Дети тьмы

Я перезарядил кольт и наскоро вставил пять патронов. Шестой оставил пустым в барабане, спасибо, простреленных ног и половых органов нам не нужно, сестра не будет в восторге, если меня придётся латать. Особенно в таких местах. А иногда хочется в пику ей взять да сыграть в русскую эротическую рулетку с кем-нибудь из её бесконечных обожателей, что скажет, вот интересно?! Я-то самострелом заниматься не стану, наворожу себе удачу, в то время как поклоннику придётся распрощаться со своим мужеством, честью и достоинством… — На двенадцать часов, — бормочет она мне в наушник, и я вскидываю оружие, стреляя по-македонски в очаровательнейшее существо, мною виданное за нынче кроме нечёсаной Банши: конечно, это я об упыре. Уверен, главная дама всего графства целится из своего арбалета с до безобразия внимательным выражением лица. Серого цвета кожа, не уступающая твёрдостью камню. Белые, только что прорезавшиеся, но уже такие милые клыки. Косматая чёрная грива по холке. Руки и ноги когтистые, одежда, порванная в лохмотья, осталась от человека, которым упырь некогда был… и напившись крови, однажды будет. Чтобы потом, в ночи, поддавшись жажде, снова превратиться в чудовище. Упырь упал сражённым прямо в сердце серебряной пулей, о том, куда делась вторая, деликатно умолчим, я после трёхдневного кумара и имею полное право промахнуться. — Н-на, сучара, — цежу я и стреляю во второго упыря, ломанувшегося через храмовую разрушенную стену. Он заскочил прямо в брешь, с рычанием накинувшись на меня и повалив на камни… но меткий серебряный болт пронзил его висок, и прямо на моей груди упырь рассыпался в прах. Блядь. Такого красотуна замочила. — Это был мой! — обиженно объявил я в наушник и отряхнулся от праха, кашляя. Банши с высоты деликатно помахала мне ручкой, затянутой в полупрозрачную перчатку, усеянную мушками. — Слезу ещё пусти, — хмыкнула она. Я со знанием дела показал ей «козу» и тихо взмолился: — Священная Кали… пусть сестра не зверствует пуще обычного, так ведь всех перебьёт, кто же мне тогда достанется? Откровенно говоря, дорогой дневник, нас пригласили замочить в этой ветхой, опустелой деревеньке всё, что мочится и движется, и мы с сестрой решили… а почему бы и нет? Деньги лишними не бывают, особенно в размере, эквивалентном трём месяцам проживания. В конце концов, финансовыми вопросами в доме всегда заведовала благоразумная Банши, в истинном благоразумии которой я порой сомневался. Она и решила, что нам пора за дело. Говорили в местном графстве, что здесь поселилось какое-то древнее зло. Но я вот что вам скажу, побывав в этих местах. Козло здесь поселилось. Такое большое и жирное козло, которое все прибранные от деревенских денежки экспроприировало в свои алчные ручонки, чтобы купить себе новых лошадок, трюфелей и украшений для жены и бесконечных любовниц. Так-то. Не было бы проблем с вливанием денег в деревеньке Рчижны, так мы бы тоже здесь не понадобились. Построить добротный частокол, обнести его чесночными гроздьями, освящёнными в церкви, поставить хотя бы пятерых «крестоносцев» с серебряными пулями в автоматах — и всё! Какие там упыри! Продавцы из магазина на диване не посмели бы взглянуть в сторону этакой заставы, а теперь что? Люди поедены, кто остался в состоянии, превратился в упыря и пополнил тёмную армию нежити. Их около пятидесяти, а нас двое. Это очень нечестный расклад. Пятьдесят таких пусенек — и двое нас, злых и жестоких. Куда смотрит Церковь… — На три часа, — со своего вороньего гнезда сказала сестрица, и я взглянул вбок и ловко увернулся от еще одного упыря, взметнув