***
Кеторин не совсем так собиралась строить разговор. Она шла с твёрдым намерением говорить о великой и всепоглощающей любви, которой не страшны ни предрассудки, ни законы мироздания. Однако полёт в стену спутал все карты: сложно говорить о возвышенном, нехило так приложившись головой. У Кеторин до сих пор звенело в ушах, а мышцы спины, принявшие на себя большую часть удара, нещадно ныли. Ей было интересно, что произошло бы с ней, не будь она обвешана защитами, как праздничная ель. Марта ведь вполне могла размазать её по стенке. Кеторин передёрнула плечами, только представив подобный исход. Теперь-то она была уверена, что её желание быть защищённой отнюдь не паранойя, а острая необходимость. Нужно будет ещё поработать над усилением защиты. Ох, Марта-Марта… А она ведь своей силы до чёртиков боится. Небось сама от себя не ожидала такого всплеска, вся прямо сжалась. Боится, но пытается убедить себя в обратном. Только вот на страхе далеко не уедешь. Ей нужно принять свою магию — принять и понять её. И Кеторин тоже это нужно, так что такое наглядное проявление силы очень даже кстати. Все эти спектры магического следа… магия буквально струилась из Марты потоком. Права была госпожа Ева: Марта сияет, как маяк. Чистая первозданная сила. Мегги тоже, только её огонь пока слабенький. Но силу девочки сравнивать нужно с водой. С водой за старой каменной плотиной. Водой, которая просачивается, подтачивая камень, и, когда образуется достаточная брешь, снесёт всю платину без остатка. Кеторин определённо хотела бы это увидеть. Женщина вышла из гостиницы и принялась окольными путями пробираться к дому госпожи Евы. Будь она сейчас в обычном мире, накинула бы на голову капюшон и шла бы, не привлекая к себе никакого внимания. В Шарпе такой трюк не сработал бы. Здесь любой человек, скрывающий свою личность, вызовет именно тот интерес, которого старался избежать. Поэтому Кеторин и приходилось петлять по узким улочкам, прячась в тени домов без окон, и по возможности продвигаться «мёртвыми» кварталами, на которые больше не хватало магического света. Сколько ещё лет пройдёт, прежде чем Шарпа навсегда утонет во мраке или свете? Для Кеторин, к примеру, междумирье было тенями, пронизанными прожилками магического следа. Люциан говорил, что для него Шарпа всегда окрашена закатным солнцем. Рой мальчишкой боялся непроглядной тьмы, подступающей со всех сторон, а Джуди успокаивала его и говорила о тёплом весеннем солнечном свете. Марту же он слепил. Конечно, Кеторин предполагала подобный исход, поэтому и создала для неё очки, но, судя по тому, как девушка то и дело щурила глаза, очки стоило бы доработать. Кеторин действительно намеревалась вернуться в дом госпожи Евы, но по чистой случайности свернула не туда. С кем не бывает? Она же не была дома уже много лет — вот и забыла нужный поворот! И только поэтому вышла на улочку, где располагался её, Кеторин, дом. Кеторин притаилась среди других зданий, смотря на большие овальные окна первого этажа. С того места, где она стояла, была отлично видна библиотека. Люциан очень любил свой кабинет, который организовал в библиотеке задолго до того времени, как Кеторин начала считать этот дом своим. Она столько часов провела там, глядя на мужа, который либо читал, либо делал вид, что читает, что могла в мельчайших подробностях вспомнить обстановку. Мягкий кожаный диван с объёмной спинкой, потёртый деревянный стол на латунных ножках. Старый, очень старый магический светильник, который давал мягкое, но отчего-то зеленоватое свечение. Тёмный ковёр с длинным мягким ворсом, на котором было так удобно лежать, подперев подбородок рукой. И книги, много книг, но ни одного гримуара. Люциан был не то чтобы любителем почитать — скорее коллекционером, которому нравилось покупать книги и ставить их на полки, а потом любоваться. Кеторин тоже любовалась, но отнюдь не книгами. Однако с того угла, за которым спряталась девушка, разглядеть можно было лишь книжный шкаф, потёртое кожаное кресло и самого Люциана. Мертвецки пьяного Люциана. Кеторин усмехнулась. Мужчина полулежал в этом кресле с бутылкой — отсюда, конечно, не разглядишь, но Кеторин и так знала, что в бутылке если что и есть, то только односолодовый виски. Хотя, судя по тому, в каком состоянии пребывал Люк, виски в бутылке не осталось. Скорее всего, даже в нескольких бутылках. Зато Кеторин была видна его тёмная макушка и белая рубашка. А на кресле висел пиджак. С годами страсть Люка к костюмам только увеличилась. — Ну и зачем ты сюда пришла? — спросила она непонятно у кого, и недовольно добавила: — Дура! Тихо проклиная себя, Кеторин развернулась, чтобы уйти, но в тот же миг поймала на себе взгляд Люциана. Так, только этого ей не хватало. Продолжая костерить себя на чём свет стоит, Кеторин побежала к дому госпожи Евы, надеясь, что Люциан настолько пьян, что спишет всё на галлюцинации.***
