Оля

Артём заметил мою огромную улыбку, какой ещё до этого не было. Он понял, что всё получилось и поздравил меня. После математики я ещё полчаса мотался по заднему двору школы в размышлениях о предстоящей встрече. Правда ли это? Или мне просто показалось, и никого сейчас провожать не буду? Мороз сковывал моё лицо, руки были глубоко спрятаны в карманы куртки, но я ждал. На небе к этому времени сгустились тучи. Ровно в час Оля вышла из школы. На ней было толстое тёплое чёрное пальто и белая шапка с белым помпончиком. Мне начал нравиться её чёрно-белый стиль. Я быстро к ней подбежал, согревая ноги, и мы направились по дворам к центральной улице нашего района. — Вот мой дом, — показывал я пальцем на серую пятиэтажку, которая располагалась в трёх домах от школы. — Забавно, — осмотрелась Оля, — где твоё окошко? — Вон оно, — указывал я на самое правое сбоку окно пятого этажа. В нём кто-то прошёл. — Красиво… — задумчиво прошептала она. — Кстати… — я поковырялся в рюкзаке и вытащил шоколадку с орехами, которую купил в ближайшем магазине, пока ждал Олю. — О, боже, это так мило. Спасибо! — её щёки покраснели то ли от умиления, то ли от смущения, то ли от мороза. Шоколадка немного её разогрела. Мы вышли к центральной улице, во вьюге на дороге проглядывались мелькающие огни машин. Кое-где горели ещё неснятые гирлянды. — Всё-таки здесь уютнее, чем на посёлке, — заметила Оля, — Когда метель накрывает его, всё темнеет, становится страшно возвращаться после рисования… Посёлок — один из районов Сатки, где располагался центр и администрация города. — Ты рисуешь? — поинтересовался я, проникнувшись Олиными размышлениями. — Да. В понедельник, среду, четверг хожу в школу искусств, что у полиции. — Интересно… — задумался я, смотря на наши ноги, топающие по застланному снегом тротуару. — А ты чем увлекаешься, Алёша? — она посмотрела так, что в ответе ей нельзя было отказать. — Как бы сказать… пишу, — смутился я. — Правда? — удивилась Оля, — И что же? — Рассказы… небольшие. Мне нравится работать со словами… Мечтаю стать писателем или переводчиком. — Чтобы книжки свои переводить на другой язык? — усмехнулась девочка, — Забавный ты. Мы перешли дорогу и увидели вдалеке большие многоэтажки, продуваемые морозным ветром. — В какой из? — спросил я. — Вон самый дальний красный кирпичный дом. Предпоследний этаж, квартира сбоку… — О, у меня похожее расположение. Она улыбнулась. — Мы так похожи… — Согласен. Если бы это была не первая наша встреча, то шли, держась за руки. — Возьми, — подала она мне свою белую варежку, — Я вижу, как тебе холодно, надень. Я посмотрел на неё, ища в лице что-нибудь такое, за что можно было б зацепиться и отказаться от варежки, но её жест, каким она предложила её, заставил принять и нацепить на две руки одну рукавицу. Она была большой — удивительно, как Оля их носит. Мы оказались во дворе. Было здесь довольно пусто и скудно. Стояло несколько засыпанных порошей скамеек, скрипучая карусель, ледяная горка, валяющийся в сугробах металлический забор. Только парадные выглядели красиво и ухоженно, а в окнах повсюду светились гирлянды. — Посидим на скамейке? — спросила Оля, на что я тут же ответил положительно. Почистив одно из сидений от снега, Оля уселась, максимально укутавшись в пальто, и я рядом с ней. Мы вдвоём думали, что вот, пройдём все формальности и будем общаться так, как настоящие друзья, которые не видели друг друга очень много лет, которым есть что рассказать, которые будут понимать с полуслова слова другого. В ту минуту мы дрожали, но не от холода, а от той близости, испытанной впервые. — Замёрзла? — спросил я, зная уже ответ на этот вопрос. — Нет, конечно! — посмеялась Оля, щёлкая зубами. Мы посидели ещё несколько минут и встали. Дошли до подъезда. В свете фонар парадной девочка казалась ещё красивей, чем была до этого. — Спасибо, что проводил. Спасибо! — повторила зачем-то она это слово. — Пожалуйста! — пожимал я ей руку её же варежкой. Мы посмеялись. — Пока… — сказала напоследок она, — Если холодно, можешь варежку оставить и завтра принести. — Нет, спасибо, забирай, я дойду, — подал ей белую варежку. Она напоследок улыбнулась, и дверь подъездная захлопнулась. В тот момент я почувствовал себя счастливым настолько, насколько это представлялось возможным моему детскому разуму. Я лёг на снег и долго смотрел на небо и падающие снежинки. Уже начинало темнеть, но всё ещё лежал и представлял, как она сейчас расположилась у себя в комнатке на диване и тоже радуется. Так и было — сомнений в этом не было. В тот день я вернулся домой ближе к вечеру замёрзшим, обледеневшим, красным, но счастливым.