Право выбирать

Там, под океаном, на глубине девяти тысячи метров, в месте, спрятанном от целого мира, находится призрачный экран, настоящий закрытый со всех сторон бункер. В этом мертвом уголке планеты, где нарушено понимание пространства, где время растягивается, подобно жвачке, где есть все и ничего нет, потому что с твоим восприятием играют в иллюзию, находится кабинет и архив. Да-да, в этом чертовом месте, созданным, казалось, каким-то человеком под психотропными препаратами, и находится главный центр управления. Здесь ведется отчет о каждом твоем проступке, вершатся судьбы и создаются удобные неслучайные случайности. Если один конкретный остров — корабль, король при нем — человек у штурвала, а жители — экипаж, то это самое место под океаном — море. И каким бы хорошим капитаном ты себя не считал, море само решит, кто сегодня останется на судне. Зайдя в свой интерактивный кабинет и выбрав тему привычного пшеничного поля, Ветер принял обличие старого уродливого пугала с головой-тыквой, тряпичным телом и цепкими птичьими ногами, вросшими в землю. Что ж, это место было одним из тех вещей, которые вызывали у него симпатию. Призрак любил его за возможность, покинув сковывающую в движениях марионетку, хорошенько разогнаться, чувствуя, как золотистые колосья приминаются к земле, за эти величественные инопланетные антистресс-игрушки, названные людьми ветряками, и, конечно, за ворон. Да, эти наглые создания Дождя нравились Духу больше всего: если у людей образ, в котором он был заключен, вызывал тревогу, то эти парни садились прямо на плечо пугала и изучали его с интересом. Именно поэтому у Ветра не возникало трудности при выборе физических тел, которых можно было бы использовать, как дроны. Что тут у нас? — черная птица обратилась с записью к Призраку, через сетчатку ее глаз считывалась информация о наблюдении за одним его биологическим ребенком. Просматриваемое автоматически фиксировалась в форму отчета, аккуратно складываемого в отдельную ячейку архива. Вдруг в кабинет Духа неслышно кто-то просочился. Тень легла на тыквенную голову, неспешно охватывая своей темной плотью пространство вокруг. Густые синие тучи, словно появившиеся из ниоткуда, обволакивали небо. Ну началось, — раздосадовано подумал древнейший. — Доброго нулевого времени, — послышался высокий, противный, будто задыхающийся на каждом слове, скрипучий голос откуда-то сверху, — Хочу сказать, что твои решения вызывают у меня некоторые… сомнения. — Че ты имеешь в виду? — настороженно спросил свободолюбивый Призрак. — Рад, что ты спросил. Я нашел любопытным отчеты о проекте «Принц» за последние пять лет: ссора с близкими родственниками, два побега из дома, суицидальные мысли, дурная слава в обществе и, вишенка на торте, чувства к рогатому существу. Ты можешь это объяснить? — Это не твое дело, — грубо просвистел Ветер. — Я не вижу ни одной твоей правки в этих документах, — продолжал гость невозмутимо, — Могу я взглянуть на план проекта? — Эй, Гроза? — Да? — А не пошел бы ты нахер? По небу пронесся оглушительный гром и угрожающе сверкнула молния, разрывая небо на куски. Как же Отец Принца ненавидел этого правильного и исполнительного Призрака, целующего Природе руки. Стоило ей назначить этого вертихвоста своей правой рукой, как вдруг тот опьянел от власти и решил, что может теперь везде совать свой нос. — Пожалуй… пропущу твою грубость мимо ушей, — важно произнес Дух Гнева, заставляя собеседника растянуть прорезь тыквенной рожицы в издевательской улыбке, какое облечение, ага, — Потому что моя задача заключается лишь в том, чтобы тебя предупредить. Недавно я нанял чистку нашей корзины, и мне удалось обнаружить, что из уничтоженных мной проектов добрые семьдесят процентов составляют твои эксперименты. — Так. — Матушка Природа недовольна твоей работой. Рекомендую тебе прекратить свое «творчество», — сказал он, подчеркивая несерьезность этого слова, — И начать