жёлтенькие цветочки, а прямо по центру на перевёрнутом корыте сидел огромный чёрный кот — не меньше, а то и больше некоторых сторожевых собак.       — Всё-таки нечисть?! — поразился Дюха вслух.       — Ты бредишь? — раздалось совсем рядом.       Яша стоял, скрестив руки на груди, и ещё больше напоминал одуванчик — видимо, из-за разницы между худым телом (как стебелёк) и пушистой шапки волос. За его спиной виднелась ещё одна дверка, которую Дюха не заметил — в пристройку, где обычно хранили всякий хлам, а тут, видимо, хранили Яшу.       — Ты просто не знаешь, — вздёрнул нос Дюха.       — Конечно, куда уж мне, городскому, — парировал Яша, и Дюха почувствовал, как всё в нём закипает.       — Я вообще-то сам городской!       Яша смерил его таким взглядом, что Дюха едва не смутился. Ну да, штаны порвались, но зато какая полезная вентиляция! А что футболка в пятнах, так кто в своём уме в деревне чистое носит… тут же опасности на каждом шагу. В тапках, правда, уже становилось неудобно, но других у деда отродясь не водилось. Он свои Дюхе и отдал, а сам чаще босиком ходил.       — Ага, конечно, — кивнул наконец Яша, когда молчание очень уж затянулось. Пожевал нижнюю губу и сообщил: — Ладно, пока. Ты мешаешь мне заниматься.       Дюха тут же навострил уши и, сделав вид, что намёков он не понимает, как бы равнодушно выдал:       — Балалайкой? Ты небось в ВИА «Поющие сердца» дедам древним подыгрываешь?       Яша с достоинством принял удар на щит:       — Я не претендую на твоё место, это ты в районном ДК бабкам сказки сказываешь!       — Ах ты!..       От обиды и злости у Дюхи перехватило горло, и он, вместо того чтобы как следует ответить этому зазнайке, мог только глупо открывать и закрывать рот. Его истории! Назвать сказками для бабок! Да бабки от инфарктов помрут, если узнают, что он придумывает! И вообще, эти сказки его прославят, все будут о них говорить и восхищаться, потому что Горшок расскажет их так, чтобы никто не отвертелся и влюбился в них по уши!..       — Ах я, — хмыкнул Яша, довольный собой, — ах да я. Иди уже, городской. А то скажу бабуне — и никакого молока больше не увидишь, твой дед тебя за это не похвалит.       — Ну и сиди под юбкой своей бабуни! — выкрикнул Дюха наконец. — А у нас будет своя группа!       Яша, уже было развернувшийся, чтобы уйти, резко нажал на тормоза и недоверчиво сдвинул брови:       — Какая группа и у кого это — у вас?..       Теперь настала пора Дюхе задирать нос.       — Музыкальная. У нас уже куча песен есть!       — Придумываешь!       — Можешь и не верить. Потом будешь локти кусать, когда мы станем известными!       — Ага, конечно! Мечтай!       — Это ты будешь мечтать, чтобы мы с тобой хоть поздоровались, а нам будет наплевать!       — Раз песни есть, спой мне что-нибудь!       — Чтобы ты первым услышал? Ишь какой хитрый!       Яша тут же натянул на лицо победоносную улыбку:       — Врёшь, значит.       Дюха задохнулся от возмущения и чуть не уронил сумку с банкой, но вовремя успел её подхватить. Пострадали только штаны и тапки, на которые плеснулось молоко, и немного честь, которая отчаянно боролась с той частью души, что требовала немедленно похвастаться.       Впрочем, у Дюхи было шикарное оправдание ничего не сдавать — музыку-то он не знал! Ну то есть слышал, но повторить бы вряд ли смог. Да и как ему надо было одновременно изображать мелодию и петь?..       — Песни без музыки не поются, — гордо сообщил он. — Не вижу что-то здесь оркестра.       — Сейчас будет! — тут же приосанился Яша. — Жди!              Хоть второе августа давно прошло и, по мнению деда, олень уже нассал в воду, жара всё ещё стояла дикая и Дюхе постоянно хотелось искупаться. В лесу, конечно, было полегче, но всё равно душновато. А уж когда напрыгаешься и набесишься… В какой-то момент сдался даже Балу — и повёл их к своему родному болоту.       