Время, когда Томас Шелби смеялся

Было время, когда Томас Шелби смеялся. Конечно, до войны. Тетя Полли всегда говорила это, когда третий глоток виски давал о себе знать, и она ловила себя на мысли о прошлом. И когда, конечно, этого человека не было рядом. Томас не любил говорить о прошлом. Но если уста молчали по воле Томаса, то нельзя было сказать о мыслях. И сказала тетя Полли. И вспомнил Томас. Он все еще помнил, как эти губы, теперь всегда серьезные и напряженные, почти мертвые, раньше часто растягивались в улыбке или смехе. И смех заражал глаза, заставив их сверкать. Эти глаза больше не светились. Это были всего лишь два синих пятна, лишенных безмятежности, как бы отражающих мысли своего хозяина. Иногда сам Томас производил на себя впечатление мертвого человека. Он хорошо одевался, вел дела, всегда искал способ расширить свою долбанную империю, но он не выглядел живым. Все в нем создавало тихое чувство апатии, как будто он оторвался от мира, где была радость и любовь, оторвался от мира живых не физиологически, а живых душевно людей. Томас путешествовал по другим путям, нежели их. И все же он когда-то смеялся. Он когда-то жил. Ни денег, ни роскоши, ни дорогих машин, ни красивой одежды, но он был жив. Полли обманывала себя, что после войны все наладится. Что время излечит их раны, их боль, что ее мальчики забудут ужасы, которые они видели. К сожалению, этого не произошло. Глаза Томаса были пропитаны этими ужасами, смертью, кровью. Его тело выздоровело, его раны зажили, синяки исчезли, его лицо потеряло призрачную бледность, которую ему придавали те месяцы в окопах, но его глаза не сияли. И когда действие виски почти исчезло, оставив ее только с головной болью и ненавистью к миру, тетя Полли чувствовала, что он больше никогда не сделает этого. Он не засмеется. И все же Томас улыбался. Перед войной. Перед окопами. Перед туннелями. Перед Францией, перед теми гребаными медалями, что лежали на дне реки. Томас Шелби когда-то смеялся.