Маленькая дрянь

— Уилер, твою мать! Да! Чёрт! — стонала Мэйфилд, сидев на нём сверху, зарывшись пальцами в его кудрявые, смольные волосы. — Макс, — шептал ей в висок Майк, — Макс, нам надо серьёзно поговорить. — Уилер, дай мне кончить, а?! — она задрожала, закусив губы и зажмурив глаза. Спустя полчаса, когда они оба оделись и вышли на улицу из подвала Уилера-младшего, Макс подняла бровь в немом вопросе. — Ну, и о чём ты хотел со мной так серьёзно поговорить, Уилер? — Я так больше не могу, — выдохнул он. — Не можешь, что? — ухмыльнулась Макс. — Обманывать Эл. Она не заслуживает к себе такого отношения, Макс, — карие глаза с тоской смотрели в её. Голубые и абсолютно холодные. — О, Господи, Уилер, — вздохнула Макс, — к чему эти сантименты? И какое у тебя может к ней отношение? Вы встречаетесь два года, ты её любишь, ну, и, пожалуйста, а со мной ты всего лишь трахаешься, ведь Хоппер ещё девочка, ещё не готова ко взрослым отношениям и всё такое прочее. Будь проще, Майк, — улыбнулась она. — Макс, нет. Всё. Это конец, я больше не могу так, правда, прости, — Майк отвёл взгляд. — Не извиняйся, Уилер, — рассмеялась Мэйфилд, — но и не приходи ко мне потом пьяный в пятницу или субботу, в два часа ночи домой. Окошко больше открою, поверь, — не дождавшись его ответа, она развернулась на каблуках, и качая бёдрами, будто у неё там был моторчик, влево, вправо, ушла. Прийдя домой, Макс первым делом заглянула в комнату Билли, её старшего, сводного брата. Чёрный том Библии с золотым крестом на обложке лежал на небольшом рабочем столе. Тетради, учебники и остальные бумаги лежали аккуратными, ровными стопочками. На стене, рядом с окном висели небольшой деревянный крест, репродукция Мадонны и маленькая копия картины русского художника Михаила Врубеля «Демон поверженный». Осмотрев комнату и не найдя там брата, Макс отправилась на кухню. — Билли! Я пришла! Привет! — громко сказала она, — я голодная, ужасно просто. Может, ты что-нибудь приготовишь? Билл! — расплетая длинную рыжую косу на ходу, Мэйфилд взяла из чашки зелёное яблоко и смачно откусила сочный кусок. — Макс, здравствуй, — ласково ответил Билли, спускаясь с мансарды, — да, конечно. Что хочешь? Будешь рыбу? — Билли подошёл ближе к младшей сестре и крепко обнял её. Макс жадно вдохнула его запах, кажется это был ладан, прижавшись щекой к его тёплой груди. Тепло и спокойствие, вот, что она чувствовала рядом с ним. С первого дня их знакомства, когда их родители, её мать Сьюзан, его отец Нил решили пожениться и перехать из Калифорнии в Индиану. Ей было восемь лет, ему — двенадцать. Шумел океан, кричали чайки, она стояла рядом с матерью на побережье в полосатом сарафанчике, щурясь от солнца, вдыхая морской бриз. С первой встречи они подружились, начали общаться, Билли очень любил читать и изучать бабочек, Макс с удовольствием слушала его истории, добрые шутки, гуляла с ним. Билли Харгроув помогал ей с домашкой по физике и математике, решал задачи с ней до глубоких ночей, возил в школу и забирал из неё. – А когда я вырасту, я буду выращивать лимоны в саду! – качаясь на качелях, сказала Макс. – Но они же не созреют в Индиане, – удивился Билли, – качая сестру. – У меня вырастут! – ответила она. Семья Билли была очень верующей, американские католики, они соблюдали все посты, постоянно ходили в церковь на мессы и проповеди, молились утром и вечером, перед едой и выходом из дома, читали духовную литературу, изучали Библию и