уже выполнять свои обязанности. — А иначе? — Иначе мы прогоним тебя. — Стоп-стоп, — во весь голос расхохотался Ветер, заставляя крылья ветряков крутиться быстрее, — Прогнать меня? Да вы все сбрендили! Сумасшедшие! Если наша компания будет состоять только из послушных хорошеньких щеночков, не умеющих ничего, кроме парочки обученных трюков, то мир просто прекратит развиваться. Я гений, двигатель прогресса, и мне очень жаль, что никто из вас не в силах этого понять. — Бесполезно, — в землю ударило сразу несколько молний, — Как обычно ты слушаешь только себя. Знаешь, — язвительно начал Гроза, просачиваясь в пространство в небе, — Твой сыночек очень похож на тебя. Все, как все, и только этот в поле сорняк. — Даже не смей так называть Принца! — прокричал свободолюбивый дух удаляющейся туче, — Трус! Со злости Призрак, лишь на пару секунд покинув тело пугала, мимолетно пронесся по всей площади поля, рассерженно обрывая длинные колосья пшеницы. Много ли они понимают, эти серые тени повседневности, лениво изменяющие свою форму под влиянием света? Он оригинален, уникален, когда-нибудь он станет чертовым затмением. Вот однажды, когда пища для раздумий оказалась отравленной, мозг Ветра вырвало прямо на страницу, и так появились киты. Киты! Величественные твари, настоящие короли океанов! Да чтобы они, эти зануды, вообще такое придумали... Так, и что же? Слов восхищения об этих существах не последовало, зато Гроза тогда бросил еще одну свою язвительную шуточку, что-то вроде: «Ты можешь создать хоть кого-нибудь адекватного, кто не выбрасывался бы на берег и не прыгал бы в пропасть, когда возникает хоть малейшее душевное переживание?». Ха-ха, очень смешно. Вот черт… Черт, черт… Дух, вернувшись в тело марионетки и отключив тему поля, подошел к рабочему столу, выдвинувшемуся из пола, и, оглядевшись, достал из нижнего ящика очень ценную книгу. Она была толстой и ее объем с каждым днем увеличивался уже на протяжении почти двенадцати лет. Он сделал безумную вещь под искушением любопытства, которое она вызывала. Ветер создал призрачное существо и оставил его на автопилоте, как простых смертных, позволяя ему жить так, как хочет, разрешая ему выбирать. Открыв том на крайней странице, Призрак с облегчением выдохнул, увидев появляющиеся на ней слова, которые складывались в предложения и излагали историю. Он, откровенно говоря, боялся в один день открыть произведение и увидеть точку, за которой никогда больше ничего не последует. И Дух Свободы запутался в том, что же стоит за этим переживанием: боится ли он просто провала в своем эксперименте или речь все-таки идет о чем-то большем? Ветер знал (главным образом потому, что согласовывал этот проект Тепла с другими), что при рождении обычного ребенка у женщины выделяется большая доза окситоцина, гормона радости и счастья, который позволяет ей почувствовать любовь и привязанность к своему новорожденному. И эти физиологически обоснованные эмоции родителя при знакомстве со своим отпрыском были более понятны ученому, чем те, что происходят в процессе и в результате создания существа на Орионе. Призрак помнил тот день, когда он зашел в свою мастерскую и, перебирая тонкие нити, паутинки своей плоти, начал кропотливо создавать из них модель Принца. И эти широко расставленные хитрые глаза, горящие разными цветами, проплешина между передними зубами и даже небольшая светлая родинка на мочке уха являются полностью его оригинальной идеей, на воплощение которой он потратил около четырех месяцев. Мало того, он вложил в этого мальчика свои самые лучшие черты характера. И теперь, когда Дух Печали видел, как тот растет и развивается, как эти врожденные задатки личности раскрываются, словно экзотический цветок, он чувствовал, как нечто необъяснимое, появившееся откуда-то изнутри, начинает заполняет пространство всего его призрачного существа, такое воздушное и объемное, как сахарная вата, будто желающая