Спектр

–День 1– «Привет, дневник. Меня зовут Коул Андерсон, мне девять лет. Я живу в маленькой комнате на втором этаже нашего с папой дома, и не знаю, что писать в дневник. Мистер Стилз, мой психолог, сказал, что дневник поможет скоротать время и всё такое, но лучше бы мистер Стилз сам его вëл, а не объедался пончиками. Пыхтит как паровоз. Мне нечего о себе рассказывать. Комната — это всё, что я вижу в своей жизни. Телек мне надоел, игры тоже, за год я прошёл уже всё, что мог. А уроки выучил на полкласса вперёд — если не гулять с друзьями, то свободного времени очень много. Иногда я смотрю в окно. По улице проезжают машины, почти всегда одни и те же. Я уже выучил их: вначале две белых, потом синяя, потом чёрная. Знаю, где чья. У каждой из них смешная снежная шапка на крыше, и все они по-разному шумят. У мисс МакКаскинс клëвый мелкий пикап, скоро отвалится бампер. Ей, мне кажется, всё равно. Мой папа — лейтенант, он работает в полиции, и это ужасно. Всю последнюю неделю за ним на работу заезжает андроид, и папа бесится, ему не нравится так рано выходить из дома, ещё в темноте, когда снег светится. Мне тоже не нравится, что он уезжает, а потом вечером его долго нет. Наверное, ему интересно там, на работе, с андроидами и разными крутыми коллегами. А дома — скучно. Хотя скучнее, чем мне, вряд ли бывает…» Ладно, надо ложиться спать. Это лучше, чем ждать папу весь вечер и так и не дождаться. –День 3– «Папина машина уже вернулась из ремонта, но андроид всё равно заезжает. Папа рассказывал о нём — он жутко занудный, ходит хвостом, напоминает про отчёты, а ещё весь такой аккуратный, как кукла, с которой никто не играл. Ну или играли только самые хорошие девочки». Из окошка моей комнаты виден кусок двора, и даже слышно, как папа с андроидом громко разговаривают. Ветер уносит слова. Андроид неожиданно поднимает голову и смотрит в мою сторону, и я прячусь за занавеской. Не хочу, чтобы он меня заметил. Он мне не нравится. Из-за него папа дольше сидит на работе, и я ещё меньше его вижу. Хотя мы и так не разговариваем. Дурацкая трубка в горле не даёт мне говорить, а записки я писать не хочу. Папа обещал, что трубки скоро уберут — вот и пускай поторопится. Я уже устал ждать. –День 5– «Бесит! Бесит, бесит!!! Он увёз его в выходной, что-то говорил о срочном деле. Я со своего этажа слышал, как папа с андроидом (его зовут Коннор) спорили о чём-то, и папа очень ругался, хотя никогда этого не делает. И ещё сказал что-то про меня. И даже заглянул перед уходом (я притворился, что сплю)…» –День Н– «Я больше не считаю дни. Надоело. В моей жизни всё сливается в один длинный «ночедень», аппаратура одинаково пищит всё время, и я всё время опутан идиотскими проводами и трубками. Иногда я думаю, что лучше бы умер насовсем в том пожаре, тогда я не был бы связан. И папа не переживал бы так сильно, что не может мне помочь. Он уже думал, смотрел, но так и не смог понять, как я мог бы выходить на улицу со всеми своими аппаратами. Я хорошо знаю, что они заменяют мне сердце и лёгкие, помогают дышать и работать почкам, но они такие тяжёлые! С ними даже из дома не выйти. И за полчаса в сутки, которые я могу провести без них, ничего не успеть. Длины проводов хватает только на то, чтобы передвигаться по комнате…» –Очередной Чёртов День!– «Сегодня вечером я дождусь отсутствия свидетелей, спрячусь и попытаюсь вытащить трубку из горла. Посмотрю, что будет». Сумо нашёл меня, залаял, и Бимо, дрон-дежурный, тут же засуетился, вызвал папу с работы, но вместо него приехал этот надоедливый Коннор. Даже не глядя в окно, я знал, кто это, — отличил шаги от папиных. Я успел запереться на замóк и не пустил его, хотя он особо и не ломился. Переговорил через дверь с Бимо и ушëл. «Ненавижу!!! Почему вместо папы приехал он? Я, в общем, и не сильно-то кого ждал, и всё же…» Папа на следующий день прочёл мне сто тысяч нотаций о том, что пора вырасти и принять свою жизнь такой, как есть. Что раз я остался жив, то в этом есть смысл, и что у меня есть будущее, что мы приспособимся, придумаем, как выбраться. И надо немного потерпеть. Что я не