Евангелие, жили в добродетели. Но случилась трагедия, когда Билли исполнилось девять лет, его мама, Хелен Харгроув, умерла от рака желудка, сгорев от болезни за год. Нил Харгроув очень тяжело переживал потерю любимой жены, но через три года повстречал Сьюзан, и они поженились. Второй брак оказался неменее счастливым. Так прошло восемь лет. Максин Мэйфилд исполнилось шестнадцать, будучи невысокого роста, она выросла, раздавшись в груди и бёдрах, превратившись из девушки в женщину, имела длинные рыжие кудрявые волосы, касающиеся тонкой талии. Одним словом, Макс была красавицей. Большие томные глаза и алые губы однажды соблазнили молодого практиканта-преподавателя ещё в средней школе Хоукинса, когда ей было пятнадцать, охрана застала их вместе, в классе английской литературы. Его конечно после инцендента тихо уволили, без скандала, а Макс всего навсего улыбнулась, взмахнула длинными, густо накрашенными ресницами и дальше пошла. Она была отчаянной. И сама не знала почему, зачем. Обычно такие потом становятся роковыми женщинами или спиваются к тридцати годам. От безысходности и одиночества. У неё почти никогда не было подруг, был только Билли и некоторые парни, сменяющие друг друга как перчатки. Но, что интересно, Билли ни разу, даже в мыслях, не осудил сестру за бесчисленное количество связей, не жанжествовал, а просто тихо молился о ней перед сном. Каждую ночь. В средней школе Мэйфилд познакомилась с компанией, своего одноклассника по математическому анализу, Майкла Уилера, его девушкой, скромной шатенкой с оленьими глазами и тихим голосом, Джейн Хоппер. Или Эл. Макс только через три месяца узнала о её супер-способностях и биографии, слегка удивилась, но ей стало очень интересно, и они подружились, быстро став лучшими подругами. Совместные пижамные вечеринки, просмотры мелодрам 80-х, чтение девчачьих журналов и рассказывание секретиков. Да, Макс доверяла Джейн, без сомнения, всё, кроме одного секрета. К сожалению, очень грязного. Она спала с её парнем. Майк Уилер встретил Мэйфилд, когда уже был с Хоппер, но как это часто бывает, у них закрутился тайный роман, длившийся уже последние полтора года. До сегоднявшего утра. Наверное. Майк был симпатичен Макс, но не более. Она его не любила. Она вообще никого не любила. Кроме Уильяма Харгроува. Но признаться самой себе в этом никак не могла, постоянно бежала от этой мысли, считая её извращённой, гадкой, развратной даже для самой себя, а Макс многого не стыдилась, не боялась и не стеснялась. Его огромные добрые глаза, его красивые руки, его мягкие волосы, пшеничного оттенка, его чуткий голос, его ум, его сердце.... Макс давилась, когда думала об этом всём. Мой святоша. Он станет католическим священником или монахом, будет сидеть в келье, молиться и читать целыми сутками. Может быть, ещё рисовать бабочек. Несомненно. А может, станет врачом, будет спасать людей. Спасать — это вообще про него. Думала Мэйфилд. Она много думала. В последнее время. Билли Харгроуву было двадцать. Он был высок, подтянут, с чистыми и красивыми голубыми глазами. Любил жизнь и людей вокруг, несмотря ни на что. Уважал каждого и думал о каждом лишь хорошее, сочувствовал тоскующим, защищал униженных и оскорблённых и даже в общественном бассейне скромно опускал взгляд перед девушками. Мечта. Не пил, не курил, не ругался. Был до ужаса заботлив, всегда выдержан и спокоен. И в хорошем настроении. Безнадёжный оптимист, что ещё сказать. В собственный