Мегги сжала в руке магический хрусталь, стараясь зажечь его. Ища в себе силы, чтобы наполнить его. Но маленький шарик не желал загораться, вообще не светил. И это расстраивало. Мегги привыкла всегда добиваться своего. Она хотела во всём быть лучше, стремилась к идеалу и всегда достигала поставленных целей. Потому что знала, что может больше, а полурезультат её не интересовал. В школе девочка как-то подслушала разговор учителей и нисколько не стыдилась этого, ведь предметом их разговора была она сама. И Мегги считала, что имеет полное право знать, что говорят о ней люди. А говорили они следующее: девочка она, конечно, хорошая и старательная, вот только синдром отличника ни к чему хорошему не приведёт. Тогда Мегги не знала подобной характеристики и обратилась за ответами к своему верному другу Интернету. Немного поразмыслив, девочка пришла к выводу, что правы взрослые лишь отчасти. Мегги умела оценивать свои возможности. Если она знала, что добьётся результата, то шла прямо и до конца. А вот если понимала, что ничего не получится, то бросала или же даже не начинала. Так произошло с занятиями по скрипке, на которые её затащила бабушка. Понимала же, что рвать струны и драть чужие уши - не её. С магией всё было иначе. Магия была её. И Мегги это знала. А если знала, то шла до конца. Да, пока никакого результата не было. Но ведь Джуди не столько учила её колдовать, сколько рассказывала о ведьмах города Шарпы, целебных травах и немного о стихийной магии, которая Джуди недоступна. А вот её отец, колдун, владел той в совершенстве, судя по словам наставницы. Джуди рассказывала, что ведьмам, в отличие от колдунов, стихийная магия даётся неохотно. Они больше привязаны к природе, к земле как таковой, и вся их магия по большей части несёт в себе землю и её плоды. Колдуны же были стихийниками. Почему были? Да потому что отец Джуди — последний в своём роде колдун. Конечно, у Джуди ещё был брат, вот только он не умел колдовать. Не мог. Чем немало расстроил родителей. Они ведь надеялись, что мальчику перейдёт дар отца. Мегги искренне сочувствовала Рою, но только уж слишком много она теперь о нём знала, потому что Джуди была болтушкой. Она вываливала на Мегги истории из своего детства со скоростью пулемётной очереди, перемежая их с фактами о ведьмах и основами магии. Так что Мегги приходилось очень сильно стараться, чтобы из нескончаемого потока мыслей Джуди по крохам собирать необходимую информацию. Так Мегги узнала о том, что магию нужно пробудить, и пробуждает её лишь сильное эмоциональное потрясение. И, как только узнала, начала думать и строить планы. Ей нужно было как-то растормошить себя, чтобы побудить свою магию проснуться. Жаль, конечно, что не было какого-то универсального будильника, но… Мегги вновь попробовала зажечь хрусталь. Ничего. Ровным счётом ничего. Даже того маленького огонька, который она вызвала в «У Бобби», не появилось. Тяжело вздохнув, Мегги убрала хрусталь к карман джинсового комбинезона, где уже лежали мамины и папины кристаллы памяти. Как пользоваться ими, она тоже должна научиться — уж больно манили её родительские секретики. Девочка откинулась на спинку дивана и с грустью осмотрела гостиную. Мегги уже порядком утомилась от постоянного сидения дома. Вот сколько раз за этот месяц она выходила наружу? Прогулки до калитки не в счёт. Три, может, четыре раза? Мегги по своей натуре выросла деятельным ребёнком — она не умела просто ничего не делать. Если бы не охотники, она сейчас сидела бы в классе на уроке и, возможно, слушала бы что-нибудь интересное. Мегги любила учиться, а дома учиться не получалось: девочка постоянно отвлекалась на созерцание стен или картин, а те, нарисованные Мартой, вызывали мысли о сестре. В их доме все картины нарисовала Марта, начиная от страшненького грифельного человечка в папиной спальне и заканчивая