Сновидец в розовой дреме?
Ты — опрокинутый над бездной —
И долу грезой бесполезной
Поникший кормщик на корме.
Так двойники — свершений нить.
Александр Блок
«Подражание».
Сплетаю для тебя сны.
***
Кэсси любила это место каждой йотой своего существа – такое красочное, пересыщенное, такое неповторимое – слишком много чувств переполняло ее маленькое сердце только от того, что она стояла перед сценой. Не потому, что она могла бывать здесь чаще благодаря отцу. Не потому, что здесь были ее друзья, Рокси, ее уверенность и ободряющие разговоры. Музыка была слишком громкой, огни слишком яркими, переливались красками на коже. Дети бегали, кричали, визжали и веселились, пока аниматроники пели на сцене что-то обычное и раздражающее. Торты, пицца и конфеты, их запахи всегда смешивались во что-то граничащее с неприятным. Эмоциональные голоса и смех вокруг не вызывают у нее никаких эмоций, только легкое волнение и все та же боль, которая изредка вспыхивала с новой силой, через несколько секунд пронизывала каждую клетку ее тела, напоминала о себе и исчезала снова. Неужели я настолько чувствительная, задается вопросом Кэсси, почему я никогда не забываю, не могу залечить, собрать из мелких кусочков свое разбитое сердце? Словно она не знала, на что идет, будто не понимала, что есть шанс двигаться дальше и не заострять внимание на то, что никогда бы не произошло и невозможно во всех смыслах… Немыслимо! Ужасные, сломанные, искаженные уродством аниматроники, которых оставили и не отключили. Иллюзии, созданные кем-то, кто хотел, чтобы система безопасности работала безошибочно. Крик за криком, страх за страхом, по имени, голос вне ржавого приемника или глазастой рации, голос, которого быть не должно. Он здесь! Синяя просторная футболка и растрепанные спутанные каштановые волосы. Она смотрит обратно на сцену, чтобы увидеть его краем глаза, пока Грегори с интересом оглядывает толпу внизу и внезапно останавливается на ней с ярко выраженной искрой во взгляде: те же нотки доброй насмешки и внимательности, пока смущение не мешает ей свободно дышать. Одними губами поет что-то веселое и невероятно уютное. Чувство дежавю неожиданно посещает Кэсси, пока она продолжает смотреть на сцену издалека и снова слушать металлические певучие голоса. Она замечает, что фонарик дрожит в руке светловолосой нахмурившейся девушки в форме охранника, чувствует, что вместо пустоты в сознании появляется доля злобы на себя за то, что офицер Ванесса так же безразлична, как она, потому что не способная твердо протянуть руку Грегори. За то, что ее трясет, за то, что невыносимо больно отдавать себе отчет, что паника давит на грудную клетку при мимолетном взгляде на Глэмрок аниматроников. Они не могут навредить ни ей, ни кому-либо еще. Я не боюсь, Кэсси твердо убеждает себя, они ни за что не причинят людям боли, если что-то не перепишет их программирование. — Кэсси, у тебя очень усталый вид, — она старается не придавать значения тому, как озабоченно Грегори оборачивается к ней через плечо, улыбаясь, прежде чем уйти к лифту. — Нездоровый... Ты не простудилась? – Я.. бледная? – Оу, будто бы ты приведение. Кэсси цокает языком и поворачивает голову в другую сторону, качает головой под удивленный взгляд Грегори. Выражение ее лица остается спокойным, умиротворенным. Как же ненавистно ей это слышать — как будто она виновата, что теряет его каждый раз, как только засыпает. — В последние дни очень плохо сплю, — выискивая среди толпы отца, она вздыхает и облизывает губы. – Кошмары. О тебе. Всю прошедшую ночь она не могла уснуть, продолжая погружаться в свои мысли. С того дня, как она впервые начала думать о перспективе