Воющий директор Морита

Несколько месяцев спустя они сидели в том же пабе в Англии, где когда-то навязали себя Роджерсу, хотя тот этого даже не понял. И не знали, было ли то решение правильным. — За Капитана, — объявил Фэлсворт, поднимая бокал. Если бы они не убедили Филлипса в необходимости мобильного диверсионного отряда, если бы не примелькались Роджерсу, а потом не дали себя выследить, то был бы сейчас жив тот дурной мальчишка, которому практически магией нарастили мышц и дали богатырскую силу? Или наоборот, он бы не продержался так долго, а трагически погиб во время первой же собственноручно разработанной операции? За прошедшее время Стив успел стать неплохим тактиком, но вот в нормальном планировании все еще не смыслил ни черта. — За Барнса, — объявил Гейб, снова наполняя бокалы. Снова выпили. Постояли молча, глядя на счастливых людей, которые праздновали окончание войны, а потом, не сговариваясь, практически одновременно сели. — И что дальше? Когда-то они сидели в этом же самом пабе, приглядываясь к сидящему в соседнем зале Барнсу, рассказывая новичкам о планах на Роджерса. Когда-то они считали, что этот наивный мальчишка может стать их билетом к свободе. Им он в итоге и стал. — Говард снова пьет, — заявил Морита, тяжело выталкивая слова. — Он собирается организовать экспедицию по поиску. Вроде как, у него уже есть какие-то контакты с русскими, что-то про предоставление в аренду ледокола с командой. — Хочешь с ним? — Дум-Дум огладил свои огненно-рыжие усы и достал трубку, начал ее неспешно забивать. — Не знаю пока, — Морита уставился в свой бокал. — Все думаю, мог ли что-то изменить. — Изменить что? — фыркнул Жак. — За волосы оттащить Картер от микрофона, а потом давить Роджерса, пока он не переберет там всю систему управления? Мы все слышали запись разговора. Брось это, Джим, Стив бы тебя не послушал. Раз уж он свою фифу не послушал… — Помню, в какой ярости был Говард, когда ему сообщили, — покачал головой Гейб, снова разливая алкоголь, а потом неожиданно перевел тему. — Кстати, чтобы не было недопонимания… Я останусь в войсках. — Чего вдруг? — Рак, — просто ответил Гейб. Команда пораженно замолчала. — Задеты все системы, неоперабельно. Похоже, развивается уже больше года. Как раз с того момента, как… Он замолчал, не уточняя, потому что все и так поняли, что речь про тот день, когда он лег под сыворотку и облучение. — Но ведь… Ведь есть варианты? — беспомощно уточнил Морита, переглядываясь с Дум-Думом. — Если… если радиация, например, или, может, еще какое-то облучение. Я читал про бетатрон, ускоритель электронов, его собрал в Висконсине какой-то Д.Керст. — Дональд Керст, еще в сороковом собрал, — активно закивал Фэлсворт. — И результаты впечатляющие, я тоже читал. — Вот-вот, — Морита щелкнул пальцами. — Если Говард получит чертежи… — У меня тетка с раком лет десять воевала, — Дум-Дум отложил забытую трубку и неуверенно потер шею. — Ремиссия, вроде как, возможна, если скарлатиной переболеть. Ну, не совсем переболеть, а получить ударную дозу дохлых бактерий. — Напоминаю, что мы ничем заболеть не можем, — спокойно сказал Гейб. — Зато, как выяснилось, наш собственный организм вполне может нас убить. Я изучил все, что осталось по проекту. Похоже, мое тело просто до конца так и не приняло сыворотку. Вопрос времени, когда… Жак потянулся через стол и схватил Гейба за запястье. — Но почему армия? Ведь в мире столько красивого, столько женщин! Поехали ко мне в Ментон, а? Лазурный берег, воздух пьянит — красота! С сестрой познакомлю… С мягкой улыбкой Гейб покачал головой и снял руку со своего запястья. — Я еще долго бегать буду, так что на похоронах не скоро погуляете. Если в армии делать нечего станет, то в спасатели пойду. Чем от смерти прятаться, лучше поиграю с ней в салочки. — Еще один суицидник на наши головы, — покачал головой Фэлсворт. — Предлагаю выпить за то, чтобы чертов организм чертова Гейба поборол этот чертов рак! Они звонко чокнулись и выпили. Разговор плавно свернули к дальнейшим планам. Фэлсворт планировал развивать семейное дело, Дум-Дум — вернуться домой к семье, а Жак рассчитывал неспешно объехать Европу, наслаждаясь красотами и девушками, которые наверняка будут вешаться на героя войны гроздьями. Морита смотрел в свой стакан. Вместо планов в голове было так пусто, как будто все мысли оттуда вышибло. Они победили. Они проиграли.

