Быть живым

-1-

Бартоломео делла Скала мог бы погибнуть на поле боя. Ему только-только исполнилось восемнадцать, и он слишком молод для кондотьера; но он отличный стратег, и умелый боец, и — самое главное — послушный сын. Он сражается, отдает приказы, ведет армию своего отца в бой — и возвращается, принося Вероне победу и новые земли. После битвы Эскал утомлен, у него в правом плече глубокая колотая рана, а все тело болит от многочисленных синяков и царапин и ноет от чрезмерного напряжения; но он жив, и его люди — тоже. В конце концов, не это ли единственное, что имеет значение? Быть живым — величайшее счастье.

-2-

Бартоломео делла Скала мог бы умереть на пиру после собственной коронации. Верона оплакивает почившего герцога Альберто — и приветствует его старшего сына, законного наследника; а затем настает время празднества. И конечно, глупо ожидать, что новому правителю будут рады все без исключения; и конечно, на богато накрытом столе стоит совершенно особый бокал, мирно дожидаясь, пока ничего не подозревающий герцог сделает первый глоток… — Не пейте, мой синьор, — едва слышный шепот за спиной, знакомый голос старого слуги; и Эскал слишком благоразумен, чтобы проигнорировать его предупреждение. Через минуту старый кубок сменяется новым, а на следующий день несколько дворян, по достоинству оценив предложенный им выбор между ссылкой и казнью, поспешно покидает Верону. Так начинается правление Бартоломео. По крайней мере, все живы. Для начала неплохо.

-3-

Бартоломео делла Скала мог бы умереть от чумы. Жуткая эпидемия расползается по городам и деревням, забирая жизни, разрушая семьи, оставляя за собой только смерть и гниение. Шагая победным маршем по всей Европе, она не щадит и Верону — с чего бы ей быть милосердной? Чума отнимает у Бартоломео мать и младшего брата со всей его семьей — ему остается лишь печальный десятилетний мальчик с темными, как у Альбоино, глазами. Мальчика зовут Парис, и ему больше некуда идти; и тогда Эскал усыновляет его. Чума могла бы убить принца Вероны, но вместо этого дарит ему наследника.

-4-

Бартоломео делла Скала мог бы погибнуть на дуэли. Донельзя глупая смерть — оказаться между Монтекки и Капулетти, между их сверкающими на солнце шпагами, в попытке разнять противников; но он все равно шагает под удар, потому что иначе их не разнять. Он отлично знает, что дуэлянты, ослепленные взаимной ненавистью, не видят сейчас ничего, кроме вражеской крови, которая, как им кажется, вот-вот, вот уже сейчас прольется на камни площади, — и знает, что они могут и не успеть остановиться. Но они успевают. Все живы, и даже главы обоих враждующих домов напуганы случившимся настолько, что в Вероне — пусть ненадолго — воцаряется долгожданный мир. То, что могло бы стать смертью глупца, становится триумфом глупца же; и Эскал, в чьих темных прядях уже проглядывает седина, кивает сам себе: оно того стоило.

-5-

Бартоломео делла Скала мог бы умереть седовласым стариком, прожив долгие семьдесят лет, а то и дольше. Он мог бы спокойно уснуть в теплой постели, окруженный семьей и друзьями, примирившись с любимым городом, верными подданными, близкими людьми и всем миром. Но вся его семья мертва. Родители давно в могиле; младших братьев забрали война и чума; любимая сестра в одночасье сгорела от неизлечимой болезни; а племянники пали жертвой чужой вражды — жив лишь один, самый младший. И Эскал никогда не сможет примириться с тем, во что превратился его мир. Он мог бы умереть счастливым. Но этого не случится.

-0-

Бартоломео делла Скала хотел бы погибнуть вместо своих племянников. Эта мысль неотступно преследует его, когда надгробные камни семейного склепа подступают все ближе, обступают со всех сторон, как люди на площади, нависают угрожающе, заставляя задыхаться; эта мысль не оставляет его и когда он глядит на мирные лица племянников. Их гробницы еще открыты, и так легко — слишком легко! — поверить, что мальчики просто спят… Парис, как всегда, серьезен, а Меркуцио словно улыбается во сне; и Эскал уже протягивает руку, желая коснуться его щеки, но тут же отдергивает — чтобы не разбудить. Чтобы не чувствовать неестественный холод его слишком бледной кожи. Это Бартоломео должен был бы лежать здесь, неподвижный и будто бы спящий, а мальчики — стоять у гробницы. Они бы скоро оправились от потери и жили бы дальше, в этом Эскал уверен: жить им всегда удавалось куда лучше, чем ему самому. И тем тяжелее герцогу стоять в пустом склепе, не сводя взгляда с двух бездыханных тел и зная, что все, что могло бы для них еще сбыться, теперь никогда не сбудется. На их месте был должен быть он. Должен был.... Быть живым — величайшая боль.