увидеть обломки строительного материала и обломанные декорации, прошло несколько дней, и все эти несколько дней девочка просыпалась, не в силах разделить невидимую грань реальности и сна. Она ходила на гонки Рокси, проворачивала ключ-карту и ничего не могла с собой поделать, потому что продолжала улыбаться, чувствуя себя так, словно до этого упустила какой-то очень важный период в своей жизни. Образ Грегори ассоциировался с кем-то чужим, ненастоящим и отвратительным, чьи пальцы слишком сильно вжимались в плечо, оставляя отметины, чьи слова, казалось, слишком были не похожи на его манеру общения; фотографии и забавные глупости давно не вызывали никаких светлых чувств, будто они и вовсе никогда не были друзьями и не более, чем скучающими детьми, встретившимися на один день в жизни; и даже любимый пышный хвост роботической волчицы и ее высокомерное рычание навевали мысли о событиях, присутствующих в ее кошмаре. Кэсси готова была вырывать эти эмоции, эти жуткие, ужасные, тошнотворные эмоции у себя из груди, она буквально испытывала этот клубок нитей внутри себя. Кэсси знала, что они там, она могла закрыть глаза и представить что-то вроде проводов, проволоки. И ей хотелось выдрать все с потрохами, чтобы больше никогда и ни за что не чувствовать чего-либо; чтобы забыть значение слова «эмоции», чтобы уметь смеяться над остроумными замечаниями на ровне с Грегори. Но ее мысли снова, словно по кругу, всегда возвращались к нему. В помещении душно, темно и неуютно, возможно, только ей. Стоя под руку с комично остановившемся ботом-сотрудником, она лишь с клокочущей радостью осталась ждать того момента, когда доиграют последние ноты мелодии и можно будет уйти.***
Это стоило ее времени. Сопротивляясь желанию закатить глаза, она наклоняется ближе и бормочет себе под нос. Кончиков пальцев касается мелкая, будоражащая дрожь. — Эй Грегори, ты выбиваешься в таблицу лидеров! Снова! — С-спасибо, – Грегори усмехается ей, когда улыбка озаряет ее лицо. Они смотрят друг на друга на мгновение, и Кэсси медленно делает шаг в сторону. Экран ярко отсвечивает желтым, стоит им стукнуться кулачками в честь победы. О нет, нет-нет-нет-нет! Кто бы объяснил ей, что она не может этого делать, что она должна убегать от него так далеко, как только может? Кэсси следит за тем, как он безуспешно пытается выбить новый рекорд, перемещая пухлого мальчика с шариками вверх-вниз на экране игрового автомата. Разве этот ребенок разбирался в робототехнике в его юном возрасте? Разве он мог затеряться в полусгоревшем, захороненном под грудами руин здании, обустроенном под Мега Пиццаплексом неизвестно почему? Грегори? Агрессивно мотая головой, Кэсси стискивает звездочку на кардигане с большей силой, подпирая голову рукой и отказываясь верить, что все страшные мысли могут неожиданно сбыться. – Эй, хочешь показать Монти, кто король гольфа? – она улыбается грустно, искренне и с надеждой, шутливо опираясь на аркаду Грегори перестает играть и снова смотрит на нее: «Конечно!» — восклицает он с оттенком хрипотцы в голосе, и меланхоличное выражение его лица***
Четверг почти закончился. Солнце начало заходить, и скоро свет этого дня омоется темными сумерками. Ущерб, который был нанесен, останется, восстановится со временем, такова травма, но раны заживут, и только шрамы будут доказательством того, что все это когда-либо происходило. В спину дует усилившийся ветер, будто подначивая сделать шаг вперед. Кэсси уже столько раз пыталась не встречаться, но каждая новая попытка вырваться из замкнутого круга постоянно заканчивалась провалом – Грегори, такой же участливый, как обычно, снова рядом. А вдруг в этот раз он