Лес дышал и говорил на разные голоса, пока они гуськом пробирались через чащу. Это напомнило Дюхе, как его в первый раз выводили; только теперь Балу выступал в роли предводителя их маленькой стаи, Горшок шёл сразу за плечом и громко дышал в затылок Дюхи, а Поручик же традиционно замыкал строй. В вышине чирикали какие-то птахи, в траве жужжали насекомые и наверняка намывали лапы зловредные клещи, но выпрыгивать и жрать проходимцев не решались. Белка с шишковой пушкой не объявлялась, но Дюха твёрдо был уверен, что она их преследует: он то и дело чувствовал на себе этот хитрый взгляд.       Шли они довольно долго, и ощущения говорили, что за это время можно было уже и к соседней деревне выйти, но стена леса всё не кончалась, только растительность внизу выродилась из травы в практически сплошной ковёр мха. Он покрывал и землю, и стволы деревьев, и бурелом, и пни, а кое-где как будто налезал сам на себя и всячески подмигивал сверчками изнутри: смотри, какой я уютненький и удобненький…       — Эй.       Горшок споткнулся и врезался в спину Дюхи, от чего тот крупно вздрогнул — и осознал, что пытается сойти с протоптанной Балу тропы. Пришлось делать вид, что всё было запланировано, и на пару с таким же, кажется, смущённым Горшком рысить вперёд, чтобы догнать их проводника.       Скоро в воздухе повис тяжёлый запах прелости — как бывает весной, когда тает повсюду снег и напитывает землю, — а ещё вдруг как будто стало мягче идти, тропа под ногами пружинила, подталкивала в пятки. Дюха завертел башкой, выискивая другие признаки приближающегося болота, и, конечно, тут же их нашёл: деревья стали ниже, появилась осока и рогоз, а кое-где во мху проглядывали лужицы.       — Добро пожаловать… В тихую гавань! — Балу встал подбоченившись. — Лучшее болото на много километров вокруг. У нас — самая стоячая вода!       Где-то недовольно квакнула невидимая лягушка.       — Похоже, с тобой не согласны, — хмыкнул Дюха.       Балу царственно проигнорировал это замечание, и Дюха не стал настаивать, тем более что его болото действительно выглядело весьма… живописно. Наполовину затянутое ряской, второй своей половиной оно поражало темнотой воды. Казалось, что там, на невероятной глубине, у самого дна сидит страшное создание, никогда не видевшее света солнца, и жаждет только одного: крови случайно оказавшейся там рыбёшки, ондатры или даже неловкого деревенского дурачка.       Покрывало ряски всколыхнулось — это Балу, ничуть не смущаясь, скинул одежду и нырнул в родную стихию. Поручик скривился, потрогал пальчиком воду и отошёл в сторонку, где сел, скрестив ноги и всем своим видом показывая, что водные процедуры не для него.       — Ну чё, — почему-то шёпотом сказал Горшок, — давай?       Дюха повёл плечами, внезапно растеряв всю решимость. Балу всплыл на середине и пустил изо рта фонтанчик, рассмеялся довольно:       — Со мной не утонете!       Вообще при слове «болото» Дюха всегда представлял что-то менее… водянистое. Ну, чтобы с наполовину затонувшими корягами, с местами довольно твёрдой поверхностью, а по больше части — с трясиной, в которой гордо тонет главный герой, задрав над головой руку с золотой диадемой наследницы престола. Здесь валежник тоже имелся, причём он покрывал все берега, как забор у огорода, и очерчивал практически ровный круг; а прямо напротив той точки, где замер Дюха, покоилось белёсое… Что-то. Частично оно покрылось мхом, другим концом макнулось в воду, и вокруг того конца колыхались какие-то ленты. Очень похожие на волосы.       Фантазия тут же дорисовала изящные формы на этой штуковине и предъявила вывод — на другой стороне лежал труп женщины! Она пошла за грибами, заблудилась, не смогла выйти до темноты, а потом… потом… Потом на неё напал оборотень! Вампир! Убил и выкинул здесь, чтобы она вечно лежала и смотрела вниз, не тревожа своего убийцу пронзительным взглядом всезнающей судии…       Полёт мысли прервался совершенно бесцеремонно: Горшок, уставший ждать, просто приподнял Дюху и швырнул в воду, после чего с диким криком подстреленного лебедя сиганул сам и ещё разок притопил Дюху. Когда тот наконец всплыл, кашляя и отплёвываясь, никакой женщины у берега уже не было.       