Ménage à trois

Это просто лунный свет Никакой защиты нет В сердце — пламенный рубец Ты уже мертвец Мертвец

Саломея и Исенгрим — стало быть, неразлучная парочка — явились на исходе карминно-алого заката. Проступили на горизонте двумя косыми тенями — черной и белой — шли вровень, будто за руки держались. Теа эту мысль, фыркнув, отбросила, а после — подзадумалась и вернула на место. Дорогая подруга на пару с нелюдимым эльфским головорезом казалась невинной принцессой подле уродливого чудища, да только — как бы оно наоборот не случилось. Матиас за плечом Теи тактично прокашлялся. Щурился на слепящем алом солнце и в вечернем сумраке — всего лишь человек и с человеческим же зрением. Не верил в увиденное до последнего и только охнул, разглядев наконец лицо Исенгрима — живого, целого и все такого же злющего. Начал аккуратно: — Как же это… — …исключительно по-идиотски, — согласился Детлафф. — Еще скажи, что за свою жизнь теперь опасаешься, — фыркнула Теа. — Он ей нож под сердце вогнал. А она только что за руку его не берет и хороводы с ним не водит. — Сказал тот, кто бегал за женщиной, его предавшей, использовавшей и только что убить не пытавшейся. Слова-жало цели не достигли — вопреки всему Детлафф лишь скупо усмехнулся, дернув губой; и даже глаза горечью не кольнули. — «Не пытавшейся», — согласился он; голос прозвучал ровно, но все же — глуше обычного. Отступил в скалистую тень, кутаясь в плащ. — Иначе бы и не простил. — А ты простил, значит? Детлафф глянул остро и в глаза: — Я ее убил — это правда. Но не значит, что не простил. Отвернулся, обрывая нить разговора, как ножницами щелкнул. Теа смотрела ему в черную спину, осмысливала откровение — честное до звериного и столь же пугающее в исконной жестокости. Саломея по обыкновению выхватила каждого одним лишь взглядом, выпила с лиц и мысли, и то, что внутри ворочалось; до Теи добралась до первой. — Стыдно признаться, — мелодично распелась. — Но вот, поглядите, кого в пустынях нашла. Буквально случайно! Брел побитой собакой сквозь пески, совсем уж оголодал и… Исенгрим взглянул прямо и без угрозы, но Саломея с насмешливой улыбкой смолкла — уступила. Теа за спектаклем наблюдала с колющим изнутри, незнакомым чувством. Ревность, должно быть — пусть и подруги к избранному суженному, но все-таки ревность. Тряхнула головой, сцепляя руки на груди. — Где тебя носило столько времени? — получилось ровно так колко, как и задумывалось. — Знаешь, что тут происходит? — Догадываюсь, — кивнула Саломея царственно. — Поди всю местную падаль себе на хвост собрали. Каждодневно отбиваетесь — и конца и края тому не видите. — А вам о том откуда известно, госпожа Саломея? — Матиас подобрался, виднеясь за спиной Манешки, как грустная тряпочка, зацепившаяся за массивный плетень. Саломея улыбаться вдруг перестала, взглянула Матиасу глаза в глаза — внимательно, странно, почти что прожгла. Матиас — всем на удивление — выдержал, а потом и вовсе побелел. Сделал шаг назад и едва не упал. — Пресвятая Мелитэле, — прорезался слабым голосом; взаправду схватился за сердце — так что даже Энже вскинулась. — То есть… — Вы о себе лишнего не подумайте, господин чародей, — улыбнулась Саломея вновь с привычной шаловливостью. — Здесь не только вы недоброе притягиваете. — Взглянула на Детлаффа. — За этим-то смерть тоже по пятам ходит и руки тянет. Свое, родное чует да признает. Теа хлопнула глазами раз-другой. Взвилась с каменного пристанища. — Хватит! — резанула. — Повсюду смерть, каждый норовит нож в спину вогнать, — взгляд впился в Исенгрима, но тот