вырваться наружу. И Ветер не понимал этого чувства и пугался его, рядом с Принцем с ним что-то происходило и как бы указывало на то, что этот мальчик для него особенный. Но Духа также мучала совесть, когда он видел этот одиноко стоящий на берегу моря силуэт, который все поджигал и поджигал спички, пытаясь уловить хоть малейшее движение Призрака. И эти глаза… Какую же ошибку совершил он, делая их такими выразительными. В этом взгляде читалось так много веры и надежды, что на это было больно смотреть. Будто древнейший, оказавшись в комнате с голубями, приоткрыл дверцу у одного из них, делая его свободным, но тот не улетал из-за сильной привязанности к своему хозяину. Нет, больше экспериментатор не мог оставаться в стороне. Он покажет Принцу, что тот ему небезразличен, сделает всего один небольшой намек. — Зачем… зачем я тебе… тебе нужен? Тихий голос, полный отчаяния, дрогнул, и тьма холодного коридора злобно передразнила парня эхом. Руки жгло холодом, тело било нескончаемой судорогой. — Я сделал… сделал так много ошибок, которые… которые ты позволил мне сделать, — взгляд потерянный, слепо смотрящий во мрак, — Ты слышишь… слышишь мои молитвы? Ты видишь… видишь меня? Кто из нас призрак, папа? Принц со слабой надеждой застыл в ожидании ответа, но оно было буквально мучительным. Кажется, он съел что-то не то, и внутри его желудка появилась обреченность, змея с колючими шипами, которая, извиваясь, больно сдавливала органы, делала беспомощным, заставляла трястись согнутые в локтях руки, и продолжала расти и расти… Как же хотелось… просто избавиться от этого… Пусти, умоляю, пусти… Из слабого тела мальчика, разрывая стены, вырвался какой-то громкий демонический вопль, будто весь его большой внутренний мир кричал, объятый огнем. И еще, еще, еще… Из глаз лились реки слез, его колошматило, как тряпичную куклу, которую трясли в руках, светлые пряди волос под резкими движениями рук падали на пол, пока парень все отчаянно пытался вызволить боль. Этот чертов яд… эту холодную змею, крепко зубами вцепившуюся в горло. Нет, он больше ничего не понимал. Он будущий король, но его руки связаны. Если попытается убежать – догонят, если спрячется – найдут, если обретет другой смысл – отнимут. Хорошо, Принц позволит собой управлять, слушаюсь-повинуюсь. Теперь он бумажный кораблик, текущий вниз по маленькому ручейку, но почему он направляется в сторону канализации? Где тот человек, который его сделал и пустил в путешествие? Почему он не контролирует течение? Ради кого оно, маленькое жалкое подобие судна, заставляет себя резво плыть навстречу неизведанному? Как же страшно и одиноко. Когда особенно громкий крик вырвался из горла мальчика, в его ушах зазвенело, а мир вокруг будто покачнулся, и королевский ребенок незаметно для себя больно шлепнулся на пол. Подтянув ноги и закрывая руками голову, он лег в позу эмбриона. Вдох-выдох, вдох-выдох, вот так. Напряжение в теле постепенно спадало, уступая место небольшой ноющей боли. — Вот видишь, Ветер, из-за тебя я теперь охрип, — сказал желтоглазый житель Ориона, вытирая руками мокрые щеки, и затем посмеялся какими-то помехами из телевизора. Принц заглянул в свое опьяненное эмоциями сознание, где мысли путались, собираясь в черный ком. Только вот теперь владелец не был им придавлен, а осматривал издалека негодующе, как бы еще не представляя, что в его силах сделать. Вслепую парень достал спичечный коробок из кармана, и через мгновение в его руках загорелся маленький огонек, освещая своим светом небольшое пространство коридора. Мальчик нащупал холодную стену и, опираясь на нее, медленно пошел в неизведанное. Один, с маленькой надеждой в руках, то потухающей, то снова загорающейся. Костюм и галстук, продать или купить, смеяться или плакать, — в голове его пропел голос Криса Хендерсонома, — Что делать парню, когда ничего не стоит на месте? Принц наткнулся на что-то округлое, небольшое и холодное. Ручка. Двустворчатые