Воробушек

Фридрих плохо помнил, как добрался домой. Сначала он долго шел по заснеженной безлюдной дороге, потом его подобрал водитель какого-то грузовика и довёз почти до самого дома. Мать, открывая ему дверь, сначала не узнала его, а потом всплеснула руками и кинулась обнимать, плача и смеясь. Отец появился из темноты и молча встал в проёме двери, а парень был как никогда рад видеть его суровое лицо, лицо порядочного и честного человека. — Ты был прав, отец. Они чудовища. Отец молча подошел и похлопал сына по плечу, и больше они не говорили об Академии. Фридрих вернулся на завод, но быстро понял, что в Германии ему не дадут спокойной жизни и уговорил родителей уехать во Францию, в земли, свободные от оккупации гитлеровцев. Отец, которому приходилось нелегко из-за пристального внимания Гестапо, идею одобрил. Вскоре они забрали из деревни младшего сына Ганса и сели на поезд до Лиона. Во Франции семья Ваймер нашла приют на молочной ферме, гостеприимные хозяева, сыновья которых принимали участие в движении Сопротивления*, выделили им две комнаты. В первую ночь младший брат снова пришел к Фридриху поболтать перед сном, как это бывало до "Наполы". Ему, только ему, невинному и открытому душой ребенку, Фридрих наконец рассказал то, что, не переставая, болело в душе, — историю его друга, удивительного Альбрехта, который один решился бросить вызов бездушной системе, стремящейся убить в них всё человеческое. Ваймер гладил светлые тонкие волосы брата, и не замечал, как слезы капали на них, а Ганс сидел, притихший, молчаливый, будто чувствовал, что брату сейчас нужна эта тишина, что он прикоснулся к чему-то великому и страшному. Штайн всегда жил в сердце Ваймера, и парень часто вел с ним внутренние диалоги, думал, как бы поступил в той или иной ситуации Альбрехт. Фридрих часто размышлял о том, что все считали Штайна слабым, но он не был слабым, он был самым отважным, добрым и решительным человеком из всех, кого Фридриху довелось встретить в его жизни. Через пару дней Ваймер попросил у хозяев написать письмо о нем своим сыновьям, своего рода рекомендацию, и отправился на поиски французских партизан. Он нашел их в предместье Парижа, и предложил свою помощь. Несколько лет они вместе с французами, испанцами, русскими эмигрантами печатали листовки и газету Сопротивления, готовили диверсии и помогали британским и советским пленным**. Работа была опасной, каждый день под страхом смерти: оккупанты внедряли в их ряды провокаторов, расстреливали тех участников, кого им удавалось поймать. Особенно потрясла Фридриха судьба русской княжны Веры Оболенской: она никогда ничего ее записывала, храня адреса всех явок и паролей в уме, а, когда её схватили, долго водила гестаповцев за нос, притворяясь, что ничего не знает, но не избежала страшной казни на гильотине***. Ваймер чувствовал, что делает что-то очень важное и нужное, что Штайн одобрил бы его и, более того, с радостью участвовал бы в этой борьбе с ним, плечо к плечу. Как бы пригодился здесь его литературный талант! Пуля не брала Фридриха, и он часто думал, что это Альбрехт оберегает его, наблюдая за ним с небес. "Видишь, Альбрехт, я теперь борюсь против зла. Ты бы мной гордился." Когда армия союзников захватила Берлин, и Гитлер застрелился в своем бункере, Ваймер радовался, и в то же время ему было очень больно от того, что этого не видит, не знает его друг. Друг... Фридрих часто вспоминал ту ночёвку в доме семьи Штайн, когда он тайком прошел в комнату Альбрехта, и друзья почти до утра они разговаривали обо всем. Эти разговоры, когда касаешься важнейших тем, о которых думаешь многие безмолвные часы и которыми так хочется поделиться с близким другом, а больше даже окончательно прояснить их для самого себя, и готов для этого не спать всю ночь, такие разговоры бывают лишь в юности. И такая дружба, когда чувствуешь и понимаешь малейшее движение души своего товарища, когда двое искренне и с радостью поддерживают друг друга, бывает лишь раз в жизни. Фридрих так и не сказал Альбрехту, как высоко он его ценит и как уважает. Не успел. Ваймер бережно хранил фото своего друга среди документов: тревожный взгляд прекрасных умных глаз, птичий поворот белой шеи, выглядывающей из-за ворота жёсткой темной формы. Хрупкий маленький воробушек, которого он, Фридрих, не смог спасти. Первое время после академии парень прятал свои чувства, отодвинул в дальний уголок души, и постарался жить, как прежде. Он будто отключился от той невыносимой боли, что сжигала его изнутри с того самого момента, как размытый силуэт его друга скрылся в темной толще ледяных вод озера. Но через месяц наступило десятое февраля, день рождения Альбрехта, и Фридриха прорвало. Днём он держался, чтобы не пугать родителей и брата, а ближе к ночи ушел в сарай, где долго бил грушу, а затем отчаянно и горько плакал, свернувшись на куче сена. После той ночи Ваймеру стало немного легче, и потекли дни, месяцы и годы, боль от потери друга стала понемногу стихать, оставив после себя лишь светлую грусть. Фридрих теперь с теплым чувством вспоминал прекрасные моменты их дружбы, взаимопомощь и небольшие шалости. Ему часто снилось, что он вновь летит на планере над зелеными осенними холмами, а Альбрехт машет ему с земли и улыбается. Через несколько лет Фридрих женился, и он был хорошим мужем, он любил и желал свою жену, а Альбрехт... Альбрехт был его душой. Его совестью. Всегда незримо с ним. В нём. Когда жена подарила ему первого ребенка, сына, Ваймер не сомневался насчет имени. Впервые взяв малыша на руки, мужчина взглянул на его личико. Увидев маленькие губки, розовые, как бутон цветка, и серьезный взгляд синих глаз, Фридрих почувствовал, как до глубины души его пронзило сильнейшее чувство любви к этому человечку и осознание того, что готов защищать его любой ценой, даже собственной жизни. Мужчина коснулся крохотных пальчиков сына, а тот инстинктивно сжал его палец всем кулачком. Фридрих улыбнулся: — Здравствуй, Альбрехт!