Мы не справляемся, Шерлок...

Смеркалось. Заметно потемневшее лондонское небо неспешно заволакивали хмурые, но вполне привычные для города тучи, и было очевидно, что скоро пойдет дождь. Джон Ватсон не любил дождь. Вернее, перестал его любить. С того самого момента, как перестал слышать печальные звуки скрипки каждый раз, когда крупные прозрачные капли медленно стекали по стеклу небольшой квартирки на Бейкер-стрит. С той самой секунды, когда перестал различать мрачную тень, отбрасываемую на деревянный пол высокой тонкой фигурой в шелковом халате, неподвижно стоящей у окна. Джон больше всего любил именно такие вечера. Любил, когда Шерлок играл на скрипке во время очередного ливня, и комната наполнялась тоскливыми, цепляющими звуками скрипки. Любил смотреть на прямую спину, слегка приподнятые, напряженные плечи и ощущать едва уловимый аромат грусти, навеваемый лондонским дождем и прекрасной мелодией. И сейчас, неподвижно стоя у Его могилы, могилы покойного лучшего друга, безнадежно опустив голову и сжав руки в кулаки, Джон Ватсон больше всего на свете надеялся на то, что дождя не будет. Он приходил сюда каждый день с того самого момента, как Шерлока не стало, вот уже три месяца назад, и этот день не стал исключением. Как и всегда, совершенно беззвучно, одними лишь губами произнес выученную наизусть золотистую надпись на могильной плите, как и всегда положил руку на холодный гранитный камень и как всегда судорожно зарыдал, закрывая лицо рукой и сутулясь от непосильного горя. Джон не собирался плакать, не собирался позволять себе этого делать, считая это проявлением слабости и излишней для мужчины сентиментальности, однако по-другому не мог. -Здравствуй, Шерлок, - произнес Джон, рассматривая свою руку, крепко сжавшую могильный камень. Его голос заметно дрожал, а в глазах сквозило отчаяние и неутихаемая боль, от которой не могли спасти ни время, ни поддержка со стороны миссис Хадсон, Майкрофта и остальных друзей. -Как ты? – спросил Джон, осознавая, как нелепо звучит этот вопрос, и прекрасно понимая, что ответа не последует. – В Лондоне все по-прежнему… Скучные преступления, бытовые убийства, ничего интересного. Толькот вот тебя нет. Ты знаешь, мы так и не научились жить…без тебя. – Джон судорожно сглотнул и с шумом набрал воздуха, пытаясь подавить подкатывающий к горлу ком. -Миссис Хадсон навещает меня каждый день, она очень переживает, Шерлок. Бедная женщина, я знаю, что она плачет, ее глаза все время опухшие. Все же я кое-чему у тебя научился, - Джон горько усмехнулся. -Майкрофт тоже приходит, время от времени. Он не подает виду, ведет себя, как обычно, такой же серьезный, но я же вижу. И что бы ты не говорил о нем и как бы к нему не относился, он волновался за тебя, Шерлок, всегда волновался. – Джон убрал руку и посмотрел в уже весьма пасмурное небо. Затем произнес, не отрывая взгляда от темных туч. – Ты там, я знаю. Надеюсь, тебе там не скучно, Шерлок… Надеюсь, тебе там не скучно. Мужчина вновь перевел взгляд на могилу. Начинало заметно холодать, и Джон поежился, пытаясь поплотнее укутаться в свою куртку. -Даже Лестрейд скучает. Когда появляется новое дело, он обращается ко мне за помощью. Я стараюсь помочь, чем могу, но ничего не выходит, Шерлок, без тебя ничего не выходит... Думаю, он идет ко мне для того, чтобы создать иллюзию. Иллюзию того, что ничего не изменилось, что ты не умер и по-прежнему блестяще разгадываешь преступления. Возможно я напоминаю ему о тебе, поэтому он так поступает, поэтому идет ко мне, хоть и знает, что я бесполезен. Или хочет помочь мне, как-то отвлечь. Я ему благодарен, я бдагодарен всем им, хоть это и не спасает. Договорив, Джон заметил охотничью шапку с двумя козырьками, осторожно лежащую на могилке. Наклонившись, он бережно провел рукой по козырьку и грустно улыбнулся. -Ее принесли Донован с Андерсоном. Сказали, что скидывались на нее всем отделом, и поэтому не допустят, чтобы деньги пропадали зря. Они говорят так специально, чтобы никто и подумать не смел, что на самом деле и они скорбят. Андерсон стал молчаливым, да и Салли больше не говорит мне колкостей. Иногда я вижу сочувствие в их глазах. Мы не справляемся, Шерлок... Джон почувствовал мелкую морось и решил, что совсем скоро начнется сильный дождь. Однако он не собирался уходить так скоро. Лишь здесь, на могиле друга он чувствовал какое-то особое успокоение, которое не мог найти нигде больше - ни в опустевшей, как будто бы мертвой после смерти Шерлока квартире, ни где бы то еще. -Еще на днях ко мне заходила Молли, приносила печенье и предлагала свою помощь, в уборке или еще в чем-то. Я навещаю ее время от времени, захожу в морг. Она очень изменилась, Шерлок. Она больше не улыбается, никогда. И голос у нее стал каким-то безжизненным, равнодушным ко всему. Она сильно похудела, будто скукожилась, и ее скулы теперь чем-то напоминают твои. Ей трудно, очень трудно, а ведь она любила тебя, до сих пор любит, хоть ты и не замечал. Хотя наверняка замечал, но ни разу не подал виду. – Джон на мгновение замолчал, вспоминая прошедшее Рождество. Коробочка в красной обертке, неосознанная ассоциация, возможно, призыв. Растерянность и отчаяние, мелькнувшее в темно-карих глазах. Неловкое извинение Шерлока. – Ты ведь понял это в Рождество, так, Шерлок? А может быть, так и не понял… Крупная капля упала на запястье и неторопливо скатилась по ладони вниз, количество капель стремительно нарастало: еле заметная, ненавязчивая морось превращалась в сильный ливень, и капли падали все чаще и все резче, попадали на голову, лицо, руки и шею, пробирались за воротник и неприятно холодили кожу. -Мне пора уходить, Шерлок. Я приду к тебе завтра, обязательно приду, ты знаешь. – Джон дотянулся рукой до влажной черной плиты и сильно сжал, желая как можно явственнее почувствовать холодный гранитный камень. Он делал так каждый раз перед уходом, желая оставить, запечатлеть на окоченевших пальцах сознание того, что Шерлок действительно мертв, и нельзя питать глупых надежд, это только мешает собраться и жить дальше. Так было легче. Легче мириться с тем, что никогда больше Джон не услышит печальные звуки скрипки и не различит мрачную тень на деревянном полу, отбрасываемую высокой тонкой фигурой в шелковом халате, неподвижно стоящей у окна…