двери перед ним были высокими, белыми и расписными, как во дворце Эмберлайтов. Мальчик, прислушавшись, различил приятный голос Колибри, читающей с выражением историю о девушке, на чьем теле вырастали цветы. Он словно обжегся об ручку, отшатнувшись от двери. Дело в том, что это была очень значимая для королевского ребенка книга, и каждый раз, когда он слышал, как королева знакомит Виски с этим произведением, как когда-то впервые открыла его для желтоглазого сына, фантазии парня о том, что он к этой женщине и ее дочке уже давно холоден, рассеивалась. Он начинал чувствовать сильную ревность, похожую на разгорающийся внутри огонь. После этого мальчик обязательно что-то разбивал и ухмылялся, когда Колибри растерянно выбегала в коридор, по пути говоря девочке: «Нам придется отложить чтение на завтра». У него дурной характер, — слышал Принц рокотание Грома за стеной своей спальни, когда тот выкидывал его за шкирку. И у тебя тоже! — кричал светловолосый житель Ориона и быстро убегал в свое тайное местечко, с нескрываемой улыбкой слушая, как этот громила пытается его найти. Да, отвратительный характер, и парень им гордился, потому что это был характер его папы, Ветра. Мальчик, улыбнувшись своим мыслям, захотел было пройти дальше, однако его внимание привлек голос. Такой звонкий, ребяческий, однако явно принадлежащий не Виски. Кто это мог быть? Разве королева читала это произведение кому-то еще? Он осторожно приоткрыл дверь. В комнате царил полумрак, рассеиваемый лишь светом трех свечей: на косметическом и рабочем столах и в руках Колибри. Белые стены, большое зеркало и мебель, занимающая свои позиции: не было никакого сомнения в том, что это были покои юного Эмберлайта. — Грубо содрав ногтями проросшие на руке цветы, девушка поморщилась от боли и вдруг испуганно увидела, как на их месте выступают алые капли крови, стекающие вниз… — голос королевы, ее манера повествования зачаровывали так, что проникновение в изложенный писателем мир происходило всегда незамедлительно. В моменты, когда Колибри читала, мальчик представлял, будто его окунали в теплую воду, и он плыл, почти не прикладывая усилий, и все смотрел вниз, наблюдая за течением истории. Незаметно для самого себя, парень оказался в двух шагах от светловолосой девушки, читающей перед сном маленькому Принцу, лет пяти или шести. Это было воспоминание. Такое же теплое, как руки сидящей на кровати королевы, и такое же спокойное, как аромат бергамота, которым была наполнена комната (старшая Эмберлайт постоянно зажигала в его покоях благовония на ночь, уверенная в их полезных свойствах). — На сегодня все, — сказала она, закрывая книгу. — Нет, — голос желтоглазого ребенка приобрел требовательный тон, — Давай еще… еще одну главу, пожалуйста! — Прости, на этот раз маме правда пора. У нее еще очень много дел. — Ты меня не любишь! — Я знаю, что ты делаешь, — улыбнувшись, произнесла девушка, — А ты знаешь, что это неправда, потому что я люблю тебя больше всех на свете, — она аккуратно пригладила пальцами светлые брови мальчика. Одиннадцатилетний Эмберлайт уже успел забыть об этом ее загадочном, но таком приятном проявлении любви. Что ж, парень мог легко признаться, что испытывал сильные чувства к этому человеку, по чистой случайности оказывавшегося в роли его матери. И он навсегда запомнит слова, ласкающие его, и эту улыбку, посвященную лишь одному ему. — Доброй ночи, мотылек, — представительница желтоглазой семьи подарила парню поцелуй в лоб и легкими, воздушными шагами подлетела к двери, готовая выпорхнуть в коридор. Однако на этом моменте воспоминание заморозилось, а позади Принца открылся шкаф в потайное место, приглашая его посмотреть следующий сюжет. Торопиться, впрочем, сын Ветра не желал, так как прекрасно знал, что продолжение истории о девушке-цветке он не услышит больше никогда. Он сел возле кровати и внимательно заглянул в глаза маленького мальчика, каким