лишь повел плечом с равнодушной усмешкой. — А вы тайны свои плетете, как проклятые аристократы из большого дворца! На кой черт ты этого, — вновь взгляд на Исенгрима, — сюда привела?! Эльф оттеснил Саломею плечом. — Саломея уверена, что в жилах моих течет Hen Ichaer, — голос Исенгрима звучал высохшим по осени лесным хворостом. — А потому ваши враги непременно захотят меня прибрать к рукам. И против вас же использовать. — И потому она решила, что приберет тебя к рукам — сама? — Меньшее зло, — осклабился Исенгрим. — Да и мне проще от одной ведьмы отбиваться, чем от целой стаи. — Я тебе содеянного не прощу. В спину бить не буду, как и ты не стал — но руки не протяну и на помощь не приду, — отчеканила Теа. — Хоть ты и подыхать станешь у меня на глазах. Саломея разомкнула было губы, но Исенгрим коротко взмахнул рукой. — Оправдываться не стану. Объясняться — тоже. Позицию твою — принимаю. И — ушел без слов, обернувшись ко всем ссутуленной спиной — только сейчас Теа почуяла то, что настойчиво билось о сознание вот уже столько минут. Ломкость движений, мышцы, будто от старой боли сжатые и взгляд — самое страшное из изменений, пожалуй — будто «меньшее зло» вовсе и не «меньшее». Будто оно — слабость, от которой подгибаются колени, и признание собственного безотзывного поражения. — Вы закончили? — Энже подошла бесшумно. — Нам выступать через полчаса, как солнце сядет. До города дойдем к рассвету. — Города? — Да. — И что же в том городе? — Ничего особенного. Солнцеликая мать наша и королева-жрица всея Зеррикании велела на поклон вас позвать.        — Я поверить не могу, — шептал воспрявший духом Матиас, — что вскоре мы с самою… — прижал палец к губам, не в силах высказать сокровенное вслух. — Я вот тоже, — поддакнула Саломея, являясь из серого тумана к вящему ужасу присутствующих. — Что вновь увижу эту старую кошелку. — Вновь?.. — Ну тогда-то она королевой, допустим, не была и старой тоже… — ведьмины глаза сладко затуманились. — Тощая такая, неказистая и робкая до ужаса. Ей прочили… фрейлиной быть — так ведь в Нильфгаарде кличут собачонок, что кости за хозяйками подбирают и ноги им лижут?.. — Так, — коротко подтвердил Матиас, во все глаза наблюдая за Саломеей и вслушиваясь в каждое ее слово. — Ну вот — большего ей и не светило. Я так думала. Да и все так думали… Но потом случилось то, что случилось. — Предыдущая королева, по всей видимости, безвременно почила? — хмыкнула Теа, щурясь в сумеречную темноту. Солнце уже опустилось, и жар спадал — а значит приближение падальщиц будет тяжелее заметить, хотя бы потому, что они меньше воняют. — Издохла, — кивнула Саломея. — Самым презренным, прошу заметить, образом. Всякий подумал об одном и том же, но осмелился (или захотел) прямо спросить лишь Детлафф: — Ты к тому руку приложила? — Отнюдь. Я прошла мимо — и подыхающей старой королевы, и раненной новой. Могла бы качнуть чашу весов в ту или иную сторону, но мне до того дела не было. — Значит, не ты, — хмыкнул Детлафф, будто подловил. — А другая жрица. Саломея фыркнула столь громко да глазами сверкнула, что и Манешка проникся, повернув медвежью голову. — Сорорицид!.. Думай, о чем говоришь, мертвец! Сестры особой добротой не отличаются, но есть грани, которые мы… они не переступают. Никогда. Хоть бы Армагеддон над головой разверзся. Теа промолчала, реакцией не удивленная. Однажды уже имела возможность поговорить об этом — тогда же получила хорошенькую трепку за дурные свои слова. Зерриканская политика, пусть и не отличалась от других интригами, эгоизмом и желанием абсолютной