огромным натюрмортом с красными яблоками и расписным голубым графином с цветами, которых и в природе-то не существовало — Марта их выдумала и нарисовала. А название они так и не придумали. Цветы напоминали пионы, только вот лепестки у них были колючими, а листья какими-то бурыми. Ох, Марта. Мегги грустно вздохнула. Сестры не было уже больше недели, и, в отличие от папы, Мегги переживала. Хотя и отец, скорее всего, переживал, только виду не подавал: его взгляд становился всё мрачнее и мрачнее, а лучики от морщин стали ещё глубже. Он и у Джуди спрашивал, когда они вернутся — сухо так, словно между прочим, но учительница лишь пожимала плечами и отвечала, что не знает, мол, сама переживает, но связаться с Кеторин у неё никакой возможности нет. Без Марты Мегги чувствовала себя брошенной, ведь сестра никогда не покидала дом — сколько Мегги себя помнила, Марта всегда была рядом, а теперь её не было уже неделю, и в доме стало тихо. Хотя не сказать, что при Марте было шумно: она в целом была тихушницей и одинокой затворницей. Без друзей, без парня. Вот только без самой Марты всё вокруг становилось каким-то не таким. И без Коула тоже. Что бы там сестра ни говорила, но Мегги относилась к мужчине хорошо. Он не был плохим человеком, в этом девочка была уверена. Мегги, конечно, где-то читала, что девочкам её возраста свойственно идеализировать взрослых малознакомых мужчин и что они даже могут влюбляться в них некой детской наивной любовью, но пришла к выводу, что Коул нравился ей так же, как и отец. Хотя нет — папу Мегги любила, а вот Коул ей просто нравился. И она ничего не имела против, если бы такой человек, как Коул, был рядом с Мартой. Человек, который мог бы раскачать её сестру-затворницу, ведь до появления Коула Марта была более отчуждённой. Мегги иногда шутила, говоря, что у сестры эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Точнее, такой Марта была по отношению к посторонним — в кругу семьи она всё же становилась чуточку живее. Мегги не нравилось то, что она скатывается до копания в чувствах своих близких, обычно она так себя не вела. Точнее вела, но не настолько дотошно, а сейчас ей было нечем заняться, и поэтому она анализировала. Бесполезное занятие, на самом-то деле, — сидеть и перебирать в голове факты, которые и так знаешь. Наверное, так ведут себя сплетницы: собираются группками и начинают перетирать косточки окружающим. Вот и Мегги как те сплетницы. Умей она колдовать, создала бы себе двойника, чтобы сидеть и сплетничать на пару — глядишь, в какой-нибудь момент темы закончатся, если думать их в две головы. Мегги достала свой планшет и вбила в поисковую строку: «Можно ли причислить постоянные самокопания к болезням?». Если кто-нибудь когда-нибудь решит проверить историю её браузера, то посчитает Мегги либо чересчур дотошной, либо сумасшедшей, либо гением. Мегги предпочитала думать, что вобрала в себя всего понемногу. После обеда она таки напросилась с отцом в больницу. Папа оказался против, но Мегги нужно было развеяться, пока она сама не начала считать, что сумасшествия в ней чуточку больше, чем гениальности. Она умоляла, уламывала, выдвигала ультиматумы, строила глазки и даже пустила одинокую слезинку — и таки сломила отца. С Мартой такое срабатывало через раз, но вот отец всегда сдавался. Поход в больницу был чисто символическим: только ради какой-то справки, которую отцу нужно было предоставить на работу. Мегги отсидела с ним в очереди, разговаривая о всякой неважной всячине, книжках, фильмах, пирожных и чае, которые надо купить домой. Пока они ждали, в очереди мимо них дважды прошёл Джон, и каждый раз он мельком посматривал на них, но ничего не говорил. Мегги показалось, что мужчина был нервным. Нервозность читалась в каждом его шаге, в напряжённых плечах, в резких взмахах рук, а ещё в улыбке. Дёрганой улыбке. Вот вроде улыбается, видит их с отцом, меняется в лице, но тут же берёт себя под контроль и снова натягивает улыбку. А глаза всё такие же недобрые. Алистер вошёл в кабинет врача, и Мегги хотела пойти с ним, но ей сказали посидеть в коридоре, и она согласилась. Ей этого совсем не хотелось, но и отца ставить в неудобное положение она не собиралась, а потому осталась сидеть, где сказали. Мегги считала минуты до того момента, когда папа выйдет из кабинета, но он всё никак не выходил. Зато Джон опять прошёл и, как