он был, и усмехнулся, увидев в них то, что и ожидал: голод. Парню всегда было мало, он был ужасно прожорлив в отношении любви и внимания. Даже непрерывно находясь под согревающими лучами солнца, он успевал чувствовать холод. А ведь это был обычный день. И завтра, как Принцу тогда казалось, будет такой же. Он и не предполагал, что все может настолько резко измениться. У вас обнаружена злокачественная опухоль. Ее имя, — если только хотите знать, — Виски. Очередной симпатичный проект Тепла, густые карамельные волосы, кукольное личико, большие глаза, наивное дружелюбие, милое обществу. В общем, возьмите-распишитесь. Разве не чудо? Разве не мечта ли каждого – иметь такую очаровательную малышку, как она? Эмберлайты, конечно, закатили на острове большой праздник, чтобы разделить с жителями Ориона свою радость. Однако не все захотели принимать в этом участие. Парень молчаливо сел на пол рядышком с маленьким Принцем, который пытался сделать вид, что ни за пределами замка, ни внутри его самого не происходит ничего, что заслуживало бы внимания. — … главным образом потому, что она – твоя, — прочитал он строчку из книги и застыл, склонив голову и безразлично гуляя взглядом по странице. — Эта особенность… особенность не может быть уродливой, Роза, — громко и резко прочитал мальчик, словно его ошпарили кипятком, — Главным образом потому, что… — с улицы послышался радостный голос Колибри, говорящий что-то про семью и благодарность призраку Тепла, и сын Ветра снова отвлекся, прислушиваясь. Его глаза сверкнули в темноте, он глубоко вдохнул. Руки сильно сжали книгу. Уже заученная фраза вновь и вновь озвучивалась, нарушая тишину пустого дворца. В тоне парня сначала звучало упорство, а потом он перешел на крик. Лицо покраснело, а руки затряслись. Смех королевы был последней каплей, после которой желтоглазый житель Ориона с яростью отшвырнул книгу в стену. — ЭТА ОСОБЕННОСТЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ УРОДЛИВЕЕ… УРОДЛИВЕЕ МОЕГО ДНЯ, РОЗА! — проорал он, — ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ ПОТОМУ, ЧТО В МОЕЙ ЖИЗНИ ПОЯВИЛАСЬ… ПОЯВИЛАСЬ ЭТА ЗМЕЯ! Когда маленький двойник, сорвавшись, выбежал из комнаты, одиннадцатилетний Эмберлайт услышал, как в коридоре, сопровождаясь криком, разбилось что-то хрупкое и после этого входная дверь нарочито громко хлопнула. Это был день, когда он впервые ночевал не в своей постели, а где-то в дальней части острова. И когда на следующий день королевский ребенок вернулся домой потрепанным, с зелеными отпечатками от травы на рубашке, Гром, устало подняв глаза, сказал ему «Доброе утро». И тогда парень все понял. Ты выглядишь гораздо самостоятельнее детей твоего возраста, — отмечала Июнь с некоторым восхищением. Сын Ветра лишь отводил взгляд и сдержанно кивал, ни говоря ни слова. А что он мог ответить? Рассказать о смерти родителей, когда ему исполнилось семь? О СМЕРТИ! Когда мальчик, не в силах больше терпеть разрывающей его боли, кричал в комнате Колибри, захлебываясь словами и глотая жгучие слезы. О СМЕРТИ! Принц помнил ее лицо, бледное и испуганное, она прижимала к себе встревоженную маленькую личинку, заливающуюся хуже сигнализации скорой помощи. Как же он ненавидел ее. РАССКАЗАТЬ О СМЕРТИ! Желтые глаза, которые всегда горели теплом, округлились и теперь в них читалось одно: сумасшедший! РАССКАЗАТЬ ИЮНЬ О СМЕРТИ! Гром, грубо взяв его за плечи, говорил ему что-то и тряс, а потом голова парня резко развернулась в сторону, и он почувствовал жар, прошедший по щеке. Маленький Эмберлайт, дотронувшись до ушиба, посмотрел на громилу испуганными глазами, к которым подступили слезы. Больше он не видел в нем своего отца. На этом действие было заморожено. Одиннадцатилетний сын Ветра кинулся вниз по лестнице. Он знал, что спит, но как же ему хотелось выйти из этого дома воспоминаний, подвергающего чувства Эмберлайта опытам, как лабораторную крысу. Он подергал ручку, словно