будет слишком занят? Вдруг не захочет гулять? И Кэсси хочется, чтобы он не обращал на нее внимания, как другие мальчишки на других девочек, посчитал скучной, потому что неизвестность пугает сильнее смерти. — Почему ты грустишь? — Грегори оборачивается вполоборота, подслеповато щурясь в свете уличного фонаря. – В рассматривании луж нет ничего увлекательного? Кэсси не знает, засмеяться ли ей в ответ от того, что Грегори напомнил ей лемура в парике, или заплакать, не скрывая настоящие чувства. Она не борется, как только паника, сжавшая ее горло в удушье, разжимает кулак — и улыбка, дурацкая и нелепая, сама собой появляется на ее лице. — Все в порядке, Грегори, — Кэсси смотрит вниз, на свои туфли, на стрещинки в асфальте. Мир кажется ей невозможно печальным, и она еще толком не понимает, но почему-то чувствует, что всему виной этот мальчик, который шуточно дергает ее за рукав кардигана. – Не грусти, ну не грусти! Покрасневшие белки не остыли от последних слез, когда Кэсси неожиданно встала с досок скамьи, выпрямляясь в спине, только Грегори пошел за ней следом, не нарушая зрительный контакт. Ледяной, до костей пронизывающий ветер хлестал без устали обоих по лицу на входе в Пиццаплекс, от стылого, сиплого дыхания в воздухе витали белесые облака пара. ..и тихие шаги за спиной. Тень. Он следовал за ней тенью. Чем больше Кэсси видела Грегори, тревожно нахмуренного, тем больнее ей становилось на душе. Кэсси бы не удивилась, если бы не понимала, почему чувствовала себя преданной в те моменты. Кэсси бы не удивилась, каждая нота в голосе заставляла вспоминать, помнить, отчего она чувствовала себя разбитой, но то, что девочка меньше всего желала услышать, Грегори произнесет едва слышно, словно прочитав ее мысли: — Если тебя что-то тревожит, то можешь сказать мне, Кэсс. Нет… возражает она мысленно, шагнув немного в сторону и обняв себя руками. — Нет… — заверяет Кэсси легко, заправляя отросшую челку за ухо. – Я слишком много думаю, Грег. Грегори качает головой, как будто она какая-то головоломка, которую он пытается разгадать. Наконец, он вздыхает и продолжает: — Друзья делятся секретами, если ты хочешь, можешь рассказать, и я всегда поддержу тебя что бы ни случилось, клянусь. Она смотрела на него, подобно рыбе: выпучив испуганно глаза и открыв рот, чувствуя, как под небом становится невыносимо сухо и судорожно хочется сглотнуть. Внутри все горело. Ей казалось, что этот пожар из чувств выжжет ее изнутри, что она не справится, что не сможет остыть.. Она распознает в собственных воспоминаниях страх и через мгновение чувствует, как он заставляет сердце пропустить удар, готовясь к натиску эмоций, захлеснувших разум. – Тогда обещай, что не будешь смеяться, – Кэсси наконец сдается. Грегори бы не понял — она не могла рассказать, не могла представить, что он когда-нибудь заведет ее в ловушку, гораздо худшую, чем свет с изнанки Детского Сада. С приходом света, все подкроватные монстры исчезнут в предрассветном небе, однако она не задавалась вопросом, куда они скроются. Возможно ли, что он посмеется? Что подумает на весь этот счет? Что будет дальше? Не глупость ли это все даже для нее? Грегори ведь всегда был рассудительнее. Грегори умел делать больше, чем рассказывал. И понимал быстрее. – Мне приснилось, то есть нет, не так: мне часто снится, — шепчет она, истомленно поджимая губы и отрывая взгляд от настойчивости в карей радужке. — Мне... мне приснилось, что ты ушел в Пиццапплекс и не вернулся. Смысл произнесенных слов обрывками нарушает тишину сбившимся дыханием и сердцебиением. Грегори замирает в замешательстве и потрясении, явственно замечая печаль в словах и действиях