«Ямаока»
«Ямаока»
«Ямаока»
Чем ближе Казан к месту, куда Сущность его ведет, тем слабее становятся эти голоса. Наконец их заглушает тонкий, чистый звон колокольчиков, затронутых северным ветром – Казан ощущает гнилостный смрад болот, что приносят его слабые порывы. Это запах утраченной веры и чести; запах его Храма. Но Храма нет. Казан оглядывается, желая увидеть стены, увитые зарослями, следящие за путниками изваяния и разрушенную его карающей дланью статую, но перед ним предстает пустое, покинутое поместье с раскрытыми настежь сёдзи и кровью. Они внутри него ощеривается, оскаливается, рычит. Они пробует кровь на вкус. Ее терпкий, кристальный запах портит разложение, сладкие, приторно-пряные мертвые нотки сочатся бесцветным нектаром и взвиваются ввысь, к несуществующему куполу неба. Здесь есть... что-то родное для него. Это принадлежит ему, нити поколений натягиваются, трещат, опутывают его, пока Казан не видит то, к чему они тянутся. Он смотрит на нее, и в нем клокочет тяжелая, ядовитая ярость. В ней тлеет боль. Его дитя. Его потомок. Рин. Сущность услужливо подсказывает имя, оно скользит по Казану тончайшим холодным шелком, обволакивает шею, заполняет на ней глубокие шрамы – он желает разрезать эту сужающуюся петлю, но она сама растворяется в нем, прямо в венах; как вода тушит огонь, так этот шелк усмиряет его гнев. Смог Тумана с языка течет в глотку раскаленным железом. Рин наблюдает за ним слепыми белыми глазами – она не видит, не слышит и не говорит, но отзывается. Беззвучно плачет. Раскрытый в немом крике рот с черными, запятнанными гнилью зубами искажается, пытается вытолкнуть разбухшим языком слова, но не может, и из ее горла рвется отчаянный, хриплый вопль. Агония сводит судорогой тело, выворачивает пальцы; предплечье, разделенное, отрубленное, вздрагивает, белоснежная кость в тесном коконе мышц и мяса тускло вспыхивает и оседает пеплом на серой коже, а рассеченное бедро, собранное силой Духа, кривит и уводит в сторону страдание. Зловоние исходит из ее разрезанного бока, от того, что вздувается и дрожит внутри. Сущность забрала ее за мгновение до смерти, и муки едва сдерживаемой жизни будут вечно истязать это тело. Последняя из рода Ямаока. Его Рин. Несчастная, истерзанная оболочка. Сущность удерживает ее, а Казану позволяет подойти – он возвышается над Духом, закрывает своей тенью ее, поглощает ее месть и протягивает руку к щеке, холодной, склизкой и затвердевшей от нескончаемой боли и непрекращающегося отчаяния. Его пальцы касаются Рин, и ее судороги прекращаются. Она застывает, клонит голову в бок, черные волосы морской гладью ласкают наручи Казана. Рин не может обхватить его кисть, но она пытается сделать хоть что-то, и осколки стекла, воткнутые в ее плечи, вспыхивают бликами. Из пустых глаз течет то, что она смогла сохранить. Он замечает в ее слезах свой собственный рок. Отец жалел о том, что Казан был рожден; отец Рин жалел тоже. Казан убил своего отца, а отец Рин убил ее – и это единственное отличие между ними. Казан отстраняется от нее, взывая к Они – только демон способен помочь ему дать новую клятву. Он перехватывает канабо у основания, позволяя маске вжиться в свое лицо. Рин опускает сломанную катану. Проклятая земля их общих предков стонет и воет под скорбью неупокоенных душ, бамбук трещит, а желтая листва мрачно припадает к почве перед последними, кто остался – ни живыми, ни мертвыми, но преисполненными злом. Они внимает обещанию Казана и распаляет силу, мечущуюся в груди. Никто не избежит его гнева. Никто не укроется от его мести за нее. Демон оглушительно ревет, а Дух, вторя ему, стенает. Проклятье Ямаока уничтожит всех – у Сущности не останется ничего, кроме его ярости и ее боли.