пытаясь ее оторвать. Черт возьми, заперто! Возле него всплыло последнее воспоминание, о котором Принц догадывался и которое больше всего не хотел видеть. Пусти меня, умоляю, пусти! — взмолился он, продолжая тщетно ломиться в дверь, тем временем маленький светловолосый мальчик аккуратной походкой хищника подошел к колыбельной, стоящей чуть в отдалении от входа. Малышка, на которую он смотрел, варилась заживо в ядовитом котле его глаз. — Где твои родители, которые постоянно кружатся над тобой? — тихо спросил королевский ребенок, его голос был холодный и острый, как лезвие косы, — Почему ты решила… решила забрать их любовь? Ты знаешь… знаешь, какими счастливыми… счастливыми мы были без тебя? — он грубо взял ее на руки и сжал, со всей силы, как только мог, — Противная змея! Я тебя ненавижу! Ненавижу! — Прекрати! — не в силах стоять в стороне испуганно закричал желтоглазый наблюдатель, — ДУРАК! ПРЕКРАТИ! — девочка кричала от боли, а мальчик все продолжал сжимать ее маленькое тело, но как бы Принц не пытался вмешаться, его пальцы проскальзывали сквозь образы, — ЧТО ТЫ ТАКОЕ ДЕЛАЕШЬ? Последняя фраза совпала с криком испуганной Колибри, стоящей на лестничной площадке, лицо которой одиннадцатилетний парень увидел лишь мельком и этого вполне хватило, чтобы его сердце снова больно сжалось. Не дожидаясь окончания воспоминания, Эмберлайт вылетел наружу через открывшуюся дверь, оставляя позади себя злосчастный особняк. Что мог ответить мальчик, когда Июнь говорила ему, каким взрослым он выглядит в свои одиннадцать? Только рассказать ей о смерти. Перед ним простиралось огромное пшеничное поле с высокими желтыми колосьями, которые били по лицу, рукам и ногам, пока сын Ветра испуганно убегал от самого себя с тяжелым камнем на сердце и тошнотой от всего того хаоса, который творился в голове. Покосившееся от страха лицо матери. Жар, прокатившийся по щеке. Крик сестры от боли, вызывающий непроизвольную улыбку. Может, все, кто говорил о нем, как о сумасшедшем, были правы? Может, Ветер поэтому отрекся от него? Принц бессильно упал на колени. Вокруг тишина, только пение цикад и его громкое дыхание, иногда заменяющееся кашлем. Если этот мир на самом деле был лишен Ветра, то… Черт возьми, да быть такого не может! Парень подумал об этом лишь на миг, но уже многого лишился, например, жизни. И думать дальше он не желал. Этот рассказ о смерти не может иметь продолжение, нет! Никто больше не умрет! — О Капитан! Мой Капитан! Рейс трудный завершен, — прошептал мальчик, поднимая лицо к темно-синему небу, на котором из-за густых туч не было видно звезд, — Все бури выдержал корабль, увенчан славой он. Уж близок порт, я слышу звон, народ глядит, ликуя, — это было абсурдное сравнение, но тем было легче, — Как неуклонно наш корабль взрезает килем струи. Но сердце! Сердце! Сердце! Как кровь течет ручьем на палубе, где капитан уснул последним сном…* — глаза Принца погасли, и он скрестил на груди холодные руки. Внезапно где-то поблизости зазвонил телефон, заставляя парня, испуганно подскочив на ноги, обернуться на источник звука. Красная будка, кабинка которой заманчиво горела приятным желтым светом среди ночного пшеничного поля, приоткрыла со скрипом свою дверцу, приглашая к себе. Оттуда, стукнувшись об стенки и заливаясь, вылетела трубка, повиснув в воздухе и раскачиваясь на ветру, словно воздушный змей, разве что вместо веревки был закрученный провод. Светловолосый мальчик увидел какое-то движение боковым зрением и, встретившись с горящими в темноте глазами, замер. Нервно оглянувшись, он вдруг увидел несколько таких темных силуэтов, наблюдающих за ним, стоя в отдалении. Житель Ориона, как пугливый кролик, пригнулся к земле, боясь пошевелиться или отвести взгляд, упустить из виду хоть малейшее движение. Мысленно проложив путь до будки, он сорвался с места и со всех ног помчался вперед, словив во пути летающую в воздухе трубку и запираясь в ящике. Аппарат