пыльником. Воистину, с сожалением пристрелил несчастного, а другому, скалящему зубы мне в лицо, в грудь вонзил острейший серебряный серп и пропахал им до низа живота. Сестра так не любила моё замечательное оружие, говорила, неэстетичное. Мол, грязи от него много и дерьмо во все стороны. Но зато какое действенное! Я полюбовался плодами рук своих и прошёлся по телам к краю террасы, обозревая безжизненную деревню. Бедолаги. Поцокав языком, сложил руки на груди и взглядом нашёл наших лошадей. — Сегодня дома моешь посуду ты, — заметила сестра, пристрелив напоследок дёрнувшегося упыря. Подхватив юбки, она неторопливо и, можно сказать, чинно спускалась по приставной лестнице сторожевой башни с колоколом. Я с восхищением прислонился плечом к балке, подпирающей крышу террасы, и вздохнул. Теперь предстоит самая тяжелая часть испытания. Слушать ворчание Банши по дороге в Дом. *** — Ты идиот, — поделилась она своим мнением, крепкой рукой держа поводья. — Ты же это знал? — Вообще-то даже не догадывался. Банши недовольно хмыкнула, увела могучего вороного Летáла вбок по змеящейся лентой дороге. — Это был риторический вопрос. То есть, я не ждала, что ты ответишь. Ну мало ли, не ждала. Я провёл ладонью по гривастой холке серой пёстрой кобылы под собой и продолжал улыбаться, выслушивая сестру: — Это же надо быть таким полоумным и назвать лошадь Колбасой… — А что тебя не устраивает в колбасе? — тут же деликатно осведомился я. — Что за предвзятость? Сама не ешь — так и имя дерьмо? Ладно, убьют Колбасу, назову следующую лошадь Авокадо… или что там ты любишь… — Это бесчеловечно, — отрезала Банши, вышагивая на своём крутом чёрном жеребце, — раньше обычных лошадей, не полисинтоидных, на колбасу пускали. Назвал бы Колбасой какого мужика — да хрен бы с ним, но прости пожалуйста, живое разумное существо… — Я тебя обожаю. В самом деле, теперь понимаю причину негодования. Мы пустили лошадей рысью, чтобы как можно скорее получить свой остаток, честно заслуженный после зачистки деревни. Очень скоро впереди показались частокол, графский особняк и люди на стене, вооружённые огнестрелом: этот факт не то чтобы меня успокаивал или напрягал, просто неприятно, когда тебя так радушно встречают. Банши внимательно посмотрела на мужчин и бросила мне: — Видел, какие у них автоматы? Они так серьёзно настроены. — Лучше бы они были так серьёзно против упырей из Рчижны настроены, — согласился я, кивнув, и отвёл чёрный шарф, спускавшийся из-под шляпы-стетсон, себе за плечи. Закурил, достав из-за уха тонкую чёрную сигарету и придерживая большим и указательным пальцами. По воздуху поплыл горько-ладановый запах, высокий и гулкий, как колокольный звон. Банши закатила глаза, прикусив себе щёку изнутри. На лице её было написано форменное страдание. — Что ты кладёшь в свой табак? Дерьмо летучей мыши? Люди же задохнутся, выбрось. Господи, она откуда узнала мой фирменный секретный компонент? Воистину, ведьма. Я затянулся и выпустил дым из ноздрей и приоткрытых губ, намереваясь высказать Банши, где я в рот ебал всех этих людей, которые от простой сигаретки решили перезадыхаться. И тут мы подъехали к частоколу. Разумеется, ворота нам не открыли. Я был далеко не дурак и, сидя в седле верхом на Колбасе, понимал — даже покумаривая с сигареткой — что денег нам не видать как своих ушей. И если уши ещё гипотетически можно отрезать, взглянуть на них и пришить обратно, то с бабками так дело не пойдёт. — Открывайте, любезные граждане! — выкрикнула Банши, прикрыв лицо ладонью от лучей осеннего солнца. — Мы наёмники, прибыли по вопросу Рчижны. — Никто