назло, остановился прямо перед ней. Мегги сразу подобралась, спину выпрямила, подбородок слегка вздёрнула и даже улыбнулась — не так как Джон, а вполне искренне. — Привет, Джон. Мегги девочка вежливая, здоровается даже с теми людьми, которые ей не нравятся и от которых мурашки по спине бегут и хочется спрятаться. И почему никто не видит того другого Джона, который прячется за доброй улыбкой? — Как дела, Мегги? — спросил он, и девочка почувствовала себя совсем маленькой, даже крохотной. Очень захотелось открыть дверь кабинета, вбежать туда и спрятаться за папиной спиной. — Всё отлично, — она улыбнулась ещё шире — так, что скулы свело. Пока папа был тут, Джон к ней не подходил, даже заговорить не пытался, а стоило тому уйти, как вот он, появился, словно следил за ней. — Папу жду. — Понятно, — ответил мужчина и сел на один из металлических стульев напротив. — Как Марта? Не вернулась ещё? Мегги только покачала головой, боясь, что язык её не послушает или голос выдаст, как она напугана. — Жаль… Не звонила? Мегги снова покачала головой. — Может, с ней что-то случилось? — предположил Джон, и Мегги не понравилось то, как прозвучало это предположение, словно бы он надеялся, что с Мартой могло что-то случиться. — Да что с ней будет-то? Марта у нас с техникой не дружит — вот и не звонит! — выпалила Мегги. — А ты как, Джон? Как работа? — Не жалуюсь, — ответил мужчина, и его улыбка опять дрогнула. — Нервная она у меня, знаешь ли. С такой работой, как у меня, не соскучишься. Вот вроде бы ничего такого не сказал, а у Мегги уже мурашки по коже. Может, у неё паранойя? Нет-нет, Мегги своей интуиции верит, а, значит, нужно рассказать папе о Джоне и том, какие эмоции он у неё вызывает. Папа умнее, он разберётся в том, чего Мегги не до конца понимает. — А ты в школу, смотрю, не ходишь, — словно между прочим произнёс Джон, и Мегги скрестила руки на груди, вжавшись в сиденье. Мысленно она пыталась внушить себе, что в стенах больницы он ей ничего не сделает. Папа словно ответил на невысказанный призыв, выйдя из кабинета вместе с невысоким полноватым врачом. — …вы удивляете меня, мистер Рудбриг. С последнего обследования изменения значительны, — донёсся до Мегги обрывок разговора, и она вздохнула с облегчением. — Думаю, нужно будет через пару месяцев повторно сдать анализы, — мужчина заметил Мегги и замолчал так резко, что девочка не могла не обратить внимание. — Я напишу вам, когда нужно будет посетить меня снова. — Хорошо, — отец кивнул. — До встречи. — Надеюсь, не скорой, — ответил мужчина, и ему пришлось немного приподняться, чтобы похлопать отца по плечу. — Вы счастливчик, Алистер. Джон наблюдал за ними внимательно: даже слова не проронил, и улыбка его не дрогнула, — но Мегги заметила это. Она вообще многое замечала. Возможно, не всё понимала, но стремилась к этому. Зря взрослые думают, что при детях можно делать всё, что им только в голову взбредёт. Заметив её внимание, Джон, подмигнув ей, встал с сиденья и, не прощаясь, ушёл по коридору. Мегги ещё раз облегчённо вздохнула, что не укрылось от папы. Он вскинул бровь и вопросительно посмотрел на девочку. Та лишь покачала головой, мол, устала и потом расскажет. Отец кивнул, принимая правила игры. Папа ещё раз попрощался с доктором, и Мегги, как воспитанная девочка, тоже сказала ему «пока», за что получила клубничную карамельку, которая немного подняла ей настроение. Вот этот абсолютно незнакомый ей доктор не вызывал у неё никаких плохих эмоций. Он был добрым, и улыбка у него тоже добрая с примесью сочувствия. Когда они выходили из больницы, Мегги спросила у папы, зачем они на самом деле приходили сюда. Алистер не то чтобы отмахнулся от неё, но в том, как он пожал плечами и сказал, что это больше неважно, Мегги уловила намёк на то, что когда-то это было важно. И неприятный осадок внутри остался. Папа что-то скрывал от них с Мартой, и Мегги очень хотелось надавить на него и заставить рассказать правду, но она решила, что пока не стоит, сосредоточившись на Джоне и том, какие эмоции он у неё вызывал. Как Мегги и ожидала, к её словам папа отнёсся со всей серьёзностью, и она даже пожалела, что не повременила с рассказом до того момента, пока они не вернулись домой. Ведь тогда они бы зашли в пекарню за чем-нибудь вкусненьким, а так отец направился из больницы прямиком домой, не поддавшись даже на уговоры Мегги.