Осколки

      Те, кто знал Нору, приписывали ей невероятную волю и силу духа. В этом была и есть доля правды. Этой женщине, пережившей ядерную войну в ледяной криокамере, гибель мужа и потерю ещё совсем крохотного сына, одни восхищённо смотрели вслед, а другие — беспардонно вваливались в душу всегда с одним и тем же вопросом: «Как вы не сломались?»       Ведомая надеждой найти и воссоединиться с Шоном, Нора даже не догадывалась, как сильно она сломалась. Никто не подозревал: обе стороны ошибаются. Виной всему — один-единственный день, который должен был принести ей, как матери, невозможное счастье, а принёс только гнев. Невосполнимая пустота в сердце, оказалось, до этого рокового дня ещё имела дно. И там, глубоко внизу, однажды разорвалась ещё одна бомба…       А пока она ещё бежала по зову надежды. Дерзко, неумолимо, пытаясь обогнать насмешливо смотрящее на неё время. Встречая на пути самых разных существ и людей, стремящихся вовлечь её в работу и словно призывающих отпустить боль с миром. Будто бы никто не воспринимал всерьёз возможность того, что маленький сын Норы жив и тоже стремится к ней. Мало кто по-настоящему пытался вникнуть: падение бомб для неё — это было вчера.       Она и Нейт с Шоном на руках только вчера бежали, в чём есть, к роковому убежищу. Дворецкий Кодсворт обнял её за плечо, призывая не волноваться. Он лишь робот, с ним ничего не случится, он примет удар на себя и останется ждать возлюбленную семью дома.       На улице выла сирена. Золотые деревья раскачивались от ветра, а над головой пролетел винтокрыл, и военные, бесстрастные люди в форме, вооружённые до зубов, призывали сохранять спокойствие. Норе тогда показалось это диким абсурдом: целиться в тебя и говорить о всеобщем благе. Развязывание войны — тоже называется благом?       Рыдали люди. Кто-то пытался уехать, кто-то до последнего чах над пожитками, соседский мальчик спросил Нору: «Почему все кричат?» А на них уже шла огненная Смерть, выпущенная людьми, решившими поиграть в богов, и тоже павшими от её рук. Ради чего?       Землю ослепили вспышки. И даже маленький Шон, что только пришёл в этот жестокий мир, в голове которого ещё играла музыкальная игрушка, висевшая над колыбелькой, вдруг почувствовал: больше маминых рук не узнает, а отца убьют, вырывая его, полусонного младенца, из рук. Он понял первым: как раньше — уже не будет.       Но Нора продолжала бежать. Сегодня, двести лет спустя, навстречу сыну. Просто потому, что любая настоящая мать не смогла бы иначе. И нашла… в день, когда в сердце сдетонировала ещё одна бомба, сорвавшая все тайны и маски.       Шон стоял перед Норой абсолютно седой, с изрытым морщинами лицом. И всё говорил… Говорил, а она не слушала, боялась слушать. До последнего измученная душа отказывалась принимать очевидное: сын не помнит её, хоть и знает, что именно Нора дала ему жизнь. Жив, здоров, посвятил свою жизнь науке, прошёл по тому пути, что сделал его лидером Института, которого боится Содружество, а главное — это он вызволил её из ледяного убежища и остался ждать, проигрывать в голове всевозможные варианты их встречи. Только любви… Шон не ждал от неё любви, если и знал, что это такое.       Он говорил… Говорил так много, а Нора украдкой поглядывала на отключённого синта в стеклянной детской — точную копию десятилетнего Шона, так похожего на Нейта и на неё саму.       Она закипала. Натянутый разговор больше походил на деловое предложение, отказавшись от которого, Нора больше не сможет видеть сына, а для всех синтов и людей Института станет врагом. Шон с пугающей искренностью удивлялся тому факту, что мать с таким рвением искала его и до сих пор любит. Нору не покидала мысль, что он явно втягивает её куда-то, словно хочет использовать в своих целях, играя на чувствах, ведь к тому времени она имела большой вес в Содружестве.       А Шон всё говорил… Она почти не слышала, безвольно ступая следом по белоснежным залам с синтетическими деревьями, растениями, довоенными животными.       Временами, Норе казалось, что всё она делает правильно, но не тогда, когда смывала кровь с рук. И не тогда, когда увидела Шона на крыше одного из высоток, взирающего на мир, где ещё теплилась жизнь. Так отчаянно… Но Шон не увидел её. Он увидел горе, смерть, голод, радиацию и отказался верить в будущее, в которое верила мать.       Нора устала. Она так хотела показать сыну родной Сэнкчуари-Хиллз! Там теперь снова живут люди, они счастливы и сыты. А в комнате Шона рядом с колыбелью сияет рождественская ель, на стенах картины, в углу чемодан, набитый игрушками, на потолке — крутится диско-шар.       