власти, но сестроубийство оставалось табу — непростительным до религиозного. Для жриц — не для зерриканских ведьм, разумеется. — Стоять, — Энже подняла руку. Ни ведьмачьего, ни вампирского зрения у нее не было — однако же она чуяла то, что было Тее не под силу. Саломея, впрочем, подле нее тоже повела носом и нахмурилась неприятно серьезно. — Назад. Отступим. — В каком это смысле? — Дальше могильник. Если не хуже. Если там десяток, а то и больше падальщиц — так просто не пройдем. Десяток! Тут бы с троими управиться… Кости предупредительно заныли — усталость коснулась позвоночника, шепнула, что нового боя можно и не пережить. Оберег в нагрудном камне отозвался тревожным звоном. — Я могу… — начал было Детлафф. — Не можешь, — Энже перебила его рыцарский порыв, написанный в топорно-жестких чертах. — Поскольку… — …там не только падальщицы, — ледяно улыбнулась Саломея. — Кто-то из наших. Детлафф поджал губы — вспомнил, должно быть, заточение в чародейских застенках, только что не поежился. Очевидное «ты нам на хвост вместе с эльфом смерть привела» повисло в воздухе. — Отступаем. Тихо. Медленно. И ртов своих не раскрываем, — глянула на Саломею с раздражением. — Сможешь прикрыть? — Нет. Моя сила здесь лишняя. Все равно что горящим маяком поманит. Да и любая волшба… — она странно взглянула на Манешку с Матиасом. — Ну, почти любая. Уйти незаметно они не успели — за спиною взвыло лютое и невидимое. Дохнуло в спину обугленным жаром, подтолкнуло в разные стороны. Так явно, что и сомнений-надежд на случайность встречи не осталось. Теа не оглядывалась — к чему время тратить на то, чтоб собственную смерть лицезреть — летела прочь, ловко перепрыгивая через редкие коряги, камни да кустарник. Краем глаза следила, что самые беспомощные члены их отряда — не отстают или хотя бы живы. Песок под ногами расступался волнами, ведомый силой Саломеи; ее же щиты, почти осязаемые, пока еще держали удары, сыплющиеся только что не с неба. Детлафф помогал, чем умел, хоть и помощь его недвусмысленно была направлена сначала на ведьмачку, а потом уж — на всех остальных. Исенгрим, как будто бы никому ненужный и самый уязвимый после пыток, держался лучше прочих — обогнал Тею уже на второй минуте и несся вперед клыкастой гончей, по наитию находя единственный верный путь. — За мной, — скомандовал под конец, сухо и равнодушно. Оглядываться за спину и проверять, услышан ли — не стал, только круто свернул, едва не теряясь в тенях. — Нам бы… разделиться… — пыхтел Матиас, от кого подобной бравады никто не ожидал: он отставал и сильно, утягивая за собой весь отряд. — Все скопом — слишком заметные и… Манешка на то — без слов подхватил задыхающегося Матиаса, перекидывая через плечо, как подстреленную куницу, и припустил и того быстрее. Походные сумки — его и чародея — тяжело бились о спину. Исенгрим летел сквозь лес — резал воздух, как наконечник стрелы, а за ним — трепетало оперенье маленького отряда. Эльф читал сухой лес, будто родной эльфский, путая следы и мимоходом разбрасывая что-то из поясной сумки. Теа принюхалась раз и схватилась за грудь — редкие терпкие травы, настоящая головная боль для любого с нечеловеческим обонянием. — Кровь, — гаркнул Исенгрим себе за плечо. — Сможешь фальшивый след пустить? Саломея кивнула коротко. Взвилась над эльфом облаком, взялась за рану на плече — дернула резко и унеслась прочь. Теа проследила ее взглядом: — И мою бы тогда то… — Твою не нужно, — отрезал. — На тебе прорех нет и новых лучше не делать. Нам каждый меч нужен. Вой за спиной отставал, становился