день рождения, в апреле, в 1981 году, в день своего семнадцатилетия Макс напилась. Она была жутко пьяная. Друзья все разошлись после вечеринки, родители уехали за город, остались только они с Билли. Макс сидела на полу, рядом с диваном, держа в одной руке бутылку красного вина, а в другой тарелку с куском торта и вилкой. Она наблюдала за Харгроувом, который мыл посуду и убирал со стола остатки еды. — Макс, родная, по-моему, тебе хватит, — Билли сел рядом с ней, приобняв и аккуратно вытащив бутылку из девичьей руки. — Билл, — она с пустотой смотрела на него. — М? — А ты меня любишь? — Ну, конечно, Макс, ещё как! — А поцелуешь меня? — её глаза с вселенской тоской глядели в его. — Конечно, не вопрос, — улыбнулся Харгроув и поцеловал её в щёку. — Нет, — прошептала она, — не так… Не так, Билли. Почему ты такой, почему?! — Какой? — Жестокий, — девушка облокотилась головой на диван. — Макс, ты что такое говоришь? Чем я тебя обидел? — Всем, блять, — она разбила тарелку о пол. — Макс, не стоит так выражаться, пожалуйста. Ну, что ты сделала? Осторожно не наступи, порежешься… Мэйфилд возненавидела его. До колик в желудке, бабочки там уже все сдохли. Её острые ногти впились в его голову, она развернула его удивлённое лицо и резко поцеловала в губы, параллельно считая свои удары сердца. Один, два, три, четыре… Через четыре удара Билли сжал её руки и молча отстранился. — Ты пьяна, Макс, — тихо сказал он, вставая. — Билли! — Макс резко вскочила, голова её закружилась, слегка шатаясь, она в упор смотрела на него, — Неужели, ты не хочешь меня?! Неужели ни разу не представлял меня, только одну меня? Да, почему ты не видишь во мне женщину?! Я не красивая? Не в твоём вкусе, да?! Ты мне за что-то мстишь?! — кричала Макс. — Мэйфилд, ты моя младшая сестра, которая сейчас чудит. — Да, какая я, к чёрту, тебе сестра?! — голос её осип от крика, — мы не родственники, не кровные, не близнецы, мы вообще чужие друг другу! — из её глаз полились слёзы. Горькие. — Или… — она задыхалась. — Максин, — сторого сказал он. — Нет, ты ответь! Я для тебя слишком порочная, да? Не молюсь, в церковь не хожу, посты не соблюдаю, в Бога не верю, сплю с первым встречным. Ты ко мне испытываешь отвращение, да? Да?! — рыдала она. — Максин, я люблю тебя любой. И всегда буду любить, иди ко мне, — Билли хотел её обнять, но Мэйфилд отстранилась, зажав рот рукой, она побежала в туалет. Её тошнило. Держав волосы Мэйфилд, Билли молча и печально смотрел в одну точку. Через двадцать минут Макс вырубилась. Билли умыв её, отнёс Макс наверх, заботливо накрыл одеялом и тихо закрыл дверь в её комнату. На следующее утро у Макс было похмелье и ужасный осадок в душе. Билли сделал вид, что ничего такого не произошло. Больше они никогда не возвращались к этой теме и не говорили об этом. Они оба теперь делали вид, что всё нормально. Макс стала постепенно замерзать и отдаляться. Вскоре в школе начались выпускные экзамены, Билли уже учился на втором курсе мед-колледжа, в близи Хоукинса, на хирургическом отделении. Перед самым выпускным домой к Макс пришла Джейн. Был май 1981-го года. — Как ты могла? — прошептала Джейн в тихой ярости. В её глазах было столько обиды и разочарования в людях, а ещё Макс впервые в них увидела злость, почувствовав угрозу, девчонка отпрянула. — Послушай, Эл, — начала она. — Нет. Я ничего больше не хочу от тебя слушать. Ты меня предала. Ты не была мне подругой, старшей сестрой. Никем. Это