замолк, оказавшись в руках дрожащего парня, и, когда тот прислонил его к уху, оттуда словно просочился приятный небольшой ветерок, выдохнув с собой фразу: «Я тебя вижу». Принц посмотрел на силуэты с повернутыми к нему лицами, но уже без страха, а с задумчивым прищуром. Когда мир вокруг него начал меркнуть, глаза незнакомцев все еще продолжали гореть. Вечерело. Горы, где была расположена деревушка, зажглись теплыми рыжеватыми огнями, и в окнах можно было увидеть целую маленькую жизнь, протекающую в пределах одного дома. В отличие от остальных, жильцы коттеджа Санниморнов-Роузторнсов будто решили оставить свои владения и отправиться все вместе в какое-нибудь путешествие. Однако, если присмотреться внимательнее, можно было увидеть небольшие огоньки от свеч на первом этаже. Люди, которые не знают эту семью, решат, вероятно, что там происходит какой-то обряд, но большинство посмеются над этой версией и расскажут кое-что еще более абсурдное: временами чистокровная инсомийка, связавшая свою жизнь с рогатым, приезжает проведать своих родных, и тогда весь дом погружается в темноту. Но этот полумрак не казался пустым и одиноким, нет, он был теплым и спокойным, во всяком случае, кроме одной комнаты этой двухэтажной постройки. В ней было открыто окно, и ветер, словно странствующий дракон, с любопытством залетал в спальню, принимая приглашение, но та оказывалась слишком узкой, и он, неуклюже развернувшись и хлопнув по двери хвостом, спешил вылететь обратно. Обычно в такие моменты Памкин, карауливший Июнь у двери, испуганно вздрагивал. Он слышал, как девушка неустанно шагами целый день мерит комнату, как происходило всегда, когда у нее что-то случалось, и он чувствовал беспокойство, однако постучаться и спросить парень так и не осмелился. Конечно, он испытывал чувство вины за то, что не может поступить иначе, но, сидя здесь, школьник находил баланс между участием и отстраненностью. Когда-нибудь сестра выйдет (не может же она вечно сидеть там без еды!) и поймет, что все это время ее брат был рядом, в пределах досягаемости, стоило ей только окликнуть. Внезапно, словно повинуясь его мыслям, дверь комнаты отворилась, и рогатый робко зашел в нее, ни говоря ни слова. Выпускница гимназии сидела на кровати, сгорбившись и уткнувшись в экран телефона, который освещал ее лицо призрачно-белым светом, подчеркивая красивый профиль. Объемные рыжие волосы, которые девушка каждый день убирала в прическу, чтобы они, по ее словам, не казались смешными и неухоженными, теперь свободно скатывались по ее плечам и груди. В комнате был отчетливо различим запах сигаретного дыма, а на кровати лежала пустая пачка. — Я бы попросила тебя сходить еще за одной, если бы тебе не было четырнадцать, — сказала бывшая тьютор и кисло улыбнулась, под ее глазами были черные мешки, а лицо казалось каким-то опухшим и серым. Памкин вздохнул и сел рядом со своей сестрой, кровать под ним жалобно скрипнула. — Как там родители? — спросила Июнь, и было видно, что этот вопрос очень беспокоил ее, потому что все ее внимание обратилось к брату. — Никто ничего не говорил, — пожал он плечами, — По крайней мере, при мне. Я слышал, как папа что-то пел и готовил картошку фри… — А матушка? — По ней ничего не понятно. Девушка кивнула и, грустно улыбнувшись, погладила парня по веснушчатой щеке. — Как же я тебя люблю, мой маленький шпион. — Июнь, — он взял рогатую за кисть руки и заглянул ей в глаза, — Ты будешь в порядке? — Конечно, буду. Но сейчас мне нужно кое-что сделать. Бывшая преподаватель французского нехотя поднялась с кровати и, выйдя в коридор, остановилась, прислушиваясь. Родители были главными и самыми важными людьми в ее жизни, королем и королевой небольшого мира внутри зеленоглазой дамы. И эти поля ромашек с чудесными нежными листьями, приятный моросящий дождь, иногда заменяющийся ливнем, молодые мандариновые деревья, только укрепляющиеся в земле, — были творением