становится лучше

— Это я, Сэм, всё хорошо. Я, рядом, всё хорошо. Мы выбрались, всё хорошо, мы дома, — фраза заучена, почти мантра, помогает не сразу, нужны прикосновения, хоть он всегда и дергается от первого. На ощупь липкий, кошмары выматывают. Майк что-то бормочет и иногда вскрикивает, с силой брыкается. — Просто сон, проснись, пожалуйста проснись, — истощенная повторениями этих ночей, она переходит на мольбы. Наконец Майк открывает глаза. Это еще не значит, что он вновь в реальности, осознает. Взгляд мельтишит, будто бы ищет что-нибудь для защиты. Сэм вновь гладит его, прижимает, потом дает немного свободы для осознания, что все в порядке. Насколько бывает в порядке у выживших в ужасной катастрофе людей. Они видели смерть. — Мы живы, — шепчет Майк как и всегда, после того как проснется. По голосу не совсем ясны его эмоции. Он рад или нет...? Но это для чужих, посторонних. Сэм всё понимает и просто притягивает его ближе, даже в такую жару. Им обоим до жути холодно, как в ту ночь. *** Сэм еще в то утро поняла, что никто ей не поверит. Даже после пропажи людей, которые осмелились спуститься — всё, каждую смерть — свалили на маньяка. Мог ли просто человек сделать такое?! Они прошли курс терапии, получили свои таблетки, которые ныне покоятся где-то под столом, потому что не помогут им лекарства от бреда. Это реальность, а не расстройство психики. Кто бы поверил. И боль не уходит, крики громче. В какой-то момент Майк почти поверил, что это все было его личной выдумкой. Но потом он увидел вновь Сэм, и они остались вдвоем. И только тогда оба осознали, что они единственные, кому можно доверять свои страхи. Однажды он звонит и рассказывает о том, что Эшли в закрытом отделении. Сэм смеется еще долго. "Не совсем спасла" — и эта мысль кажется ей такой смешной, что телефон летит в окно. *** — Детка, я принес тебе кофе, — голос его серьезен, несмотря на ласковое обращение. Это было словно данью тем дням. Если говоришь и пытаешься жить, как до этого, то и ощущения, будто ничего не случилось. У Сэм получается играть лучше. Выверенно и четко ставит кружку рядом с ней и, как и всегда, наклоняется, чтобы поцеловать ее в лоб, но она уворачивается, и поцелуй приходится смазано по губам. Сэм смешно от того, что она застала его врасплох. Майкл отпрянул, и черты его лица стали жестче. Его движения резкие. Он уходит в тишине. Сэм понимает. Ей тоже тяжело. *** — Как долго должна продолжаться наша скорбь, Майк? — Сэм никогда не плачет, он знает; и знает, что больше не может ее мучить. Она не может всегда быть сильной. — Это со мной всегда. — Не веди себя так, будто ты один прошел через это, Майк, — имя режет слух как звук когтей по камням, как щелчок, включающий свет. — Будто только ты потерял их! — удар приходиться в плечо, его немного ведет в сторону, но Майк не отходит. Потому что она впервые говорит так. И он молчит. Принимает удары. Такой у них своеобразный домашний курс терапии. И слушает. "Так лучше, пусть говорит, пусть выпустит, она не должна так много терпеть". Хоровод двух уродов, цирк моральных калек. — Майк, ты помнишь ее глаза, Майк? Мне показалось, что она узнала меня, но она бросилась, бросилась на меня, потому что я должна была остановить этот глупый розыгрыш, из-за этого все случилось, если бы я догнала, то я бы могла исправить, все изменить, ты понимаешь, Майк?! Она винит меня, и Ханна права! — она кричит ему в лицо, её глаза широко открыты, а тонкие пальцы вцепилась в ворот футболки. — Она узнала тебя, — через дерящее горло говорит он, и Сэм не сразу вникает, а потом начинает мотать головой, ослабляя руки. — Что... Что ты такое говоришь...? — она теряется, и видно, как осознание постепенно покидает ее, опустошая взгляд. — Я видел, как она спасла тебя, — звучит как клятва. Иногда и ей нужно быть слабой. — Она бросилась на него. — Боже... — она жмется к его плечу, скрывая лицо. Она плачет, стоны приглушены. Только звучат устало. И Майк рад тому, что ей тоже становится легче.