Saint Bernard sits at the top of the driveway You always said how you loved dogs I don’t know if I count, but I'm trying my best When I'm howling and barking these songs
***
2000 год. Он встречает ее в Италии. Ее кудри отросли до плеч, скулы больше не выпирают острыми лезвиями. Кожа чуть смугла и розовата от загара, а легкое платье на бретелях не скрывает очаровательной родинки на плече и тонких едва заметных белесых шрамов на лопатках. Она стоит одна среди толпы маггловских туристов возле величественного Колизея. Ее глаза пылают огнем и весельем, когда она оборачивается на него. Теодор застывает лишь на мгновение. А затем несется к ней, расталкивая людей. Грейнджер стоит одна среди толпы. Везде чужая, нигде своя. В ее темных радужках танцуют черти, губы — целые, не разбитые и не искусанные, окрашенные вишневой помадой — тянутся в улыбке. Она не скалится. Она стоит среди толпы и зазывает его к себе одной лишь улыбкой, как сирена моряка… Теодор бежит. С неба светит жаркое июльское солнце и раскрашивает ее лицо теплыми лучами. Ей идет лето. Ей идет улыбаться…***
Поттер выглядит измученным и усталым. Круглые очки не скрывают темных кругов под глазами, а в черных лохматых волосах серебрится седина. Поттеру двадцать. У него взгляд старика, дрожь в руках и новые шрамы на лице и ладонях. Теодора, закованного в цепи и кандалы, сажают напротив за стол. — Здравствуй, Нотт, — говорит Поттер. — Как жизнь? — Хреново, — хрипло отвечает Теодор. — Явно не лучше твоей… Есть закурить? Поттер выуживает из кармана мантии пачку. Теодор вытаскивает сигарету и подкуривает с любезно подставленного огонька палочки. Вдох. Никотин сладко растекается по телу. Он запрокидывает голову назад, выдыхая дым к потрескавшемуся потолку. Они молчат… — Что тебе надо, Поттер? — спрашивает Теодор, стряхивая пепел прямо на стол. Ему плевать на казенное имущество. После того, что они сделали с Грейнджер… Если бы Теодор мог, то убил бы каждого, кто был на том проклятом суде. — Помощь, — коротко говорит национальный герой. Теодор хмыкает, выпуская облако дыма. — Волан-де-Морт еще жив. Он сделал крестражи… Я искал, все это время искал, но так и не смог найти все… Помоги! Пожалуйста… Теодор задумчиво затягивается. К потолку летит колечко из дыма. — По твоему, я знаю где они? — тянет он. — Лорд не откровенничал ни со мной, ни с отцом… Почему ты пришел ко мне? Поттер нервно облизывает пересохшие губы. Его руки дрожат, когда он закуривает собственную сигарету. — Я нашел ритуал. С его помощью можно отыскать все крестражи, — говорит Поттер. — Я знаю только одного риуталиста. Тебя. Теодор криво усмехается и подается вперед. Звенят цепи. Сигаретный пепел ошметками летит на стол. — Хорошо, но у меня есть свои условия. — Тебя не выпустят, — хмурится Поттер. Теодор хмыкает, вдавливая окурок в столешницу. — А мне не это нужно, — говорит он. — Ты пустишь меня к Грейнджер и позволишь взять с собой семейную реликвию… Иначе ищи сам. По рукам? Поттер напряженно сводит брови. А затем протягивает ладонь. — Договорились. Теодор отпускает смешок. — Нет уж, Поттер… Только Непреложный обет.***
С Теодора снимают кандалы, позволяют отмыться от грязи и холода и сменить тюремную робу на нормальную одежду. Он кутается в жаркий вязанный свитер и дрожит всем телом. В проклятом Азкабане даже он — Нотт — мерз. А, может, это из-за огня Грейнджер, прогнавшего из его нутра зиму… Теодор не знает. Лишь тянет руки ближе к камину и жадно вгрызается в еду, которую приносит Поттер. Они находятся в блэковском поместье на Гриммо. Здесь пыльно, мрачно, но спокойно… После Азкабана любое место покажется уютным. Теодор ведет глазами по старым портьерам, начищенному серебру и рваных по углам шелковым обоям на стенах. «Грейнджер бы понравилось,» — думает он. Мысли о ней отзываются ноющей болью в груди. Ему кажется, что его сердце кровоточит… В тот день, когда дементор забрал ее душу, в Теодоре что-то