ошибка, — дрожа, шептала Хоппер. — И что? Убьёшь меня? — с вызовом спросила Макс, — ха, давай, прямо здесь. Я готова умереть. Я очень давно, Боже, Эл, ты не представляешь, как давно я мечтаю об этом. Просто умереть. Просто ощутить покой, чтобы голова навсегда отключилась, уснула, замолчала, чтобы не видеть его лицо, не слышать его голос по утрам, не чувствовать его объятия, от которых у меня горит внутри буквально всё. Не мучиться в безнадёжной, вечной тоске, тревоге и боли. Не душить в себе рыдания по ночам, кусая подушку, чтобы он не услышал через стенку мои стоны и не прибежал со своим вечным вопросом «чем я могу помочь тебе, Макс?» Да ни чем, Билли, ни чем. Ты никогда не сможешь мне помочь, в тебе столько добродетели, нравственности и Шиллеровской морали, а я гнилая до костей, почти утопилась в этой грязи, в своих ужасных поступках. Ты никогда не отмолишь за меня мои грехи, как бы не хотел, у тебя ничего не получится. Я не чувствую раскаяния. Совсем. Мне плевать. Я чувствую лишь ненависть. Ко всем. К каждому, к самой себе. Как я себя ненавижу, ты бы знал, Харгроув, это мой крест, который, кажется, я уже не смогу донести до Голгофы. Распните меня прямо здесь уже, кто-нибудь, ударьте, вырвите этот мерзкий орган, что зовётся сердцем. — Нет, Макс. В отличие от тебя, я на это не способна, даже с телекинезом, — ответила Джейн. — Эл! — из голубых глазах упали первые слёзы. — Прощай, Мэйфилд, — подул сильный порыв ветра, и послышался новый раскат грома, в далеке ударила молния, окна задрожали. Дверь закрылась, но без помощи Мэйфилд или Джейн, а открыть её изнутри Макс не могла до прихода Билли. — Джейн, Джейн, здравствуйте! — Билли выбежал из припаркованной машины с зонтиком, — что же Вы мокнете? Вас проводить? Давайте, я Вас довезу, куда скажете, — Харгроув улыбнулся. — Спасибо, Уильям, — улыбнувшись, ответила Джейн, — но право, не стоит, я сама доберусь, здесь не далеко. — Что ж, не буду настаивать, — Билли держал над ней чёрный зонт, — позвольте тогда, пожалуйста, дать Вам зонт, всё-таки дождик. Идёт. — Спасибо, — Хоппер взяла протянутый зонт и ушла. Билли проводил её взглядом до перекрёстка, молча стояв под дождём и полностью промокнув. На следующий день Джейн Хоппер подошла к Билли Харгроуву на первом этаже, в школе, отдав ему зонт. — Как добрались? Не простудились? — открывая шкафчик, спросил Билли. — Всё хорошо! Билли, а может быть, мы с Вами перейдём на «ты»?.. — Давай-те, — неловко ответил Харгроув. Джейн рассмеялась. — а что ты делаешь сегодня после обеда? — У меня кружок радиолюбителей, хочешь со мной? — Пойдём! — открывая ей дверь согласился Билли, слегка приобнимая девушку за плечи. Макс всё видела, стояв в юго-западном фойе, крепко держав школьные учебники. Всё видела и задыхалась от безумной ревности, не зная, что делать, что сказать, что просить, что, чёрт возьми, что?! В её голове этот сценарий развился слишком быстро: первый поход в кино, обязательно на какую-то историческую документалку, посещение концерта классической музыки. Что там любил, Билли? Ах, да, конечно же Иоганна Себастьяна Баха! Джейн с большим восторгом разделит с ним впечатления, первый целомудренный поцелуй на лавочке, в парке, под хвоей, естественно после вопроса: «а ты позволишь себя поцеловать, мисс Хоппер?» аккуратные обьятья, венчание в церкви Святого Марка, свадьба, дети, «долго и счастливо» и до последнего часа каждого из них. Конец. И ей тоже конец, правда не такой