девочки. Он будто бы задумывается на мгновение, осекся, настороженным взглядом останавливаясь на стене в раздумьях, голос мягок и искренен, тревога в его глазах ясна. — Но это невозможно, тебе приснился бесполезный сон, этого не может случиться, Кэсси, — осторожно Грегори вклинивается в тишину, скользя ладонью по ее руке, удерживая на месте неподвижно. – Ничего не случится ни со мной, ни с Фредди. Ты же знаешь, я никогда не пойду туда, где быть запрещено. Кэсси боится пошевелиться, но закрывает глаза и тяжело вздыхает, поправляя волосы. Грегори терпелив и – она не отрицает, – кажется очень взволнованным ее словами, но Кэсси все равно умудрялась смотреть на него так легкомысленно, словно стояла по меньшей мере на табуретке, ведь он не старше ее, но немного выше, особенно за счет взлохмаченных, чуть вьющихся волос. Не все так просто, как кажется, пусть и хотелось поверить в это, наблюдая за закатом. Она не знала, что делать, не то чтобы у нее был выбор. Даже в школе она точно не знала, что делать после, когда наконец сможет найти умиротворение или развлечение, или... с тех пор, как они впервые встретились на вечеринке по случаю дня рождения, этот странный мальчик – конечно Грегори – всегда непроизвольно вызывал у нее улыбку, но не сегодня и не в ближайшем будущем. От его голоса воздух вокруг словно тяжелеет.. Он прав, она уделяет много внимания воображаемым картинкам. Он прав, сны есть сны, отдых для организма. Ничего не случится, повторяет она, они друзья, которые никогда не причинят друг другу вреда. Сейчас не время останавливаться на гипотезах. Нерешительно Кэсси сжимает его холодную руку в своей — подношение, принятие, их вера, дружба. – Обещаешь? — безрассудно спрашивает она, когда, наконец, заглядывает ему в глаза, прекрасно зная, каким будет ответ. Грегори дарит утешительную спокойную улыбку. Он выглядит отчего то сочувствующим, но не осуждает и не насмехается – исключительно в хорошем смысле наполняя вечерний воздух озорными бликами – Кэсси все боится, что присутствие Грега будет ощущаться его полным отсутствием. – Я всегда рядом с тобой, думай о настоящем, прямо сейчас я не ухожу, – мальчик как-то странно, до мурашек приподнимает уголки губ, отчего желудок сводит, и ее сердце падает с огромной высоты, гораздо высокой, чем Золотые ворота в Сан-Франциско. – Нет ничего непредсказуемого в Пиццаплексе, здесь никак не потеряться, и то если ты меня не пойдешь искать. Я имею ввиду, ты ведь всегда найдешь меня. Грегори это Грегори. Беспокойный ребенок с гиперактивностью и своими странностями, пародирующий голоса настолько смешно, что Кэсси не может удержаться от улыбки – как и прежде, чем все это началось. Пытаясь прогнать затуманивающую печаль, Кэсси кладет голову на его плечо, не разрывая объятий, в это раз она стискивает зубы, чтобы в страхе не оттолкнуть с быстро бьющимся сердцем, не упуская момент, как слезы наворачиваются на глаза. Легкость просачивается в душу, От счастья, что***
Если бы Кэсси смогла, она бы отметила свой день рождения с сияющей счастливой улыбкой, наклеив блестки на свой любимый свитер и включив песни с телефона отца, нарисовала бы еще с десяток рисунков с кричащими названиями, включающими все фантазии о самоуверенности Рокси и тех, кто так и не появился и не составил компании. До небольшой вечеринки в честь праздника оставалось меньше недели, оттого Кэсси может думать только о том, что это будет худший день рождения в ее жизни. Никто к ней не придет. И дело не в празднике, не в торте, не в конфетти. Нет шуток о мелочах, заботы и помощи друг другу. Самое страшное вышибло из легких весь воздух, заставляя Кэсси почти задуматься от