не откроет, не распинайся, — улыбнулся я, с удовольствием глядя на смельчаков, решивших вдруг вскинуть автоматы и указать дулами в грудь Банши. — Вот, видишь, у них на тебя встали. — Давай без твоих вульгарных шуток сейчас, — вздохнула она тяжко и посмотрела на меня, как на ушибленного в детстве головкой. И увы, судя по её страдальческому взгляду, она не про член. — Люди ведь решили нам не платить, ты же понял? — Ой, да ладно? — всплеснул я руками и засмеялся. — Ну конечно они не будут платить! Это же обычное дело — сначала нанять убийц, а затем сказать, что, вообще-то, они могли бы сами… Тут как по волшебству к нам вышел один из крепких, рослых и откровенно пузатых мужчин и хранителей мира во всём графстве. Он был в жёлтом плаще коменданта и выкрикнул: — Кто такие? Зачем прибыли? Мы вас не ждали… — Были у вас вчера и сговорились с графом, что очистим Рчижну от упырей, — вежливо, но холодно сказала Банши. — Вы же нас вчера к нему и провожали, драгоценный. Забыли уже? — Прогрессирующая амнезия — признак приближающейся старости, — подхватил я. — Недалёк тот день, когда накроет простатит… — Граф с такими псами с большой дороги, как вы, дела иметь не желает, — довольно грубо ответил нам комендант и нахмурился под шлемом, — и потому просит великодушно передать, что даёт вам десять минут убраться от ворот, иначе мы откроем огонь. Летал медленно дрогнул задними копытами по жухлой, прелой листве, но Банши ласково погладила его по крутой шее. У Колбасы был вид очень отрешённый. Я посмотрел внимательнее на импульсно-патронное оружие в руках защитников графского частокола и вздохнул, повернув к сестре голову: — Совсем ополоумели. Так нагло отказываться от уже проделанной работы. Дедлайн прошёл ещё вчера, папаша! Эу! — я свистнул и помахал рукой, привлекая к себе внимание говорящего. — Не заставляй нас ломать ворота, они тоже денег стоили. Банши перевела леденеющий взгляд на коменданта, тот прищурился. Один из молодчиков показательно передёрнул затвор. — Лучше б ты что другое себе передёрнул, — заметил я, прекрасно зная, что Банши скажет следующим. Сестра выдохнула, покачала головой. В её темных глазах с чёрными склерами, таких глубоких, что они кажутся лишёнными зрачков — ведьминские, ничего не скажешь — промелькнуло сожаление… что придётся таки пропустить пятичасовой вечерний чай. Банши перевела на меня взгляд и поправила аккуратно зачёсанные назад огненные волосы, золотящиеся переливами локонов, и скривила пухлые губы. О да, такой вот сочный, аппетитный рот — типичное психологическое оружие нашего семейства, повергает в шок, трепет и восторг любого нашего врага. Я почмокал своими губами, Колбаса переступила копытами и тряхнула кремовой гривой… — Шаман, — осторожно намекнула Банши, и я снял с ремня на поясе бубен, обтянутый кожей восьми грешников. Хорошая вещь, действенная очень. Но надо осторожно использовать, иначе можно такое нашаманить, что сам не рад будешь. Я выдохнул густой алый дым в воздух, улыбнулся, открывая уже все белые, беззрачковые глаза — все четыре, точнее, два основных человеческих и два под ними, небольших, узких шамановых щёлочки. Моргнул, с удовольствием глядя на отшатнувшихся от края частокола защитничков. Легонько взвесив в пальцах бубен, я невесомо перекинул его из одной руки в другую. Кожаная перчатка легко перехватила проклятую вещь, я встряхнул ею и ударил в металлические колокольчики… Кожаная мембрана бубна со свистом рассекла воздух. Звук распространился вперёд, прошёл сквозь нас с Банши, но вреда не причинил: мы носили специальные амулеты, а вот охранникам не