один… Он повторял всё то же, что жирдяй Стилз, и по голосу было слышно, что он не очень-то в это верит. Я вспомнил, как на свой день рождения — тогда, в сентябре, — сидел в пустом доме. Смотрел, как дождь заливает садовую дорожку, считал машины и следил за каплями на стекле. По лужайке у соседнего дома прыгала малявка с зонтом и в жёлтом дождевике. На следующее утро я совсем не слушал, как папа извиняется за завал на работе. И торт есть не стал. –День, когда я получил письмо– Когда я проснулся, то первое, что увидел на тумбочке справа — блокнотный листок с неровно оборванным краем. «Привет, Коул. Сегодня очень красивый рассвет, оранжево-розовый, на удивление тихий. На улице прохладно, с побережья тянет запахом льда. Ты знал, что у льда есть запах? Я еду по шоссе вдоль озера и вижу густой туман, он затянул обрывистый берег плотной ватой. Сквозь него кое-где темнеют силуэты рыбаков. Этим приятелям дома не сидится, и даже оттепель их не пугает! Подтаявший у берега лёд не останавливает… Ты тоже скоро выберешься, я думаю. Технологии не стоят на месте, и твоя аппаратура не будет вечно держать тебя дома». Письмо от мистера Стилза, ага. Такое милое. Радостное, аж тошнит. Наверняка это часть терапии — папа, конечно, договорился с ним о такой поддержке. Я скатываю листок в плотный шарик и закидываю в мусорку. Попадаю с первого раза. А потом — снова смотрю в окно. И думаю о том, что второй этаж — это не так уж высоко, а сугроб внизу достаточно большой и не особо страшный. Выглядит он довольно мягким… –Опять письмо– «Разговаривал сегодня с твоим папой. Он за тебя очень переживает. Кажется, собирает средства на лечение, но их надо много, а выплаты после пожара почти целиком ушли на покупку дома. Да ты и сам знаешь, не маленький. Папа просил тебя не обижаться на то, что пропадает на работе. Он берёт сверхурочные, чтобы быстрее накопить нужную сумму, и знает, как ты скучаешь. Но поделать ничего не может. Надеется, что Сумо и Бимо составляют тебе неплохую компанию. Жалеет, что ты спишь, когда он возвращается». Мистер Стилз как обычно. Лезет, куда не надо, передаёт «бесценные» послания через папу — а как иначе они ко мне попадают? А сам — не приезжает… Даже письма — и те печатает. Аккуратные такие, буква к букве, ни ошибок, ни опечаток. Наверное, он набирает их даже не лично, просит ассистента, или кто там с ним работает. Я забрасываю смятое письмо подальше и забываю о нём — ровно до следующего утра. Сегодня я занят — соседская малявка то и дело пялится в моё окно и показывает язык… Был бы я на улице, накидал бы ей снега за шиворот!!! И ещё кое-кому бы накидал! Хотя вот этого, идеально выглаженного сыночка «Киберлайф», что-то давно не видно. Перестал заезжать за папой — но работают они всё равно вместе. Папа теперь выглядит аккуратней, меньше пьëт и тише ворчит. Только на какого-то Рида жалуется, что тот опять сожрал всë печенье. –Я задолбался выкидывать письма!– Они приходят каждый день уже которую неделю. Даже на Рождество. Стилз рассказывает о пустяках, о каких-то смешных случаях, нелепых соседях, о том, как он один раз гнал по трассе и сбил енота, но всё обошлось. Енот был таким толстым, что не пострадал… Идиотская история. Я почти не смеялся. «Слышал сегодня вечером, как папа говорил по телефону. Просил Стилза придерживаться каких-то рамок и уважать какие-то границы. Не знаю, о чëм он. В нашем доме толстые стены, из негорючих материалов, и из-за них половину не слышно. Я только различил несколько раз своё имя. И успел удивиться, что папа так сердится, — обычно он спокойно со всеми общается. В последний раз он так разговаривал с врачами в той больнице, где из меня сделали киборга». Кстати, давно не видел Бимо. Часто слышу жужжание его вертушек, но он почему-то прячется — может, думает, что я разберу его за то, что он спалил меня в тот раз? Я больше не пытался вытаскивать трубки. Хотя очень хочется попробовать. Посмотреть, сколько продержусь! Что, если мои лёгкие уже зажили и смогут заработать сами? Как я это узнаю, если не проверю? Однажды я избавлюсь от Бимо и Сумо и всё сделаю. –Странное. День… кажется, вторник.