***

А в августе стараниями Говарда проект Манхэттен дал плоды. Плоды упали на японские города, забрав жизни более двухсот тысяч человек, в том числе женщин, детей, мирных жителей, виновных только в том, что они родились в той стране, на примере которой Штаты решили показать миру свое могущество. Они не договаривались. Просто на следующий день после того, как новости об атомной бомбардировке всколыхнули мир, все Воющие оказались у Говарда. Все хотели посмотреть в глаза человеку, который создал оружие такой разрушительной мощи, такой опасности. Глаза Говарда были пусты, потому что двести тысяч жертв и два уничтоженных города в его личном рейтинге и рядом не стояли с тем, что его экспедиция к месту падения Валькирии не принесла ничего, кроме Тессеракта. — Хорошо, что Роджерс этого не застал, — решил тогда Гейб. — Он бы не понял, чем вы отличаетесь от Гидры. — Или наоборот, понял, — покачал головой Дум-Дум. — Хорошо, что он этого не застал. Одобрение бомбардировки мирных городов Капитаном Америкой могло бы здорово подмочить нашу репутацию. — Интересно, кого будут бомбить следующим, — пробормотал Фэлсворт, пряча глаза, а Жак поджал губы и поморщился. Говард тогда швырнул стакан виски в стену и повернулся к Морите. Вместо поддержки напоролся на ледяное спокойствие пополам с пренебрежением и отвращением. — Да как вы смеете! Вон отсюда! — взревел Говард, наливаясь краснотой. — Вон! Воющие переглянулись и вышли, оставляя Говарда давиться своей пьяной злостью. На следующий день Говард, похмельный и усталый, пригласил их в лабораторию. Он долго распинался о том, что только оружие, внушающее ужас, сможет предотвратить третью мировую. — Ведь лучше то оружие, из которого достаточно выстрелить всего один раз, — убеждал он. — Так должна делать Америка, чтобы остаться на вершине. Один удар по врагу. — А если эту тактику возьмет на заметку враг? — спросил Морита, небрежным взглядом окинув раскиданные по столам чертежи. — Если они тоже нанесут один удар, но по нам? Говард так и не нашел, что ответить. Тогда Морита впервые порадовался, что Роджерс этого уже не застал.