повезло. Все, кто услышал звон шаманова бубна, свалились замертво. Их тела тут же вытянулись, суставы стали сухими и длинными, кожа потеряла эластичность, из мышц ушла влага. Лица скривились в немом вопле, а глаза закатились до белков, и вот такими они и застыли навечно. — Очень люблю, когда всё решается так тихо, быстро и мирно, — кивнула Банши и повела рукой. Как по волшебству, ворота с медленным скрипом тяжело отворились: пути теперь никто не препятствовал. — Поехали, потолкуем с графом. — Толковать с ним будешь ты, — недовольно сказал я, цепляя бубен обратно на ремень. — Я не могу дважды говорить с одним и тем же долбаёбом. Начинаю испытывать перманентное желание его пришить. — А я могу?! — возмутилась Банши. — А ты терпеливая. Тактичная. Мудрая. Недовольно покачав головой, она пробормотала: — Слюнтяй… — и под мой хохот тронула пятками Летала, удаляясь побыстрее к особняку, где граф и восседал. Я невозмутимо проследил за ней глазами и приостановил Колбасу, наблюдая за тем, как Банши в одиночку исчезает на жилом дворе. Сразу за нею затворились вторые ворота, а следом раздались выстрелы. Наконец-то, хоть покурю нормально. Я достал из-за второго уха, зацепившись за серебряные серьги пальцами, сигарету. Затянулся дымом, с наслаждением выдохнул и окутал себя розовым облаком. В окна домов смотрели перепуганные лица местных. На графском дворе орали как резаные сразу трое мужчин, и я ухмыльнулся, покачав головой. Ну Банши, ну даёт! — Ничего, Колбаса, — равнодушно сказал я и потрепал кобылу по холке, пока та опасливо на меня косилась, — ничего, девочка. У нас однажды тоже будет на улице праздник. *** Пятнадцать минут спустя и двенадцать трупов позади Банши невозмутимо повесила на крепёж свой симпатичный арбалет, а я присовокупил к латиго на седле голову графа, с удовольствием толкнув шпорами Колбасу. Мы отбыли не пустыми, а с наградой — и даже сверх меры, потому что графские черепа на дороге не валяются. — Спасибо тебе, — душевно поблагодарил я Банши. Она ехала довольная в своём старомодном английском седле и элегантно покачивалась на спине огромного чёрного зверя с волнистой летящей гривой, — ведь подумала же обо мне, башку ему отрезала… — Что не сделаешь ради любимого братца, — скромно опустила глаза эта чертовка. Я предпочитал всем прочим сёдлам этого гадкого ядерного мира седло вестерн по двум причинам: на него можно многое навешать, от лассо и кнута до башки, вот как сейчас. Плюс у него длинный ленчик: благодаря нему сижу как в кресле и покуриваю, пока Колбаса отдувается и мчит с выпученными глазами. И чего она меня так боится, ну подумаешь, хочу пустить на рулет. Как пущу, так кости и подниму, Колбасе необязательно быть живой, чтоб меня носить. Нам предстояло два часа пути, которые мы провели с пользой: молчали каждый о своём. Я толком не знал, о чём думает сестрица, и старался в её голову не влезать — опасно это для ментального здоровья. Я мечтал о ванне и алкоголе, надеясь совместить приятное с полезным, и с удовольствием увидел на холме в окружении чёрных деревьев с облетевшими листьями наш дом — бледный призрак, белое строение среди золотого и багрового мира ядерной осени. Три этажа, большой широкий портик, высокая лестница и двойные двери, ведущие сразу на второй этаж — первый таким образом оставался хозяйственным. Мансардные окна загадочно смотрят в оранжевой черепице крыши, а с западной стороны расположена узкая белая башенка, которую заняла своей библиотекой неугомонная Банши. Я же обосновался в подвале, поближе к земле и костям. — Дом, милый дом, — проворковала она, вздохнула