приступа паники и набегающих рыданий... Это куда страшнее, чем будущий испорченный день рождения. Осознание случившегося приходит не сразу, недалеко от главного зала второго этажа и играющей на повторе музыки. Кэсси останавливается, зарывается пальцами в волосы и падает на пол в одинокой пустой комнате для вечеринок. Ей хочется выдрать боль из груди и сердца, хочется стереть себе память, а еще лучше — просто перестать существовать. Она оказалась совершенно невозможно права. Все было правдой. Грегори пропал, и Кэсси была на грани, чтобы разбиться, вслушиваясь в каждое выговариваемое слово, прочитанное со свежей листовке. Она силой снимает с волос резинки с пурпурными бусами и, не задумываясь, бьет кулаками о стену. Это действие приносит боль, и неожиданно для себя Кэсси понимает, что от этого становится легче. Ей хочется кричать, несмотря на посетителей, смеющихся и веселящихся за стеной, в гневе сломать что нибудь, чтобы потушить нестерпимую душевную боль, которая разрывала ее изнутри на мелкие кусочки. Грегори пропал. И это словно уничтожало все хорошее и светлое, всю веру и скептицизм, все ее мысли, оставляя напоказ только пустую оболочку. То и дело она вспоминала его твердое «невозможно», и это только еще больше уничтожало ее сердце. Грегори ведь найдется, да? Он ушел погулять, забыв предупредить своих родителей, и придет на выходные как ни в чем не бывало? Все рано испугались? Кэсси готова была жить а собственном воображении, если бы ее сердце не разбивалось, если бы она не начала подозревать каждое его действие. Она готова была размазать осыпавшуюся тушь и блестящие тени, с осторожностью и трепетом нанесенные Роксаной в этот прекрасный день, наносить себе столько мучений, сколько потребуется. Она готова была видеть в сновидениях алую кровь, стекающую по белой коже, готова была смотреть в оранжевые глаза неправильного, монстроподобного аниматроника и представлять на месте него Грегори… Острое сожаление, всепоглощающая ярость, непонимание и горькая тоска. Но она бы сделал все, чтобы не переживать эту боль, не вспоминать неправдоподобную новость, но совсем не тем образом, с какими лучше избегать дружбы. Она понимала, что исчезновение не значит того, что Пиццаплекс будет заброшен, а Грегори не был таким настоящим другом, как она для него. Но разве от этого станет хоть чуть-чуть полегче? Конечно, нет… Она продолжит так же сгорать в собственных страданиях, продолжит изнемогать и тонуть в этой боли, как в болоте. — Нет, черт возьми, нет. Подсказки Хелпи бессмысленны. Забвение не поможет, она не собиралась давать преимущество кролику перед собой, когда несуществующие глаза Рокси погасли и рука эндоскелета ошутилась удивительно настоящей на ее ладони. — Рокси, мне жаль, мне жаль! Дрожь проходит по всему телу. Кзсси прежимается лбом к деревянной перекладине, вдыхая кисловатый запах чего-то ей неизвестного. Сколько раз она видела руины, то, что осталось от пика технологий Харрикейна? Сколько раз она хотела ухватиться за руку Грегори, моля не думать о глупостях и остаться рядом, но ни разу не обмолвилась об этом вслух? «Ты не герой, Кэсси» — голос не Грегори, голос за спиной смеется, а, значит, поэтому ей страшно сделать шаг и не упасть в дыру в полу? Может, потому она не хочет признавать тот факт, что наивно шла на сообщение лучшего друга, желая защитить его, а не свое самолюбие? — Меня больше нет в Пиццаплексе, — кажется, сквозь треск и шипение приемника она чувствует улыбку, голос у Грегори громкий и механический, местами скрежещущий, переплетающихся с его настоящим; он это он, не существа из зарядной станции. Предатель. Лжец. — Ни в чем нет твоей вины.