Зато была обмотанная осокой коряга.              Яша выставил перед собой гитару как щит. Или как меч — держал он её за гриф. И ещё улыбался так…       — Теперь споёшь?       Гитара, судя по всему, ещё недавно красовалась на витрине в магазине, прежде чем её купили, заботливо протёрли тряпочкой и вручили кудрявому пацану на день рождения. Или просто так. Хотя просто так гитары никто не покупал, мама говорила, что они стоят целую зарплату, а дед просто не понимал, зачем новая, если его старушка валялась на чердаке вот уже двадцать лет и никому не требовалась всё это время. По его словам, инструмент нужен был только для того, чтобы охмурить понравившуюся девочку, а дальше ей уже не серенады надо петь, а обустраивать тёплое гнёздышко. Убедить, что это сильно устаревшее мнение, Дюхе не удалось.       Чёрный гриф с парным ему чёрным нижним порожком, светло-коричневый корпус и красивая окантовочка голосника буквально кричали о том, что вот этой гитаре не место в глуши. Её зовёт и ждёт сцена, яркий свет, крики фанатов и фанаток, умелые руки и крутой звук.       Дюха сглотнул склизкий комок зависти, взобравшийся откуда-то из кишок к самому горлу. Вот бы Горшок увидел — он же ведь обалдеет, это то, что ему и надо…       Не раздумывая дальше, он протянул руку и клещом вцепился в гитару, на что та ответила лёгким «дзынь».       На лицо Яши набежала тень сомнения, но отступать было некуда, позади Москва, Ленинград и родная музыкалка.       — Играй, — скомандовал он, всё ещё надеясь.       Дюхины одурманенные очи с трудом оторвались от лицезрения чуда. Мигнули несколько раз, фокусируясь на фоне за чудом. Мозг не отзывался. Мечта неслась на крыльях вдаль и в вышину.       — Ты не умеешь, — припечатал Яша, выждав для приличия несколько минут, показавшихся Дюхе вечностью. — Я так и знал.       Поруганная честь, конечно, требовала отмщения, но Дюха, измученный сегодня вдохновением, не нашёл душевных сил. Вместо этого он пожал плечами и уточнил:       — Умею немного, но не наши. Я в наших пою. Вроде бы.       Яша почесал бровь задумчиво.       — Вам нужен гитарист.       Почему-то он перешёл с вопросов на утверждения, словно вообще-то всё знал, просто притворялся для приличия. Дюха кивнул на всякий случай.       — И я гитарист, — веско добавил Яша.       Вообще это была, наверное, отличная идея, если бы их группа состояла из обычных пацанов, приехавших на лето в деревню. Но как Дюха должен был объяснить зелёные волосы Балу, наводящего ужас Поручика и беззубого Горшка с его идеями о всеобщей свободе? Как мог привести его на репточку, если та находилась посредине леса, куда ходить было нельзя? Как мог рассчитывать, что Яша ему вообще поверит, а не обзовёт поехавшим дураком и не растреплет всё своей баб Насте, а у той ведь за зубами ничего не держится, узнают все соседи, а следом и дед, а значит, прут и задница всё-таки сведут слишком близкое знакомство…       — Мы это, — вздохнул Дюха, — пока не знаем. Наверное, не получится.       — Не веришь? Давай я покажу, как играю! Дай мне какую-нибудь песню, я её сразу тебе сыграю!       — Да не в том дело…       Но Яша уже увидел цель, отринув препятствия. Оглянулся вокруг себя — видимо, на весу играть не умел, а ремня к гитаре не прилагалось, — не обнаружил ничего достойного, кроме покосившихся ступенек крыльца. Дюха воспрянул было духом, что отсутствие подходящей сцены всё испортит и концерт-прослушивание не состоится, но тут судьба вмешалась самым неожиданным способом: со стороны огорода раздался дикий мяв, за которым последовал предсмертный кар.       