светлый. Таблетки или газ? А может, по классике — верёвка и мыло? Стреляться было бы сложнее, нужно тогда выкрасть ключи от сейфа из родительской комнаты, дождаться, когда все уедут из гаража и размножить свои мозги на асфальте…что ж, гореть мне в адском пламени вечность, но… ха-ха, я уже горю. Горю в собственном котле, здесь на земле, уже очень-очень долго. Я одна. Была, есть, но не буду. Не хочу быть. Я устала. Смертельно. Плевать на сожаление родственников, на слёзы матери, вопросы друзей и Билли. Да, он поплачет, помолится, снова поплачет и снова помолится. И будет жить свою жизнь. Чудесную и прекрасную. А я буду гнить в могиле. Финал?.. Макс рассуждала о всём этом, не заметив как залезла подоконник. Третий этаж. Их с Билли общая комната, мансарда, любимое место в далёком детстве. На стенах фотокарточки, привезённые из походов и путешествий по дикой Америке, в конце 70-х, эти стены ещё помнят их смех, их вечера, которые они проводили вместе, и Макс, кажется, тоже слышит. Родные голоса, музыку Баха. Может, это не так высоко, может, она не разобьётся, а просто себе что-то сломает? Вот и проверим. На улице хлопнула дверца машины Харгроува, галантно подав руку Джейн, они зашли в дом. На первой этаже послышались смех и разговорчики. Макс сжала зубы и зажмурилась. Давай. Поднимись ко мне в комнату, увидь меня несчастную. Пожалей, обними, поцелуй, прижми к себе, подари свою нравственность, давно ждала этого подарка под ёлкой на Рождество. — Джейн, я сейчас поднимусь наверх, к Макс, спрошу во сколько её надо завтра забрать, хорошо? — он с нежностью смотрел на неё. — Конечно, давай, — Джейн положила букет белых роз, подаренных ей Билли, на комод, — ой! Ай, ай, ай! — Харгроув уже поднимался по лестнице. — Что такое? — Билли быстро спустился вниз, — ты в порядке? — Да, иди. Палец просто уколола. — Дай посмотреть, — Билли с заботой взял её маленькую руку, рассматривая маленький нарыв и торчащий шип из указательного пальца, — сейчас принесу из ванной пинцет и мы его вытащим, — улыбнулся он. — Спасибо, Уильям, — Джейн прикоснулась своими губами к его. Билли ответил на поцелуй. Вдруг заорала сигнализация машины. Что-то тяжёлое упало на её крышу. — Что это было?.. — прошептали они в один голос. Максин Мэйфилд лежала на крыше старенького форда Билли Харгроува. У неё были открытые переломы правой руки и обеих ног, а ещё по всем стёклам, машинных окон, стекала багряная кровь, медленным пятном расползаясь по синей крыше форда. Она лежала и не двигалась, глаза её были открыты, но веки не моргали, по виску, к левому уху стекала тонкая, прозрачная дорожка слезы. Потом суд. мед-эксперты найдут в её правой ладони смятую бумажку. Предсмертную записку, в которой было написано одно короткое предложение. «Это мой грех, пожалуйста, не кори себя.» После той истории прошло десять лет. Максин Мэйфилд покончила жизнь самоубийством в семнадцать лет, по рассказам родственников и друзей, врачи пришли к выводу, что у неё за два года до суицида развилась эндогенная депрессия, органические изменения в мозге, которые невозможно вылечить, но можно поддерживать нормально состояние таблетками. Никто просто тогда не знал, всё списывая на несносный характер. Её похоронили спустя два дня на городском кладбище в Хоукинсе. И каждое воскресенье к ней на могилу приходил высокий человек. Он заботливо ухаживал за могилкой и, каким-то чудом, в их краях, вырастил на ней маленькое лимонное дерево.