***
«Как Мы с Тобой прошли Путь от войны до мира над головой…»
Девочке двадцать восемь. Девочка выросла. В декорациях банкетного зала — как в своей тарелке. У бара заказывает бокал белого сухого, поправляет нарочито небрежно уложенные локоны и, как и все здесь — ждёт явления самой яркой звезды Склифа — ждёт Брагина. Пожалуй, что в этом уж Она — рекордсмен. Ждать Его Вероника умела всегда. …На седьмой день после знаменательного события чересчур молодым и испуганным неожиданно начавшейся взрослой жизнью родителям вручают розовый свёрток. Безымянная Кроха спит самым безмятежным сном несмотря на разгулявшийся январский снегопад. Взглянув на новорожденную дочку, молодой папа улыбается совершенно искренне, поправляет розовую ленточку конверта и серьёзно смотрит на расторможенную Шурку. — Я буду помогать. — В доказательство: выискивает девушке в ладонь толстый конверт с деньгами — практически всё, что заработал за полгода. — Спасибо. — Бесцветно роняет некогда смешливая девчонка с косами и фенечками, садясь в пойманную им попутку. От кос и ленточек Шурки Ревенко, не остаётся и следа, а Олег Брагин, в свои восемнадцать, кажется, впервые осознаёт: Это всё уже — навсегда. Малютка уже проснулась и теперь таращит на него свои глаза-блюдца цвета клокочущего марева. Он — отец. Так странно, чужеродно и не вовремя, что тянет заливисто рассмеяться. Ни черта не шутка. И кто его только дёрнул: затащить захмелевшую Шурку к себе в палатку холодной апрельской ночью? Отец… Навсегда… — Я зайду на неделе. — Запоздало обещает кудрявый Клоун, вручив дочку Шурке. — Жди папу, Кнопка… — Ещё раз заглянул, вдохнув запах молока.***
Он заходит лишь однажды. Несколько часов проводит с дочкой: гуляет на свежем воздухе, кормит смесью из бутылочки и укладывает спать. — Как назовёшь? — Тихо уточняет Брагин, так и не обернувшись к Сашке. Как завороженный глядит на сладко спящую девочку. — Уж месяц скоро, как Она у нас безымянная. — Сам называй. — Бросает смертельно уставшая девушка, перебирая постиранные пелёнки и шапочки. — Вероника. — парень выдает первое, что пришло в голову, поправляя пустышку. — И без сокращений! А потом Он уходит. Каникулы подходят к концу и студент Первого Медицинского садится в поезд и мчит обратно в столицу — грызть гранит науки. Вероника остаётся — остаётся ждать. На кристины отец не является, сославшись на загруженность лекциями и семинарами — как удобно. На самом же деле: Олег просто боится. Малодушно боится всего, что связано с Ней — с Этой ещё крошечной, но уже так похожей на Него самого девчушкой в смешной шапочке вечно набекрень. Как ни странно, но этот страх не имеет ничего общего с бытовыми трудностями. Про: не спать ночами, кормить по часам, менять и кипятить пелёнки, молодой папа даже не успевает подумать. Страх: повторить судьбу своего отца затмевает всё на свете. Брагин отбрыкивается и отнекивается, но день за днём идёт по проторенному пути. В никуда. В тупик. Утешать Себя приходится лишь одной мыслью: Вероника ни в чём не нуждается. Деньги на содержание ребёнка Брагин платит исправно: раз в месяц — пятого числа. Молодая мать получает их на почте. Свои алиментные обязательства Брагин исполняет с перебором, так что Шурке иногда даже страшно становится, от того, что Этот Клоун мог ради денег ввязаться во что-то нехорошее. Олег отшучивается: главное, что Его Дочка сыта и довольна. На большее Он пока не способен. Как отец…***