***

— Группа бета, прекратить зачистку и отступить! Сейчас же! Запалив гексогеновый шнур, Морита отшатнулся от лифтовой шахты, разбежался и перепрыгнул разрушенные метры коридора. Не останавливаясь, подхватил оставленную на пути отступления сумку и прыгнул в окно, собственным телом выбив стекло. За спиной здание ухнуло и застонало, а потом начало складываться внутрь, как карточный домик. Усиленный слух уловил истошные вопли. Правильно, на нижних этажах оставалось достаточно людей… Хотя агентов Гидры Морита уже давно за людей не считал. Со смерти смешного мальчишки, вообразившего себя капитаном, прошло почти пять лет. Почти пять лет, как закончилась война. Закончилась, как и предсказывал Морита, ничем иным, как советскими солдатами, поднявшими красный флаг над Рейхстагом. Почти пять лет, как после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки они собрались у Говарда. Воющие с того момента собирались регулярно, обмениваясь новостями, поминая Роджерса и Барнса, а заодно делясь свежими сплетнями. По сравнению с адским калейдоскопом войны, теперь их жизнь текла тихо и размеренно. Мир восстанавливался и приходил в себя, и по этому миру Фэлсворт мотался, как будто ему вожжа под хвост попала. И это приносило результат, потому что с каждой встречей глаза его становились все проницательнее, банковский счет все длиннее, а география расположения активов все шире. Открывший свою маленькую винодельню, Жак отращивал козью бородку и перетрахал уже половину маленького городка на юге Франции, в котором он обосновался. За эти пять лет у него завелось не меньше десяти бастардов, которых Жак признавать отказывался, зато он регулярно занимался организацией выставок, пытаясь хоть так помочь миру быстрее найти равновесие. Стоит отметить, что вино у него было отвратительным, неважно, насколько хорошее сырье ему доставалось. Жак не унывал, упорно находя покупателей на свое пойло и целился обзавестись собственным виноградником. Дум-Дум раздался в плечах еще сильнее, хотя казалось бы, куда уже шире. Сыворотка продолжала перестраивать его организм, глаза из прозрачно-серых медленно наливались свинцом. Менялся и взгляд, менялись и повадки. Его шикарные рыжие усы единственные остались неизменными, пропала даже извечная трубка, потому что никакое количество табака больше не могло оказать хоть сколько-то значительного эффекта на организм и сознание Дугана. Морита знал, что где-то в Техасе у него была семья, но также он знал, что гораздо чаще Дум-Дума можно застать где-то на Ближнем Востоке или в дебрях Южной Америки. И Морита, и Гейб не могли пропустить въевшийся в его волосы характерный запах опийного мака и каннабиса, но молчали. У них тоже были секреты, которыми они не делились. Тот же Гейб все же согласился на предложение экспериментального лечения. Естественно, это не помогло, зато теперь он был лысым, как бильярдный шар. Обычная мягкая речь заменялась на короткие рубленные фразы, взгляд с каждым годом становился все тяжелее. Они все знали, что Гейбу осталось не больше десяти лет, что с их метаболизмом было ужасающе коротким сроком. Но Гейб и правда остался в войсках, примкнул к какой-то интернациональной команде и тоже мотался по миру, добивая остатки фашистов, которые плесенью расползались по богом забытым уголкам. А еще у Гейба все тело было в кратерах пулевых отверстий. Организм у него последние два года регенерировал быстрее, чем у Мориты. Говард считал, что этот побочный эффект не был случайностью, что организм таким образом пытался бороться с раком. Морита, пробовавший когда-то немецкий танковый шоколад, молчал. Он-то получше других знал, как на самом деле разгоняется регенерация у суперсолдат. И Морита знал, что в таком режиме Гейб сгорит за два-три года, не больше. И что однажды Гейб поверит в свою неуязвимость, как поверил когда-то Роджерс. И тогда он получит пулю или в голову, или в сердце, или в какую-нибудь артерию — и организм с этим не сможет справиться. С другой стороны, на фоне рака, терминальная стадия которого у суперсолдата наверняка растянется на мучительные годы… Не худшая возможная смерть. Говард пил, ухлестывал за каждой юбкой и несколько месяцев в год проводил в Арктике, продолжая свою поисковую экспедицию. Один раз Морита даже поучаствовал. И с тех пор он зарекся снова присоединяться к поискам, потому что безумие, с которым Говард искал тело, было заразным. Как будто на ледоколе день ото дня атмосфера гнила заживо, съедая команду. Только Говарду было нормально, потому что он и был источником. Говард умел гореть идеями как никто иной. И это пугало даже Мориту, который ни на день не постарел с того момента, как ему ввели сыворотку. — Группа зачистки, вперед! — ровным голосом объявил он в ларингофон. Морита сам не понял, как в итоге снова стал частью Стратегического Научного Резерва, который разрастался как амеба в питательном растворе. Послевоенная неразбериха и правда была в каком-то смысле питательным раствором, теми мутными водами, которые позволили Пегги, Говарду, Филлипсу и еще двум десяткам необременных совестью людей создать секретную организацию на костях, оставшихся от войны. Морита… Ему просто больше некуда было пойти. Его родители и брат теперь были в безопасности, но возвращаться к ним не тянуло. Женщиной обзавестись до войны Морита не успел, а теперь он не собирался рисковать — кто знает, передается ли сыворотка по наследству. На своих возможных детях Морита проверять не собирался. — Морита, статус! Он поднялся и с щелчком вправил себе плечо. Возможно, пара ребер пострадали при падении, но они уже зарастали. — В норме. Образец у меня, возвращаюсь к точке сбора. — Отличная работа. Отвечать Морита не стал, неспешной трусцой направляясь прочь от взорванной базы, где агенты Стратегического Научного Резерва добивали агентов Гидры. И почему-то Морите, аналитику и стратегу, все чаще казалось, что разница между ними не так велика. Ни в методах, ни в оружии, ни в целях.