надорвалось, разбилось, осыпаясь осколками. «Скоро все закончится,» — обещает он. То ли себе, то ли лежащей в сырой камере Грейнджер… А затем говорит Поттеру перенести их в собственное поместье. В стылой крепости ничего не изменилось. Все те же холодные своды, иссушенный сад с корявыми деревьями, пыль, тишина, застарелый запах скорби и вой волн за окном. Теодор разжигает камин, ногой отпинывая оставленные отцом еще очень давно пустые бутылки из-под огневиски. Он говорит Поттеру ждать и поднимается наверх. Там грязно. Изорванные самим Теодором в приступе ярости холсты и занавески, разбитые зеркала и хрустящие под ногами осколки, выжженные пейзажи… Он заходит в отцовский кабинет и застывает на пороге. Со стены, прямо за столом висит портрет его матери. Он не был живым. Просто картина — холст, масло… И его мать с нежной улыбкой в своем любимом оранжевом платье. За ее спиной раскинулся цветущий сад. Умелой рукой художника написаны кусты белых роз и спокойное виднеющееся вдалеке море. Теодор смотрит в нарисованные глаза своей матери, вглядывается в черты ее лица… Он забыл, как она выглядела. Он помнит лишь бледное лицо и болезненные стоны, тонкую, почти прозрачную кожу, срывающийся шепот, молящий закончить ее страдания, стойкий запах зелий. Теодор смотрит… Коротко кланяется, прощаясь, и выходит из кабинета. Он кивает Поттеру и ведет его в низ, в ритуальный зал. Старый семейный клинок призывно блестит на алтаре. «Скоро все закончится,» — обещает Теодор. Себе или живой, но мертвой Грейнджер… А затем начинает ритуал, надрезая поттеровскую руку. Их семь. Было семь. Дневник, кольцо, медальон, чаша, диадема, змея, Поттер… Теодор ловит образы, запоминает. Проткнутая клыком книжка, покореженное кольцо на почерневшей руке, змея без головы, мертвый герой. Расплавленный кубок, сломанный, темный от копоти. Теодор думает… И хохочет во весь голос. Он всегда узнает ее пламя, неудержимый норов. Он смотрит дальше. Покрытый копотью, но целый медальон в изъятых у заключенных вещах, и диадема с синими камнями в захламленной комнате Хогвартса. — Ну что? — спрашивает Поттер, когда Теодор возвращается в реальность. — Осталось два, — отвечает он. — Места скажу позже. Сначала моя часть сделки. Поттер нервно кивает. Зеленые глаза сверкают, словно Авада, за стеклами очков… Теодор сжимает ритуальный клинок. И закручивается вместе с Поттером в вихре аппарации.***
Она лежит в камере. Недвижимая, неживая, но не мертвая. На губах, словно чешуя, виднеются белые иссохшие куски кожи. Пустой тусклый взгляд карих глаз с почти незаметными золотистыми крапинками у зрачка. Грязные кудри спутались, походя на гнездо. С губ срывается бессвязное мычание. Дрожат от холода плечи, на лодыжках багровеют следы от кандалов и цепей. Теодор смотрит на нее. Горло сжимается. По языку растекается горечь. Он бредет к ней и опускается на колени, обхватывая ладонями плечи. — Скоро все закончится, — шепчет он. Ему чудится мечта об Италии и жарком лете, о вишневой помаде на губах и опаляющих поцелуях. Он думает о солнце, о легкой поступи и множестве историй… Несбыточное. Невозможное. Глупые грёзы заключенного навсегда. — Где? — спрашивает Поттер, сглатывая. Теодор видит в его глазах жалость… Ей бы это не понравилось. Она бы огрызнулась, оскалилась, выплюнула бы что-нибудь злое и едкое. Но Грейнджер молчит, безвольно лежа в его объятиях. Теодор прижимает ее к себе, мажет губами по виску и ищет в глазах хоть один намек, отклик, отблеск дикого пламени… — Медальон в ее вещах. И диадема в Хогвартсе среди кучи хлама, — отвечает Теодор, растирая руками замерзшие плечи. Грейнджер глядит куда-то в потолок и мычит что-то. Бездушная. Не живая, не мертвая. Пустая. Холодная, не обжигающе горячая… Теодор стягивает свитер и кутает ее в теплую шерсть. Поттер кивает и, отведя глаза, уходит. — Мне жаль, — говорит он напоследок. Теодор молчит. Ему плевать на все кругом. В его руках