Веронике три. Брагину — двадцать один. Свой день рождения Олег встречает в Ярославле. Утром: только с поезда, он хватает маленькую и оцепеневшую внезапной радостью девочку в охапку. — Ждала папку? — Невыбритая щетина колется о нежно пухлые щёчки, но Вероника лишь жмурится и крепче вцепляется в кожаную куртку. Крепче. Насколько это возможно. От захлестнувших её эмоций, девочка молчит. Кричит её загнанное сердце. Аритмичными ударами о рёбра. Сильными ударами. Олегу больно. Вместе Они гуляют в парке, гоняя разленившихся жарой голубей. Первый поход в цирк оказывается для Вероники тем ещё испытанием: клоуны её скорее пугают, чем веселят. Ревёт горючими слезами, пачкая его чёрную футболку. Брагин — удивленный и сбитый с толку — теснее прижимает к себе трясущуюся дочку, целуя макушку.***
Веронике шесть. Брагину — двадцать четыре. Первый раз оказавшись в Москве, девочка завороженно пожирает глазами пышно украшенные к Новому Году витрины. Импровизированный каток почти в центре столицы, сладкий Петушок на палочке и тёмно-русые косы, торчавшие из-под ворота куртки. — Ну чего, Ты…? — Невесомо коснувшись кончика носа. — Замёрзла? Пойдём домой? Его квартира обычно больше походит не на уютное жилище, а на перевалочный пункт. Брагин в быту — ужасно неприхотлив: поспать несколько часов и влить в себя побольше кофе. Что ещё нужно для счастья? Для дочери Он старается. Для Вероники — Внезапно мягкая постель с уютным пледом, кружка тёплого молока с сахарным печеньем и Приключения Тома Сойера перед сном.***
Веронике десять. Брагину — двадцать восемь. Молодой хирург ординатор, вечный весельчак и балагур. Не обремененный ни чем, кроме разве что — алиментов. С дочерью Он теперь видится ещё реже. Девочка — четвёртый год как ученица гимназии. Отличные оценки как-то удивительно мирно уживаются с вечно неудовлетворительным поведением, содранными коленками и неуёмным характером. С вечно занятым папой Девочка общается по телефону. — Ну, чего, Верониче… Как в школе дела? У самого Брагина в делах — чёрт ногу сломит. Он зачем-то отбил жену у Кочергина. Зачем-то женился на совершенно чуждой и нисколько не близкой сердцу Светке.***
Веронике пятнадцать. Брагину — тридцать три. У Неё — подростковый бунт, первая несчастная любовь с мальчиком из лагеря и ядовито-розовые пряди в пшеничных волосах. У Него — воистину раздрай, три года как развод с первой женой, а вместо тёмно-каштановых кудрей — почти лысина. Зато жизни пациентов Он спасает искусно. Олег Брагин — гениальный хирург, но бездарный отец. Отношения с так внезапно повзрослевшей дочерью рассыпаются карточным домиком. Вероника кричит… Кричит надрывно: до хрипоты. От её сорванного голоса у Брагина внутри что-то больно надламывается. — Я всегда вам только мешала! Вам до меня вообще никакого дела нет! — Не смей… — Тихим рыком. — Вероника! Не бросай трубку… — Мужчина на миг глохнет очередью коротких гудков.***
Веронике восемнадцать. Брагину — тридцать шесть. О своём яром намерении: поступать в Медицинский, Вероника отцу не сообщает. Рубит без наркоза — по живому. Она всё решает за двоих. Незачем Ему в очередной раз натыкаться на неудачный дубль своего родительства. Тем более — теперь. «Ограничение контактов» между ними Олег переживает тяжело, но молчаливо. Самого себя хочется выгрызть изнутри. Прошло столько лет, и из несчастного ребёнка Он превращается в нерадивого взрослого. Реинкарнация при живом прототипе. Там — сверху над Ним явно Кто-то сжалился. У Эммы двенадцать недель, а у Брагина на горизонте — очередная попытка стать хорошим отцом. — И с какой же целью Мне, простому смертному, звонит целый Бриллиант отечественной Нейрохирургии? — Шейман удивительно не вовремя. — Неужели в городе на Неве совсем заняться нечем? — Я тут «детям» первокурсникам лекцию читал. — Невозмутимо тянет Юрий