тише, да только это все равно был вопрос времени — Теа прикусила язык от досады. Отсрочка, которую даст им безупречное чутье Исенгрима, станется бессмысленной — разве что чудо не случится… — Туда, — Исенгрим вспыхнул голосом в чернильной темноте. Его брошь в лунном свете сверкнула путеводной звездой. Теа охнула — из темноты к ним приближался нескладный домишка из дерева и камня. Старый, должно быть, и некрепкий, но черной волшбой от него несло немерено. — Старое пристанище, — пояснила Саломея над ухом, полу-обращенная то ли в птицу, то ли в нетопыря. И голос ее сейчас звучал скрипло, свербел в ушах. — Там раньше почивала одна из наших. Что-то еще осталось. — Сможешь воспользоваться? — Смогу. — А они? — кивок за плечо. — Тоже. Но как они подоспеют — я уже все выпью и оградную поставлю. Полчаса-час это нам даст. Ввалились в дом один за одним. Детлафф быстрее прочих схватился заколачивать двери и окна. Манешка коротко оглядывал около-человеческих товарищей — проверял, чтобы не было ни ран, ни повреждений. Загодя начал доставать мази и травы, готовясь к очевидному бою и его последствиям. Саломея что-то шептала себе под нос, схватившись в плечо Энже, будто когтями той в душу впивалась — веки у обоих трепетали, но Энже терпела покорно, и лицо ее становилось все более каменным. Теа медленно извлекла из перевязи родной сердцу клинок, взглянула на ровно светящиеся руны. Татуировка на теле жгла черным — как и все прочие до того дни, но сейчас едва кожу насквозь не плавила. Взглянула наискось, ожидая найти Матиаса — запыхавшегося и испуганного — хотела было утешить; странным образом это успокаивало и ее саму. Но тот стоял в углу, обнимая себя тощими руками. Глаза колдуна горели, а губы шевелились так быстро, что не прочитать — он что-то горячечно шептал Манешке, и тот под конец переступил с ноги на ногу, закрывая собой странное лицо чародея. Тее с тем разбираться было не ко времени. — Откуда про дом узнал? — спросила у Исенгрима, что бесшумно оглаживал оголенное лезвие краем плаща. — Бывал в этих краях, — ответил скупо. — Бегал от кого? — Да все от тех же. Знаю тропы. Знаю места. — Одному укрыться было бы проще. — Это да, — Исенгрим прочитал очевидный вопрос между строк и смолк. Теа обернулась к Саломее, чей шепот почти стих — остались только лихорадочные движения глаз под опущенными веками. — Сколько у нас времени и какие шансы? — Времени мало, шансов — нет. — Воодушевляет. Саломея прищелкнула языком. Глянула смешливо и вместе с тем так, что сердце у Теи бухнулось о ребра и зачастило. — Зря ты в это полезла, Береника, — сказала, глядя черными своими от боли и греха глазами. — Но я смогу тебя сберечь. Смогу защитить. Не бойся только, доченька, — страх, он ведь силы гложет. Теа не стала ни перебивать ее, ни одергивать. Кивнула только — разум Саломеи, работавший сейчас на износ, ошибался и видел иное, да только перед смертью то не так уж и важно. Если они обе здесь подохнут — так пусть хоть с верой в то, что давно уж умерло. Опомнилась погодя, когда тишина, в избе наступившая, стала прозрачной и ломкой, что ковирский лед. Сморгнула — и еще раз — но Матиас посреди комнатушки и в окружении переглядывающихся сотоварищей — никуда не исчез. Стоял с заломленными руками, а за спиной его маячил хмурый Манешка — недовольный, будто отец, вынужденный мириться с капризами младшего из сыновей. — Матиас?.. Матиас сглотнул, обвел всех взглядом, наталкиваясь на подозрительные усмешки. Пусто проследил дымные кольца, выпущенные Исенгримом и его трубкой. — Помочь он хочет, — глухо