Правая ладонь потянулась за голозаписью, где навечно остался голос Нейта и смех маленького Шона — пусть забирает, пусть слушает так же бесконечно, как она слушала в ледяном склепе убежища 111, где «расходным материалом» признавались даже сами сотрудники Волт-Тек, похоже, такие же безумцы, как он. Пусть послушает хотя бы раз о том, во что верила его семья, благодаря чему Нора не сошла с ума и, чёрт побери, стоит перед ним. Или пусть выбросит с этой самой крыши, на которой стоит в своём белоснежном халате и начищенных ботинках.       Нора осознала, что вместо голозаписи достала пистолет в тот самый миг, когда прицелилась сыну в грудь. Возможно, это всегда было заложено в ней, или просто слепая надежда повлияла на то, что она умела стрелять практически идеально, особо не учась этому. Опомнилась. Но палец на курке всё же дрогнул. Пуля прошила Шону плечо, но он всё продолжал спокойно говорить, прижимая руку к кровоточащей ране. И стремительно бледнел. Наконец, опустился на каменную крышу. Нора помнила: у него точно есть стимулятор, но сын не торопился ни использовать его, ни телепортироваться в Институт.       Нору захлёстывала пугающая ярость: никакой мести не хватит, чтобы получить должное удовлетворение. Шон свёл её с убийцей отца — труп долго теперь будет гнить на радость тем, чьи ещё любимые пали от ненавистных рук. Но нет. Норе этого мало. Она чувствовала, что сама теперь стоит на краю, в шаге от развязывания войны. Той самой, что стёрла с лица Земли большую часть человечества более двухсот лет назад. Ненавистный жестокий мир, где живут и существуют только эгоисты, к которым принадлежит и Нора.       Женщина вынула голозапись и отдала сыну. Его физическая боль не шла ни в какое сравнение с её — моральной. Развернулась… и исчезла, оставив Шона на крыше каменной высотки. Также, как и он когда-то её «забыл» найти в чужом мире, вне ледяного плена. Оправдывать Нора больше никого не собиралась.       Сэнкчуари прекрасен… Выброшенная голозапись здесь не при чём, извлёк бы хоть кто-нибудь память из головы, да боль из надломленной души. Нора всегда презирала химикаты, но сегодня вдруг решила сделать исключение. Доза совсем крохотная, и детоксин всегда под рукой. Иначе было просто не заснуть в доме, где всё напоминает о прошлом.       В полудрёме Нора слышала шаги. Поселенцы в Сэнкчуари тоже в последнее время мало спали. Только что-то ёкнуло внутри. Так интуитивно ребёнок крадётся в спальню, чувствуя рождественский запах Санта-Клауса, который принёс долгожданный мешок подарков. Нора отвернулась, проглатывая слёзы. Чёрт побери, да она сама почти ребёнок, выскочивший замуж сразу после института и тут же спрятавший в дальний ящик свой диплом юриста. Нора мало успела увидеть в жизни, действительно хорошего — и того меньше, а Нейт так мало пожил вдали от войны, которая никогда не меняется и всегда возвращается.       Нора падала в сон в надежде не увидеть последний день привычного мира… но снова бежала к убежищу под звуки сирен и ощущала сухой холод, почти полное отсутствие кислорода. В пустой детской Шона ей слишком реально чудилась музыка. Её когда-то издавала игрушка, висевшая над колыбелью. Кодсворт задал кому-то вопрос, потом восхищённо ахнул. Нора уже не слышала или просто не хотела слышать, списывая свои желанные догадки о незваном госте на последствия приёма химии. Нора свернулась калачиком под тонким одеялом, снова надеясь: оно сумеет согреть, когда она проснётся после очередного неизбежного кошмара, оставляющего после себя озноб, как при лихорадке.       Тут чьи-то большие, тёплые руки мягко обняли со спины, и стало незнакомо спокойно. Норе хотелось думать, что это, благодаря выпитому бурбону, к ней пришёл Нейт из царства теней, но женщина мигом проглотила ожидаемое и, не оборачиваясь, сухо произнесла:       — Исчезни, Престон.       Кто ещё может так беспардонно врываться в её дом, считая его и весь Сэнкчуари своим?       Будто отвечая на вопрос, кто-то бережно укрыл Нору вторым одеялом, встал и что-то положил на тумбочку. Женщина быстро обернулась: жалости она не терпела. Но у окна стоял не Престон. Это был Шон. Он улыбался неловкой улыбкой, которая, казалось, совсем не подходила к его лидерским чертам… почти постороннего человека.       Нора улыбнулась, не найдя, что ответить, да и Шон приложил палец к губам, будто боясь спугнуть тишину, поддёрнутую голосами лишь звонких колокольчиков, что лились из детской.       Она проснулась, когда солнце поднялось над городом уже высоко. Неустойчивая погода упрямо твердила: дождей не притащит сюда сегодня даже Светящееся море. Нора решила, что всё ей приснилось, и лишь одно оспаривало это: обручальное кольцо Нейта на тумбочке — Выжившая когда-то намерено не стала снимать его с пальца убитого супруга, старенькая голозапись — последнее, что осталось от некогда счастливой семьи Нейта, Норы и Шона, и коротенькая записка, где ровными буквами были выведены слова, которые сын, возможно, не успеет сказать ей вслух: «Я тоже люблю тебя, мама».