Михайлович, расположившись в мягком офисном кресле: где-то на кафедре факультета лечебного дела. — Студентка попалась наглая и придирчивая… Мадмуазель Брагина Вероника Олеговна. Твоя? Брагин на мгновение забывает дышать: грудную клетку пробивает свинцовой дробью и забытым теплом. — Моя… — Ну Я так и понял… — Сдавленно усмехается Нейрохирург. — Ладно, присмотрю за Ней, пока здесь… А то, не дай бог, влезет ещё куда-то. — Спасибо. — Растерянно роняет Олег в зияющую межабонентную пропасть. — Ты, Брагин, не думай даже, что я тебя ублажаю. — Запальчиво гремит Юрий. — Она, действительно, девка толковая… Приятно, чёрт возьми… — Буду должен. — Глухо. — По гроб жизни… — Смеётся Шейман. Впервые за несколько месяцев Олег Брагин надирается вдрызг, сгорая абсолютным счастьем и отцовской гордостью.***
Веронике девятнадцать. Брагину — тридцать семь. Его Жизнь остановлена тотальным сбоем — трагической гибелью Ларисы. Олегу хочется: всё больше без эмоций. Без отношений. Мужчине кажется: на роль такой женщины уж очень подходит «Мужик в юбке» — Марина Нарочинская. — Дочку твою видела. — Тонкие хирургические пальцы скользят по рентгеновскому снимку. — Хорошая… — Нарочито растянутые в улыбке гласные. — Хорошая: вся в Меня! — Сладко вторит мужчина, улыбаясь чеширским котом. — Зубки у нас сейчас режутся… Это у младшей… А у Старшенькой моей — экзамен по биохимии. — Слушай, Брагин, какой же Ты всё-таки положительный! — Запросто бросает блондинка. Он — отвратительный отец. Стоит смириться? Вторая попытка проваливается с треском: росчерком его автографа на важном документе. Эмма просит дать разрешение на выезд Тамарки за границу. Эмма верит в свою долгую, счастливую и беззаботную. Мешать Ей Олег не смеет. Он уже и без того Её достаточно измучил. Измучил Всех. А потому остаётся одно: не мешать. Уж это Он умеет делать очень хорошо.***
Веронике двадцать. Брагину — тридцать восемь. Звонок из Ярославля застает Его в разгар очередной сцены ревности. — Твой отец умер. Ошарашенный Олег выхватывает трубку у Ленки и напряжённо вслушивается в хриплый женский голос на том конце провода. Мужчина наотрез отказывается от поездки, но обещает выслать денег. Глубокой ночью Брагин не может заснуть: мается на полутёмной кухне. — Я его с пяти лет не видел… — Глухо роняет мужчина, натягивая на себя непробиваемый панцирь. Так легче. — А Ты своих дочек часто видишь? — Ленка бьёт наотмашь — остаётся дырой в грудной клетке. — Я Им хотя бы звоню, а Это… Толку от этих звонков никакого. Говорить о подрастающей дочке с Эммой вдруг стало напряжно и неуютно. Будто бы Он бессовестно подсматривает за чужой и счастливой жизнью. О Веронике и говорить нечего. Не с кем. Вот уже пару лет номер отца у девушки в тотальном игноре. Хорошо, что номер Шеймана доступен почти всегда. Брагин чуть не опаздывает на похороны отца. На кладбище держится холодно и отстраненно. На поминках вполуха слушает причитания уже абсолютно чужих людей. — Он прощение хотел попросить… — Глотая слёзы, говорит убитая горем вдова в траурном платке. — Не успел. — За что ж прощение… Мы ведь не ссорились. В ушах — шум мотора, а перед глазами — пелена жгучих слёз. Не ссорились. Трудно было поссориться с пятилетнем ребёнком. Просто были чужие. Посторонние друг другу Отец и Сын. Последнее осознанное воспоминание той ночи — дикое желание успеть… Ещё хотя бы раз услышать голоса дочерей. — Душа Моя, скажи-ка Мне на милость… — Звонок Юрия Михайловича застает Веронику на семинарском занятии по фармакологии. — Брагин там не с Тобой, часом? — Неожиданно. — Нет… — Растерянно тянет девушка, глухо выдохнув. — А с чего Вы