Грейнджер. Потухшая. Сгоревшая, словно спичка, и оставившая после себя лишь обугленную щепку… Теодор греет в ладонях ее впалые щеки, утыкается носом в спутанные кудри, прижимает губы к виску и скулам и покачивает безвольное тело из стороны в сторону, словно ребенка. Остывшая. Потерянная. Опустошенная… — Скоро все закончится. Потерпи, — шепчет он на ухо, зная, что она не услышит, не поймет. Она бормочет что-то, едва шевелит губами. — Что? Что такое, моя пламенная? Теодор склоняется ниже. По лицу стекает холодная капля. — У…ей…м-м-е-ее…я, — слышит он. На ее щеку падает соленая капля. Теодор оставляет короткий поцелуй на сухих губах. Жмется виском к ее виску, сминая грязные кудри рукой. — Сейчас. Сейчас все закончится, — говорит Теодор и достает ритуальный клинок из кармана. Им приносили жертву древним позабытым богам. Им надрезали ладони, связывая жизни навсегда… Теодор крепче перехватывает рукоять. Острие вонзается в линию судьбы и идет вниз к запястью, разрезая кожу. Грейнджер не морщится от боли, не шипит, лишь смотрит в потолок пустыми глазами. Теодор повторяет все то же самое на своей левой ладони и сжимает их руки — разрез к разрезу. — В этой жизни и в последующей я найду тебя. Где бы ты не была — отыщу! Он вновь целует ее. Крепко и отчаянно, вжимаясь в холодные губы. А затем вонзает клинок в ее грудь, прямо в сердце… Ее глаза стекленеют. Она не дышит, теперь уже окончательно умирая. Теодор глухо воет в ее волосы. По носу стекают слезы, прячась в темных завитках колтунов. Он ведет окровавленной ладонью по ее щеке и закрывает глаза. Его лоб прижимается к ее, хладному и неживому… Лезвие приставлено к предплечью, протыкая голову посеревшей змеи. Он режет собственную плоть. Клинок рассекает рабское клеймо, обагряя его кровью… Теодор прижимает Грейнджер к груди. Ему чудится Рим, июль и Колизей. Она в платье с открытыми плечами. Жар ее кожи и губ. Он грезит о танце у фонтана, о тлеющей сигарете меж пальцев. Смазанная помада вишневого цвета. Полыхание золота в карих глазах, истории и легенды, которые он уже никогда не услышит. Он видит пляску огня и завывающую метель… Сердце пропускает последний удар. Одинокая слеза катится вниз к подбородку. Землю сотрясает. Море беспокойно вздымается высокими волнами. Разлетаются испуганно птицы, протяжно воют собаки. Поднимается ветер, пригоняющий откуда-то снег в середине мая. Вспыхивает солнце… Азкабан трясется. Трещат многовековые камни и срываются вниз. Нагоняющая на всех ужас тюрьма рушится, погребая под своими обломками тюремщиков, заключенных и двух уже мертвых волшебников — Теодора Нотта и Геромиону Грейнджер… Погода сходит с ума на год. Вымораживающая промозглая зима, утопающая в дожде весна, жаркое лето с выжигающим все солнцем, стылая осень. Испуганно всхрапывают фестралы, пылают леса, выходят из берегов реки, воют метели, беснуется море, воют псы и шипят кошки, в страхе разлетаются птицы и пикси… А затем все утихает. И люди — что маги, что магглы — забывают о кошмарном годе и живут дальше…***
2021 год. В Риме жаркий июль. Никто не выходит на улицы, почти нет туристов. Шелестят фонтаны, лениво наигрывают что-то уличные музыканты, непоколебимо стоит Колизей… Молодой человек двадцати лет бредет по улицам, прячась от палящего солнца в тени. Его лицо влажно от пота, щеки горят. Он присаживается за столик на уличной веранде, достает из кармана брюк пачку сигарет и ищет зажигалку… Перед лицом загорается огонек. — Благодарю, — говорит он, подкуривая. Крышка зажигалки с выгравированным ангелом с щелчком закрывается. Рыжая девушка садится напротив. — Вы кажетесь мне знакомой… Мы нигде не встречались? — Не думаю. Гавриила, — с акцентом отвечает она и зажимает в вишневых губах оранжевый фильтр. А затем протягивает ладонь. Он хмыкает. — Теодор, — отвечает мужчина. Холодные пальцы легко сжимают обжигающе горячие. Линии судьбы на их левых ладонях почти идентичны и напоминают порезы…