Всё тот же чёрный кот, убедившись, что привлёк всеобщее внимание, гордо продемонстрировал пойманную ворону. Одновременно он так встал, чтобы распушенным щёткой хвостом указывать на корыто, на котором он до этого вполне удобно располагался.       — О, идём! — обрадовался Яша.       Кота Дюха на всякий случай обошёл — очень уж тот пристально на него смотрел, как будто Дюха ему что-то сильно задолжал.       — Молока ему не давай, —предупредил Яша и махнул на кота рукой, — дристать будет.       Дюха подтянул банку поближе к груди. Этому не дать — нарваться на неприятности! Сам же отнимет, а потом сделает вид, что его насильно напоили.       Однако Яша к пушистой смертельной опасности отнёсся пренебрежительно, заявил ему: «Брысь», и котяра, больше не тратя времени на глупых людей, удалился жрать свою добычу в более укромном уголке.       — Какой он большой у вас…       — Это не наш. Бабуня говорит, приходит иногда со стороны поля, она ему супа наливала, он отказался. Зато мышей всех переловил.       Усевшись на корыте как на троне, Яша пристроил гитару на колене, почти не глядя зажал аккорд — а правой рукой сделал… Красиво. Сначала так др-р-рынь, потом др-р-рунь, а потом бдыщь. Дюха оценил.       — Я уже четыре аккорда знаю! — похвастался Яша и быстро переставил пальцы.       — Ага.       Осознание, что Горшок не простит, если он настоящего гитариста упустит, накрыло Дюху с дурной его башкой целиком, но почему-то не подсказало, что с собой теперь делать.       — Сыграй чего-нибудь ещё, — попросил Дюха.       Ему точно надо было выиграть время на подумать.              В конце концов Поручика они тоже затащили в воду, хотя тот и сопротивлялся изо всех сил. А позже, когда они ловили последние лучики заходящего солнца в надежде обсохнуть и не влезать в одежду мокрыми, до Дюхи внезапно дошло:       — А почему у вас одежда-то обычная?       Горшок ходил в основательно драных, но когда-то бывших приличными брюках со стрелками и футболке с кляксой вместо рисунка; Балу щеголял в чём-то вроде бабкиного халата по расцветке и трениках; а Поручик предпочитал майки и странные широкие шорты, которые издалека можно было принять за юбку.       — А в чём ещё? — переспросил Горшок. — Голым в лесу, понимаешь, даже тому, кто тут родился, не очень.       — Травка яйца щекочет, — добавил Балу и заржал.       — Нет, я не о том, вы же можете её просто, ну. Наколдовать?       Дюха привстал на локтях, поражённый собственной мыслью. Наколдованную одежду наверняка и стирать не надо, и кипятить не приходится, а если она порвётся, то никто не будет мучиться и колоть себе пальцы дурацкой иголкой. И ещё можно по размеру колдовать, чтоб не пришлось подворачивать штанины или, наоборот, с трудом натягивать ставшие слишком маленькими ботинки.       — Раздражает, — буркнул Горшок.       — Наколдовать сложно, — вмешался Поручик. — Не всем доступно, только полевым. А носить на себе чужое колдовство всегда неприятно.       — Представь, что тебе наколдовали третью руку. И она всё время болтается и хватает тебя за… нос. Сначала смешно, потом надоест! — Балу с видом всезнаюшего профессора воздел палец к стремительно темнеющим небесам.       — Да, всё так. И ваще. Ваша удобней. Круто, что смогли такое сами сделать.       — Да фигня это, — разочарованно вздохнул Дюха.       Что он, не видел, как эту дурацкую одежду шьют? Ему мама на 1 сентября в пятом классе полмесяца изобретала какой-то праздничный костюм из ткани, которую ей отдала тётка на работе, и что в итоге? Он выглядел тупее всех! Брюки перекосило, пиджак оказался слишком широким, а рубашка вообще не застегнулась на нижние пуговицы. А уж каким кошмаром был бабушкин свитер, подаренный на шестилетие! Мало того, что девчачий — белый в крупный цветочек, — так ещё и колючий весь, и жарко в нём было ужас как!       — Не фигня, — не согласился Балу, — вообще-то наоборот. Вы много чего придумали и изобрели, а мы до сих пор — как было заведено испокон веков, так и живём.       — Потому что не знают они, что можно по-другому! Привыкли, сидят по болотам и чащам, кукуют и квакают, и довольны этим. А если и вылазят… Тьфу! — Горшок сплюнул, недовольный поведением собратьев. — Лучше б и дальше сидели. Чем так вот. В этом же, понимаешь, смысла нет. От себя отказаться, в услужение пойти. А могли бы!..       — Ага, могли, — фыркнул Поручик. — Где могли, там бы и выпнули их обратно в болото.       — Да как вы все не понимаете! — мгновенно завёлся Горшок. — Это же не эта, как её… не… утопленник… Не утопия, во! Это можно сделать! Надо только знать и понимать. И тогда всё будет. Как вот у нас всё получится.       Дюха улыбнулся в кулак. Если бы ему раньше сказали, насколько приятно знать, что ты часть вот этого «нас», о котором рассуждает кто-то другой, он бы в жизни не поверил, счёл бы всё девчачьими сказками. А теперь, когда попробовал на своей шкуре… В районе макушки зародилось тепло и стекло вниз по позвоночнику, запустив стадо мурашек, и эти крошечные овечки — он в детстве почему-то так представлял себе мурашки — станцевали на его спине чечётку.       — Получится, — эхом повторил Дюха. — Обязательно.       — Во! — ткнул в него пальцем Горшок. — Даже он понимает.              Яша сыграл ещё три штуки разных… Отдельными мелодиями это было сложно назвать, три разных ритма — так, пожалуй, было правильней, а Дюха всё ещё не решил, что же делать со свалившейся в его руки удачей.       — Классно, — сказал он искренне.       Яша немедленно загордился, вздёрнул нос к небесам — будь он у него подлиннее, вышел бы отличный насест для воробьёв.       Башка звенела пустотой. Дюха поковырял носком тапка грядку, случайно откопал морковку, поспешно загрёб её землёй, пока никто не заметил. Стрельнул глазами направо, налево; почесал в затылке; похлопал банку по боку. Идеи, обычно налетавшие стаей на этот ритуал, стыдливо тёрлись вдалеке у забора, как тот приблудный кот. Только кот ещё и смотрел в их сторону с явным подозрением.       — Блин, молоко скиснет… — протянул Дюха.       Прозвучало очень по-дедовски.       Яша это тоже уловил, потому что резко как-то сдулся, сник и даже кудряшками опечалился.       — Ну иди, — буркнул он.       Дюха сделал шаг, второй, третий. Ноги переставлялись с трудом, будто подошвы клеем намазали. На четвёртом шаге неприятно закололо бок. На пятом… Пятый не случился.       — А проводи меня!       Слова упали в тишину, и тишина сомкнулась над ними, проглатывая всё сказанное, будто ничего и не было. Дюха смущённо пояснил:       — Текста тебе покажу.       И это убило тишину, и клей тут же пропал, и Яша засиял снова. Он вскочил так резко, что струны гитары протестующе загудели, но Яша сразу прижал их ладонью — и заодно мимолётно погладил гитарный изгиб.       — Только мой дед немного того, — предупредил Дюха, когда они уже шагали к калитке. — Но вроде при чужих он держит себя в руках.       Яше было всё равно. Он готов был идти хоть на край света, лишь бы там его ждала музыка.       Кот запрыгнул на забор, ловко, несмотря на свои габариты, пробежал по нему и замер на столбе, провожая взглядами двух человек. Если бы баб Настя выглянула из окна, она бы наверняка удивилась этой картине, тем более что кот сидел на задних лапах; но треволнения рабыни Изауры интересовали её куда больше, и цирковые способности главного мышелова усадьбы так и остались для неё секретом.              Дурацкое девчачье желание пронзило Дюху, когда они уже прощались на опушке. Его рука сама собой поднялась, протянулась к Горшку и оттопырила мизинец.       — Обещаешь, что всегда вместе? — вытолкнуло горло непривычные слова.       Горшок посмотрел на руку, посмотрел на лицо Дюхи. Улыбнулся беззубо, зацепился своим мизинцем за предложенный и, кашлянув для серьёзности, кивнул:       — Всегда. Куда же я без тебя, Дюх!       Солнце мигнуло последним лучиком и упало за горизонт, звонко хохоча.       Тем вечером Дюха засыпал, зная: он больше никогда не будет один.