подтолкнул из-за спины Манешка: прозвучал недовольно, хоть камни о голос раскалывай. Матиас встрепенулся согласно. — Тут, видите, какое дело, госпожа Теа… — выдохнул, поднимая голову от неловко сцепленных на животе пальцев. — Видения мои, ночные разговоры с душами — это ведь не все, что я умею. Замолчал, будто слова изнутри него не шли, а застревали кинжалами в горле. — Должно быть непросто говорить о том… о чем бы вы ни говорили, Матиас, — Теа прокашлялась. — Но времени-то у нас ни черта и нет. — Да… Времени нет. Но вы, главное, не тревожьтесь, — Матиас улыбнулся жалобно. — Я все сам сделаю. Все успею. И помощи мне не нужно — целее будете. — Сами?.. Манешка у стены пошевелился. Взирающий на Матиаса, как утка-мать на впервые расправившего крылья утенка, по-простецки сказал: — Некромант он. Урожденный, стало быть. Огонька не разожжет и парадной мантии не наколдует — зато может черпать силу с могильников да кладбищ, души поднимать и беседы с ними вести. Такой вот дурной дар. Вздохи и бормотанье разной степени изумленности прокатились по комнате. Саломея, разумеется, не удивилась ни капли. — Ну вы даете, Матиас. С такими-то талантами, — усмехнулась, повела плечом. — И в такой глуши? — Талантами?.. — чародей вскинулся, и впервые на лице его проступило остервенелое, злое выражение. — Черпать силу из людской боли? Нарушать покой умерших, чтобы досадить живым?! Вы понятия не имеете, каково мертвецам, коих выдергивают наружу и заставляют биться на благо живых! Не талант это, а проклятый дар! — Проклятый, но все-таки дар. Любой из королей осыпал бы вас за службу черными бриллиантами и бархатом. Тот же Эмгыр или даже Радовид. — Не нужно мне этого, — голос Матиаса просел. — Ничего не нужно. Коли эта дурная страшная сила вам поможет, госпожа Теа, я попробую помочь. И благодарности не жду. Теа молчала, прислонившись спиной к стене. — Я не вправе вас просить о таком, Матиас. Даже и при… — «том, что мы без этого бесславно сдохнем» — …сложившихся ныне условиях. — А вы и не просите, — он горько усмехнулся. — Это я вам предлагаю. А ваше дело — соглашаться, либо отказаться. Лучше соглашаться, конечно, потому как я решил, и отказа все равно не приму. Тишина неприятно саднила, мужчины молчали — недоверчиво и с интересом; Энже ни черта не понимавшая в нильфгаардском и истощенная Саломеей, только глядела осоловело, ожидая объяснений. Только Саломея, мягко кашлянув, наклонила голову и взглянула на Матиаса с ласковой улыбкой: — Так… пару душ сможете поднять, Матиас? — Десять, — он неуклюже пожал плечами. — Может, больше. — Д-десять.?! — Это много? — Теа перехватила взгляд Саломеи. — Йеннифер из Венгерберга осушила целую жреческую рощу, чтобы несколько минут поговорить с одним мертвецом. А мы говорим о десяти душах в полной боевой готовности?! — Я не чародей, как Йеннифер из Венгерберга, — глухо напомнил Матиас, совсем серый и смурной. — Я некромант. Наша сила в ином и обращаемся мы с ней иначе. Удивляться здесь нечему. — Выходит, сильный обученный некромант сумел бы поднять… — Хватит! — Матиас резко поднялся. — Это страшная сила. И неправильная. Мертвые должны оставаться мертвыми. Что бы ни взбрело вам в голову, Саломея, — не смейте со мной о том говорить! Он вышел в соседнюю комнатку, так не к месту теперь блеснув сытно-фиолетовым, еще не до конца выцветшим камзолом. Саломея же коротко обратилась взглядом на Манешку — тот ответил привычно хмуро, напоказ скривив губы. Она не смутилась: — Он и вправду отказался от дармовой силы из… любви к людям?.. — Не спрашивайте о том, чего разуметь не сумеете, госпожа Саломея, — с ленцой проговорил Манешка. — Просто не мешайте. Хоть бы и в этот раз.        — Как же так… — бессмысленно шептала Теа, больше сама себе; пусто глядела в квадратное окошко, за которым только чернота плыла да луна. — Он что же, один туда пойдет?.. — Вам там быть ни к чему. Там смерть со смертью станет биться, — Манешка воздвигся за ее плечом. — Покуда живы — только мешаться будете или вовсе — сгинете бесславно, победы не увидев. — А Саломея? — Ее я бы и в пасть к дьяволу отправил. Не жалко. Теа закусила губу. Про Детлаффа уточнять не стала — и так ясно. — Только она-то не выйдет, — Манешка горько усмехнулся. — В ней — вашего благородства ни капли. Теа покачала головой — не согласилась, но для споров время неподходящее. — Все равно не пойму, — прошептала. — Раз он силой своей не пользуется — что он может уметь? Чародеи годами силу отращивают, в тренировках десятилетия проводят с наставником, а тут… — Чародейская и некромантова сила — вещи разные. Первое жить не мешает, и пока огонек не разжечь — себя не спалишь. Некроманты — с рождения живут в мире, полном мертвецов. Те повсюду. Плачут да кличут, пытаются то ли выбраться, то ли упокоиться. Не сумеешь научиться с тем жить — сгинешь. Матиас, как видите, не сгинул. — И все же, — Теа сглотнула, глянув искоса. — Почему он раньше… — Вы не знаете этой силы, — пробасил Манешка почти зло. — Во сколько она обходится и ему, и мертвым душам. — Помолчал, будто решал, стоит ли Теа подобного откровения; все же сказал, понизив голос — почти одними губами дополнил: — К тому же, вам он уже помог. — Когда это?.. — Ведьму вашу с того света вытащил — вместе с клинком из ее сердца черного. — Вы, что же, про воскрешение говорите?.. Манешка усмехнулся, повернув косматую голову; сверкнул глазами. — Как хотите — так и называйте. Только зерриканских ведьм живыми называть — чести много. Теа закусила губу, все же рискнула: — А там, в таверне, в самом начале нашего… — Нет. То был не он. Смолк, будто каменная плита накрыла высохший колодец. Одновременно с тем скрипнула дверь — это Матиас в глухом одиночестве, поникший и страшный в необъяснимом своем горе, ступил за порог прочь — в чернильную ночь и на растерзание. Манешка за ним не пошел. Теа не стала расспрашивать, знала наверняка: коли б мог оказаться рядом — за плечом этого маленького, высохшего от мучительных странствий человечка — раздумывать бы не стал. А вслед за тем, как за Матиасом закрылась дверь — Детлафф и Исенгрим вновь принялись заколачивать ее наглухо. От этого сердце дрогнуло даже у каменноликой Энже, вцепившейся в гарду меча. Она глянула на обернувшуюся к ней Тею, дернула губой и отвернулась. «Позор мне, — прочитала Теа невысказанное. — Позор за спиною беззащитных отсиживаться и выжидать». Детлафф посмотрел на них двоих, нахмурился и ступил мягко — не различить то ли ногой, то ли тень его вперед скользнула. — Куда ты?.. — С ним пойду. Манешка взглянул задумчиво, не скрывая сомнения в усмешке; хмыкнул. Теа сил отговаривать в себе не нашла, только изнутри сжало костистой рукой — а вдруг и высший может?.. Да ну, к черту. — Экие небылицы, — прошептала Саломея за ее спиной. — Не знала, что бессмертию такого чудовища радоваться стану. За порогом, за стенами дома тлела еще ведьмина защита; ветер качал сухие ветви, выл протяжным и нечеловеческим, поджидая гостей. Матиас прошел едва пару шагов от порога; стоял в темноте сугробом, невидимый без фонаря или магического светляка — первое не сумел бы сейчас удержать трясущейся рукой, а на