и поправила пышную юбку, перетянутую от корсета тугим ремнём на узкой талии. — Ну что, Шаман? Что скажешь, дорогой, как в целом оцениваешь прошедший день? — Такое чувство, — тяжко вздохнул я, — что он прошёл по мне. Потому планирую радостно выпить. — Только не как в тот раз, — закатила глаза Банши, — когда мне пришлось ехать аж за две мили к соседям и вытаскивать тебя из кровати мисс Торнсдейл. — Принимать алкоголь для здоровья куда безопаснее, чем принимать всё близко к сердцу, — возразил я оскорблённо. — Тем более, я накамлался до состояния, когда забыл, что было с мисс Торнсдейл. — Её отец до сих пор ждёт, что ты приедешь свататься к обесчещенной девушке, — прохладно напомнила Банши. — Пусть ждёт, — щедро кивнул я, — не буду лишать его радости предвкушения праздника. Лошадей мы остановили во дворе, спешились и отвели их на конюшню, поставив в стойла. Полисинтоидным скакунам — проще говоря, обычным лошадкам, кибернезированным по воле мысли инженеров нашего столетия — подключили в денниках внутривенный питательный раствор. Оставив их, мы поднялись в дом с хорошим предчувствием предстоящего отдыха. Но всё настроение испортила некая золотоволосая девушка, раскинувшаяся посреди холла в собственной крови. На её мёртвое обнажённое тело, прикрытое алой шёлковой простынёй, мы и воззрились в недоумении с порога. Больше всех недоумевал я. — Что твоя пассия делает у нас на полу в крови? — нахмурилась Банши, потерев подбородок. — Моя?! — задохнулся я, снимая шляпу и вешая её на крючок. — С чего ты решила, что она моя? Банши скептично взглянула мне в честных четыре глаза, и я умильно моргнул. Ах да. Что-то такое вспоминается: прошлая ночь, нежная барышня, оставшаяся после камлания в баре, провожать до дома было уже слишком поздно и я оставил её в спальне, а утром позабыл о любовнице и уехал с Банши на дело. Вот только что произошло с ней с шести утра до восьми вечера такого, что она теперь лежит в состоянии трупа и смущает сестру своим голым видом?! Хотя вид её всё же прекрасен. Я с сомнением посмотрел на высокую, упругую грудь с некрупными розовыми сосками, впалый живот, элегантный изгиб длинных ног. Несмотря на трещину, череп её тоже был весьма ничего — нет, ну и лицо, конечно, тоже… Жаль уже не девственница. У неё грива волнистых волос, ярких, как золото. Сколько ж полезного можно было с ними накамлать. — Забираю её к себе, — решил я наконец, накидывая простынку на тело барышни и, подхватывая её на руки, любовно прижал к груди. Голубые удивлённые глаза покойницы испуганно смотрели в высокий потолок, словно видели там что-то. Судя по разбитой голове, она упала с высоты, а по тому, что кровь уже свернулась, погибла несколько часов назад. — Поговорим немножко по душам. Закончим пару личных амурных дел… — Она же мёртвая, Шаман, — скривилась Банши, расстёгивая ездовой жакет и вешая его на крючок. — Я её оживлю, — парировал я и подвигал бровями, приподнимая со лба тёмную чёлку и приглаживая выбритые бока. — Всё равно мы толком ночью не наобщались. — Я грозилась ворваться в твою спальню и облить вас водой, — напомнила Банши. Я нахмурился. Что-то такое было… — Если издадите сейчас хоть звук, пеняйте на себя, я буду музицировать. — Какой секс может быть тихим, пенсионерский? — резонно возразил я. — Она уже мертва, кто из вас двоих собрался шуметь?! Ты что ли?! — хмыкнула сестрица. — Ладно, Шаман, возвращай из мёртвых кого угодно, но только чтобы неслышно. С такими намерениями дивно провести остаток вечера мы и разошлись по комнатам. Но уже буквально через час грянул скандал, ибо за барышней приехали…