А жизнь — веселый карнавал

Тихий солнечный денек разворачивался медленно, показываясь как плохо напечатанная открытка с нехитрым пейзажиком. Борода с трудом продирал глаза, возвращаясь ото сна, машинально отбрасывая в сторону бутылку дорогого виски, с которым в обнимку уснул под утро. Неразборчиво что-то мыча и чувствуя сильную головную боль, которая настигла его как раз в наказание за вчерашнюю гулянку, он попытался сесть. Получилось это у него не с первого раза, все же ощутимый дискомфорт ощущался во всем теле. Проморгавшись пару раз, он осмотрелся по сторонам, ища взглядом своего бессменного приятеля, но никак не находил. — Сифо-о-он! — глухо потянул он, тут же закашливаясь. Пятый контейнер стоит как военный форт на просторах Рублевки. Кажется, не проходит и дня, чтобы впервые оказавшиеся здесь не взглянули на эту достопримечательность с тихой завистью и восхищением, ведь те, кто обороняют этот контейнер как свой собственный дом, по праву завоевали свое место в этой тихой гавани. Бомжи Сифон и Борода спокойно копаются в мусоре, находя порой такое, чего никак нельзя обнаружить в помойке каких-нибудь Мытищ: ключи от квартир, машин, почти новые костюмы, неиспорченную еду, бухло — все, что позволяет им жить безбедно и припеваючи, с уверенностью заглядывая в завтрашний день. Пятый контейнер хранит в себе множество тайн, почти что как знаменитый мадридский двор. Рядом с ним происходит множество событий, которые в большинстве своем жители Рублевки либо игнорируют, либо не замечают, но они стоят внимания: экскурсии в бомжатскую жизнь, шумные дни рождения, походы в гости по обмену опытом. Не каждый день такое происходит, конечно же, но довольно часто. Сифон и Борода пришли сюда запуганными, боящимися каждого шума, бессменными посетителями Казанского вокзала. Причем оказались на Рублевке только потому, что их тогда с особым старанием преследовали менты. Изменения налицо. Первое время они не понимали, как можно было игнорировать такое раздолье всю свою жизнь. Привыкли они быстро, где-то на второй день поняв, что у мусорок не было хозяев. Сейчас же они на полном серьезе считают себя властелинами конкретно этого пятого контейнера, отпугивая или не подпуская тех, кто против. Бывали даже случаи, когда оба, скидываясь, нанимали охрану, чтобы точно никого не подпустить. Бывали и разборки с другими бомжами, пытавшимися выгнать обоих с насиженного места. Это в прошлом. Не сразу, но все же их признали. Конкретно вчера было празднование очередной годовщины столь удачного переезда, пригласили всех собутыльников с трех вокзалов, какие еще были живы. Шумели знатно, но ментов никто не вызвал, не захотев крысить или наивно думая, что гуляет какой-нибудь миллиардер. На празднике было все: песни, приглашенные звезды, танцы, шампанское, девочки, икра и фейерверки. Чрезмерно много всего. Если гости, уважая хозяев разошлись, то вот мусор после празднования остался, надо было как-то начать заняться порядком. Проще, конечно, было вызвать уборщицу. — Борода? — спустя вечность послышалось из дальнего угла. — Я думал, ты сдох. — Не дождешься, — недовольно фыркнул он, тут же хватаясь за голову и громко, протяжно охая. — Похмеляться есть чем? — через минуту спросил Сифон. — Дык мы ж вчера все выжрали… — вымолвил Борода, чувствуя, что мир вокруг по-прежнему дергается и мигает, как будто ролик подростка на ютубе, снятый дрожащей рукой. — Ну стекломой-то остался? — не унимался Сифон. — Брось ты эту дрянь, — плюнул Борода. — От него зрение портится. — Да насрать мне! Остался, спрашиваю? Борода молчал, с трудом припоминая, куда мог деть заветную канистру. Все же грех думать о том, что Борода с Сифоном зажрались настолько, что перестали делать запасы и нахватались привычек у местных «жопошников». Где-то в глубине души они все те же случайно забредшие на Рублевку бомжи с вокзала, у которых каждый день как последний. Запасы у них есть, практически на каждой помойке существует тайный схрон. И не обязательно на Рублевке. — Сифон, я щас сдохну… — в итоге прохрипел Борода, валясь обратно на кожаный, почти что новый, диван. — Соображай быстрее! — Борода в ответ лишь что-то бессвязанно, обессиленно мычал, судорожно хватая ртом воздух и не в силах надышаться. — Все с тобой понятно, — обиженно буркнул Сифон через минуту. — Ы-э-э-э-э-эх! Звук вырвался изо рта Сифона протяжно и громко, Борода сообразил, что тот все же поднялся на ноги. Он понимал, что к этому дню они не готовы оба. Страшный дух праздника еще витал в воздухе и отравлял собой воздух в радиусе нескольких километров. Слышались шуршание пакетов, звук бьющегося стекла и отборная матерщина, в скором времени пророкотало: «Да во-о-от же он блин», а потом шумные глотки; в глаза к Бороде лез серпантин. — Я вот думаю, — начал Сифон, шумно вздохнув и плюхнувшись на диван к товарищу. — Может, хватит нам всего этого? С такой жизнью можно и коней двинуть: с утра веселье, вечером веселье, ночью веселье… — Ты лучше снова попросись в санаторий на недельку. Быстро соскучишься, — не открывая глаз, ответил Борода. После этой фразы оба одновременно громко заржали, ойкая, когда болящие головы начинали ныть от такого усилия. Санаторий для них — это временный переезд на помойку беднее в профилактических целях. Иногда помогает, но в другое время об этом и думать противно. Но сейчас смешно. Не сговариваясь, оба почему-то мысленно возвращались к той жизни, которая была, когда они еще не знали Рублевки. Обоих и вчера на празднестве преследовала легкая ностальгия, но сейчас она рассеивалась, потому что моменты той жизни являясь разрозненными, нервными, затертыми, какими-то неживыми кусками. Ни у кого никогда не будет желания обращаться к такому. И Сифон, и Борода делали выводы, что очередной день пройдет, и им легче будет проворчать недоуменное: «Жопошники», чем озлобленное: «Сволочь». Все же их жизнь — это веселый карнавал.