***

Гейба кремировали по его собственному завещанию через восемь лет после окончания войны. Морита догадывался, почему. За год до того, как Гейб в Латинской Америке спас одного из своих бойцов, заняв его место на пехотной мине, они с Моритой встретились во Франции у Жака. Жак продолжал лелеять свою козлиную бородку, гнать отвратительное вино и менять женщин. И он, как и раньше, отлично умел не совать нос в чужие дела. Морита с Гейбом тогда долго сидели на террасе, разглядывая молодой виноградник и цедя виски. — Я виделся с Говардом, — сказал тогда Гейб, не глядя Морите в глаза. — Он до сих пор бредит Роджерсом и хочет создать нового… нового Стива. Звезды на юге Франции было видно хорошо, с каждым годом Морита на них заглядывался все чаще. Под закатанными рукавами рубашки на предплечьях Гейба почти как звезды рассыпались точки язвочек. Морита не знал, меланомы это или что-то еще, связанное с раком, да и не собирался спрашивать. — Говард слил у меня почти два литра крови, — продолжал Гейб. — Я думал, опять для экспериментального лечения, но он сказал потом, что моя кровь ему не подходит. Рак, лекарства и что-то с лейкоцитами, в общем, из крови сыворотку не выделить. — Ожидаемо, — вздохнул тогда Морита. — И? — И у меня есть костный мозг. Я же еще в одной лаборатории исследовался, и, кажется, это последний мой здоровый орган. Только Старку об этом знать не обязательно. Я не хочу допустить даже шанса, что сыворотка будет воссоздана. — Я тебя понял, — Морита медленно перевел взгляд с созвездий на Гейба. Гейб за годы осунулся и почерствел, но безбровое лицо все еще носило следы былой доброты и мягкости. — Лучше бы Говард забыл про сыворотку. — Лучше бы забыл, — кивнул Гейб, медленно моргая. На его веках уже давно не было ресниц. — Я не буду отдавать свое тело науке. Точнее… Я хочу, чтобы оно науке не досталось. — Понятно, — Морита пригубил виски. Вздохнул. — Надеюсь, мне не скоро придется заниматься этим вопросом. Гейб тогда ничего не ответил, только мелькнула в темноте его блестящая белая улыбка, как раньше. А потом они перевели разговор на вино, и Жак, как будто почувствовав, что его кроют нехорошими словами, тут же появился на террасе с двумя бутылками и готовностью насмерть отстаивать честь своей винодельни. И вот, Морита стоял перед печью, в которой ревело пламя. Гейба доставили в Штаты в закрытом гробу, и Морита только надеялся, что в гроб не успел запустить руки Говард или кто-то еще из Стратегического Научного Резерва. В закрытом гробу… Того самого Гейба, которого практически не изменила сыворотка — он остался тем же человеком с огромным сердцем, мягким и очень деликатным. Просто последние десять лет провел, убивая людей и сражаясь с раком, но у каждого свои недостатки. Вот про себя Морита не мог сказать, что он не изменился — изменился еще как, только и осталось, что лицо, да фамилия. Ну, может, еще привязанность к команде. Когда они потеряли на войне Барнса и Роджерса — это было другое. Теперь он стоял у печи и пытался найти в себе слезы, чтобы оплакать смерть друга. Слез не было. Давно уже не было. Дуган примчался на следующий день. С его рук не сходил запах пороха и опийного мака, на плечах поселились татуировки, а глаза стали жесткими, как будто он провел какую-то внутреннюю переоценку. На пояснице поселилась кобура скрытого ношения. — Как Фэлсворт? — спросил Морита, протянув Дугану фляжку. — Ты же с ним пересекся в Колумбии? — Пересекся. — Дуган принял фляжку и отхлебнул, знакомым с войны движением утер усы. — Продолжает строить, скупать, продавать и крутить деньги. Владелец заводов, газет, пароходов… А как Жак? Его вино все еще такое же отвратительное? — Даже хуже. Он пытается сделать новый купаж. Зато, вроде как, готовится остепениться, ему предлагает дочку кто-то из французской знати, хотят доступ к его винограднику. — Давно пора, — кивнул Дуган. — Никогда не понимал, как с таким отменным сырьем он гонит такую кислятину. Прах Гейба они развеяли в Альпах.