взяли, что Он… — Загулял твой Папаша. — Как-то совсем неубедительно заключает Шейман. — Ладно Тебе, не тревожься… Отыщется. Легко сказать… Брагин не верит глазам, когда в череде звонков от Марины Перочинской, Нинки, Таньки-психички, Эмки и Саламчика Он видит Её номер. — Вероника!.. — Глухим полушёпотом на выдохе. — Ты нашёлся? — Глупее вопроса не придумаешь. Но у неё есть смягчающее обстоятельство — сутки как на иголках. — Нашёлся. — Быстро отвечает Брагин. — Вероник, Я… — Ты напугал меня. — Совершенно искренне почти скулит Его Девочка. — А ты меня… — Слова застревают в горле. — Прости… — Не за что прощать. — Сквозь вязкий слёзный ком прорывается Её хрип. — Пап… Давай больше пропадать не будем, а? — Давай… Не будем. Внутри всё клокочет рокотом. Как же так получилось, что Эта Маленькая Девочка так быстро осознала всё то, на что Ему потребовалось целых тридцать лет?***
Веронике двадцать один. Брагину — тридцать девять. У Него жизнь мало-помалу приобретает приемлемые очертания. Рядом с Нарочинской. Вероника сваливается как снег на голову — днём в субботу — премьяком с Ленинградского вокзала. Её светлое семейное будущее трещит по швам: одногруппник бросает Веронику ради её же близкой подруги. Первую неделю летних каникул девушка ревёт белугой, валяясь на полу новой съёмной квартиры. Потом — берёт себя в руки и покупает билет до Москвы. — Ну и чего у Тебя стряслось? — Серьезно глядя в глаза, интересуется отец. Вид нарочито беззаботной дочери Его почти пугает. — Я справлюсь, ладно? — Закатив глаза, девушка облокачивается лопатками о стену. — Считай, что Я приехала, просто, чтобы держать вас в тонусе. У Вероники это замечательно получается. Теперь всё их маленькое семейство — в постоянном напряжении. Нарочинская очевидно, вовсе не в восторге от того, что в её налаженную и тихую жизнь вдруг является «Такая же Наглая Морда» как Брагин. Вероника безошибочно чувствует: Марине Она не нравится. Данный факт ничуть не заботит девушку. Она — не золотая монета и не пряник, чтобы быть всем по вкусу. Да и Нарочинской можно простить многое, если ни всё… Просто за то, что Брагина Она будет любить всегда. Даже, когда Всё это станет уже не смешно. Вероника быстро приходит в себя после неудавшейся любовной истории. Помогают: смена обстановки, хоть и не совсем официальная, но всё же — работа в Нейрохирургии Склифа и новые знакомства. В частности: новый знакомый. Костя Лазарев. Весёлый, но уже в меру взрослый ординатор Первой Хирургии. Тот самый, для которого Олег Брагин — идеальная ролевая модель. С Костей легко и уютно. Можно прогуляться по центру, поужинать с бокалом вина где-то в ресторане, или выпить спирта в подсобке после долгой и тяжёлой операции. Обратно: к себе в Питер Вероника уезжает в последний понедельник августа. Уезжает без сожаления. Всё хорошее должно когда-то закончиться, чтобы началось что-то Новое — хорошее. — Ника, Ты… — Странно, но столь ненавистное сокращение её имени из уст Лазарева, абсолютно не режет слух. — Герман… — Расслабься, слышишь? — ладонь быстро привычным движением ложится на крепкое плечо. — Просто не судьба… Константин кивает, заправив за ухо выпавшую прядь её волос, порывисто обнимает и прижимает к себе, вдыхая нотки табака и чёрной смородины на тонкой шее. Благодаря этим нескольким месяцам Они много про себя поняли. Многому научились. Он теперь знает, как можно гореть без остатка и счастливо. Она — навсегда усваивает, что «Своё — Родное» Она ещё обязательно найдёт. — За Ним присматривай, ладно…? — Под «Ним» моментально узнаётся лысый Гений-клоун в разноцветной хирургической шапочке. — И Салама береги!***