ее семьи. Но теперь Июнь боялась цунами, боялась увидеть разочарование на их лицах. Речь шла даже не о том, чтобы когда-нибудь с гордостью присвоить себе фамилию Роузторнсов, нет-нет, мысли девушки вертелись вокруг одного единственного вопроса: после ее поражения достойна ли она все еще быть любимой? И ответ на него был там, внизу, спрятан где-то в этой неопределенной тишине, нарушаемой разве что шагами и звуками шипящего масла на сковороде. Рогатая тихо спустилась вниз, словно призрак, и, неуверенно пройдя на кухню и ни на кого не глядя, села за большой деревянный стол, склонив голову. Это было похоже на игру, в которой ребенок закрывает ладонями лицо и думает, что становится невидимым. Сердце беспокойно стучало в груди, а внутри образовался большой ком, от которого хотелось поскорее избавиться. Памкин обосновался рядом, через каждую секунду меняя свою позу и даже нервно вздрагивая, словно его посадили на иголки. — Июнь, — послышался голос матери, и девушку словно окунули в холодную воду, — И как это понимать? Бывшая учитель французского подняла голову и ее глаза наполнились слезами. — Я не справилась, — произнесла рогатая, — Я… я увезла Принца сюда, потому что на балу ему стало плохо, а ночью он ушел. И оставил дурацкую записку, чтобы я его больше никогда не искала, — она закрыла руками лицо и зарыдала, — Я не понимаю, что я сделала не так. Кедр подал ей в руки бумажные салфетки. — Я думала, что мы… мы друзья! Что я справляюсь… — Так ты и справилась, — невозмутимо произнесла Вишня. — Что? — опешила Июнь и уставилась на женщину так, будто она сказала что-то на неизвестном ей языке. — Ты справилась, — повторила инсомийка, и ее лицо было спокойным и серьезным, — Я понятия не имею, что не так с этим парнем, но ему ищут тьютора через каждые две недели, а ты продержалась больше месяца. Разве это не похвально? — А-а, — девушка растерянно посмотрела на отца, чтобы удостовериться в том, что матушка не решила над ней поиздеваться, — Но разве… ты не искала мне постоянное место работы? — Кому нужно это постоянное место работы? — фыркнула Вишня, отмахиваясь от слов своей дочери, как от назойливой мухи, — Сейчас гораздо более ценным работником считается тот, у кого в трудовой книжке богатая история. Это показывает адаптивность и разнообразие опыта. Орион – очень престижное место и теперь ты имеешь некоторое преимущество среди других соискателей, — голубоглазая женщина кивнула и попыталась улыбнуться, — Молодец, — она так не привыкла хватить кого-либо, что выговорить это слово стоило ей труда. Молодец? Она? Июнь, изумленно хлопая глазами, так и застыла, глядя на инсомийку в черном домашнем костюме. — Серьезно? — переспросила она. — Да, — большая рука отца легла на плечо хрупкой рогатой, — Мы гордимся тобой. Ну, поведаешь нам об Орионе? — Конечно… — находясь все еще в некотором смятении, произнесла бывшая тьютор. — Пусть сначала поест, — усмехнулась Вишня, — Еле живая сидит. Девушка вернулась в свою комнату уже ночью. Сегодня все внимание было только ей, пока она рассказывала про бал, королей и королев, про загадочных духов и про одного маленького странного мальчика… Дочь адвоката снова почувствовала тоску, вспоминая этого чудаковатого парня, к которому она уже успела привыкнуть и привязаться. Рогатая подошла к окну и облокотилась на подоконник, глядя вдалеке на простирающееся желтое поле. Где он теперь? Почему он просил оставаться рядом с ним и сам же ушел? Как много вопросов, ответы на которые Июнь, вероятно, не узнает больше никогда. Никогда… Какое страшное слово. Неужели больше никогда она не увидит этих хитрых желтых глаз? Так никогда и не поймет его шуток? Никогда не станцует с ним на пустой кухне, пока готовится яичница?.. Девушка лишилась не работы, нет, она потеряла друга. Бывшая учитель французского подняла печальные изумрудные глаза к дальним звездам и прежде, чем закрыть окно, прошептала: — Доброй ночи, мой Принц.