– «Перед тем, как вчера лечь спать, я точно помню, что закрывал дневник. В ящик не убирал, просто захлопнул. А сейчас он раскрыт на последней записи». В комнату никто не заходил: папа всегда спотыкается о коврик у двери, а когда выходит, плотно прикрывает её. Да и шагнуть тихо не может, как медведь вваливается, дышит устало, будто на Эверест карабкался, приносит с собой запахи кофе, сигарет и ворчание. Коврик лежит ровно, дверь приоткрыта. У окна, как всегда, спит Сумо — но что-то всё равно не так. Я же вижу. –Странное2– «Папа ещё мрачнее, чем обычно. Никому не звонил сегодня утром, задержался подольше дома, зашëл ко мне и гладил по голове, говорил что-то насчёт сложностей. Про то, как трудно подобрать нужное сочетание параметров оборудования, которое сможет заменить всё то, чего мне не хватает (я слышал это много раз, могу повторить слово в слово). Просит потерпеть ещё…» Я прикусил губу сильно-сильно, чтобы не разреветься. Не маленький. Почему он вечно об этом напоминает?! Что это значит? Ждёт, что я смирюсь со своим положением? Я, получается, так всю жизнь и проведу обмотанный трубками? И не смогу выйти из комнаты-клетки? Сижу тут, как паук в банке. Папа ушёл и не слышал, как громко и сильно стучало у меня сердце. Я уверен как никогда, что оно сможет работать без помощи, само. И я постепенно привыкну жить без оборудования, разберусь с возможными трудностями — папа всегда говорит, что на всё нужно терпение, всего можно достичь трудом. Вот и я смогу. И буду не хуже какого-нибудь андроида… Может, даже поступлю в полицейскую академию и стану папиным напарником взамен Коннора! И никто больше не займёт моё место! –Важный день– «Думаю, это моя последняя запись в дневнике. Я устал. Меня всё достало! Сегодня я сделаю это. Отсоединю чёртовы провода, вытащу трубки и выйду на улицу. Там как раз пошёл снег, а значит — потеплело. Не могу больше видеть эту крошечную комнату, каждый день — одно и то же! Один и тот же рисунок на обоях, часы в виде пингвина (кто их подарил, уже не помню. Но они уродские!)... Ноги держат меня хорошо, я проверял. Наверное, на прыжок из окна хватит сил. Сумо выйдет гулять часов в одиннадцать, а Бимо я прихлопну самой тяжелой энциклопедией. Или запру в шкафу. И если папа думает, что замки́ на окне меня остановят, то он сильно ошибается — запасной ключ давным-давно у меня, я предусмотрителен и расчётлив». …Большая стрелка часов разделяет пополам пингвинью башку, маленькая — упирается в правый глаз. Я отворачиваюсь от аппаратуры, от надоевших баллонов с кислородом, отклеиваю широкий пластырь с шеи, он больно тянет кожу. Набираю воздуха через нос и медленно выдыхаю, вытягивая трубку. Она кажется бесконечной и до ужаса скользкой, пальцы срываются, меня тошнит, но я продолжаю. Не останавливаюсь, пока она вся не оказывается снаружи. Бросаю её на покрывало, как дохлую белесую змею. Зажимаю рот и жду, когда тошнота уляжется. Табло на кислородном концентраторе мерцает красным, противный писк заполняет комнату. Несколько тонких проводов отправляются следом за трубкой и теперь валяются на полу, как оборванные нити. Назад дороги нет. Будь, что будет! Я устал… Жить в клетке я больше не могу, и, если вшитых в мою систему аккумуляторов хватит на полчаса — вот и отлично. Проживу эти полчаса свободным. Делаю небольшой вдох — всё в порядке. Поднимаюсь на ноги, натягиваю толстовку. Слегка кружится голова, но это от волнения. И немножко от страха. Я не знаю, сколько у меня времени, но Сумо вернётся ещё не скоро, а Бимо на полу, придавлен тяжёлым томом, трепыхается прибитой мухой. Вдох, выдох. Повторяю. Рука дотягивается до оконной ручки, та чуть заедает, но поддаётся. Морозный воздух врывается в комнату, заползает за шиворот, пуская волны мурашек по сведённой судорогой спине. Не сразу понимаю, что забыл про кроссовки. Плевать! Не спускаться же теперь за ними — так меня точно кто-нибудь заметит! Да и времени жаль. Ноги в тапках свешиваются в ночь, колени тут же замерзают. Я придвигаюсь немножко ближе к краю, пытаясь сообразить, как лучше прыгнуть, чтобы не сильно удариться…