Потеря

Роджер Парслоу умер слишком рано. Так рано, что его деймон даже не успела принять постоянную форму. Со дня их рождения до дня смерти не прошло и тринадцати лет. Роджер и Салсилия не знали, что так произойдёт. Да и откуда могли бы? Они даже не размышляли всерьёз о том, как и когда умрут. Роджер вообще не любил много думать о будущем. Это казалось чем-то… неправильным. Он хорошо чувствовал себя в настоящем, а планы строил только на самое ближайшее время. В месте, куда попадают после смерти, времени было много. До бесконечности много. И всё оно уходило на мысли об ушедшей жизни и о том, что всё могло сложиться по-другому. Роджер жалел, что умер так быстро и так глупо. Жалел, что доставлял хлопоты своей семье, сбегая с рабочего места, что был, как ему казалось, не очень хорошим сыном и племянником. Жалел, что не может быть с Лирой, что она наверняка по нему горюет, а он не может утешить подругу. Думал, что, когда и Лира окажется здесь, то она будет совсем взрослой, даже старой, и едва его вспомнит. И от этого становилось так горько-горько. Он так тосковал по ней. Но по Салсилии тосковал сильнее. Она была его деймоном, его душой, его… всем. Роджер любил Салсилию. Салсилия любила Роджера. Они не могли не любить друг друга. Она была его частью, он — её, а вместе они составляли единое целое. Роджер был самым обычным мальчиком, его Салсилия — самым обычным деймоном. Они безмерно дорожили друг другом и были лучшими друзьями. Конечно, временами они спорили и ссорились. Конечно, потом они очень быстро мирились и приходили к согласию, потому что не могли долго держать обиду. Иногда Роджер шикал на Салсилию и называл её трусихой, а иногда она называла трусом его, если он не решался на очередную Лирину авантюру. У них это было в порядке вещей. Роджер сокращал имя своего деймона до Салли, но делал это крайне редко и лишь наедине с ней. Салсилии больше нравилось её красивое полное имя. По сравнению с ним простое “Салли” казалось совсем скучным. Но если Роджер обращался к ней именно так, то... это звучало как-то по-особенному — как-то по-своему тепло, ласково. И только между ними двумя. Одно тихо произнесённое “Салли...” и Салсилия сразу таяла, хотя продолжала утверждать, что не очень-то ей нравится это сокращение. Одно тихо произнесённое “Салли...” — и она сразу понимала, что Роджер хочет извиниться или обсудить что-то важное. При мыслях о ней Роджеру становилось невыносимо тяжело. Но не думать о Салсилии он не мог и вспоминал её почти постоянно. При жизни он и представить не мог, что когда-то останется без своего деймона. Такое не могло и в голову прийти, не могло и присниться в самом жутком ночном кошмаре. Но произошло наяву. Они даже не попрощались. А будь у них хоть всего минута они бы упокоились с миром. Роджер бы прижал к себе Салсилию крепко-крепко, как никогда, даже в самые трудные минуты, не прижимал. Салсилия бы прильнула к нему так ласково, как никогда этого не делала. Они бы успели сказать друг другу то, что обычно и не требует слов. И умереть так им было бы немного легче. Роджер любил Салсилию. Не мог не любить. Но только оставшись без неё, он понял, что кажется, никогда не говорил ей этого вслух. — Ты нужна мне, Салсилия, — шептал дух мальчика в пустоту. — Я без тебя не могу. Впервые Роджер произносил такие слова. Впервые Салсилия не могла его услышать.