второе — и вовсе способен не был. Проявился, как из ниоткуда, когда белая луна выплыла наружу; окропила молоком землю и бледное до мертвенности лицо с заострившимися скулами. Теа дернулась было, уловив чародейский профиль и будто выглянувшую изнутри него изможденную душу — как рука Манешки страшным грузом легла на плечо. Молча он покачал головой, пригвоздив ее к земле всей своей лапищей. Смотрел как будто даже с сочувствием. Вой зерриканских ведьм и их неживых прислужниц приближался; сплетался в отголоски пьянящих песен — манил и шептал проклятия пополам со сладкими обещаниями. Матиас, равнодушный к кровавому колдовству, лишь стоял с опущенными руками. Налитый лунным светом, как драгоценный кристалл. На Детлаффову тень не обернулся — только пошевелился с удивлением: глаза его полнились молоком и видели далеко за пределом живого. Ждал. Ждал… Рука Манешки на плече Теи сжалась крепче. Следом — на поляну пред домом хлынули тени-тела. Ведьминский хохот, отдаленно напомнивший Тее Саломею — полнился в воздухе, просачивался в голову, мутил сознание. Тень Детлаффа ответно обтекла Матиаса коконом — серым, что прозрачный туман. Ведьмы выжидать не стали — ударили разом. Одна, две или даже три… Падальщицы вслед за ними — бросились вперед жадно, как по щелчку хлыста. Теа замерла в ужасе — Матиас и пальцем не шевельнул. Не вздрогнул, стоял упрямо, и с лица его словно жизнь вытекала. А потом… Призрачное молоко росой проступило, замерцало на песке — пока еще бесплотное, неосязаемое, едва складывающееся в разновеликие женские фигурки. Прекрасные в своем полном отсутствии телесного. Саломея за спиной Теи вздохнула восхищенно, подаваясь вперед; губы ее шевелились — отсчитывали поднятых. Исенгрим вздохнул громче привычного, выдохнул щедрое облако дыма — глядел сквозь пробелы меж досок и не щурился. Теа не приметила сразу — обернулась, лишенная тяжести чужой руки: Манешка стоял, согнувшись, вжимал ладонь в бок, будто от долгого бега. — Манешка?.. — Дурная сила — жить мне мешает, — шепнул он глухо. — Но это ничего. Справлюсь. Обернулась к Саломее — та ответила долгим, искрящимся от злого веселья взглядом. — Девчушек призвал невинно убиенных. Здесь их пытали, вливали в них поганую кровь, пытались сотворить себе прислугу или маленькую армию, — осклабилась. — Он правильно выбрал. Ненависть их вперед крепче некромантовой руки поведет. Она не ошиблась. Мертвые души, искаженные болью и сломанной памятью — признали нападавших. Матиас в мешанине сил, теней и всполохов, шевелил губами — будто самого себя отпевал. Как если бы извинялся; как если бы прощения молил. Лиц зерриканских ведьм Теа не разглядела — услышала только вой их, теперь уже искаженный ужасом и изумлением. Десять ли пятнадцать душ — не сосчитать — ринулись белым пламенем на страшных своих вражинь — потомков той, что однажды в этих землях заправляла и их мучила. Ведьмы горели заживо — или замертво — верещали, пытаясь сбить колдовской огонь; ревели от бессилия и того, что творили с ними однажды беспомощные и бессильные девочки, никогда такой судьбы себе не просившей. Светлая жреческая магия сплелась с черным отражением своим — сестры поднялись против сестер. Нарушили законы земли, наново проливая кровь. Мстили, не способные более умереть и отступать — им тоже было некуда. Матиас за их спинами стоял на коленях обессиленный и пустой — будто всю кровь из него сцедили, а вместо той — залили черную болотную воду. Плакал. Очнулся, лишь когда призраки с гротескно-злыми, отчаянными лицами обернулись — не к нему, их призвавшему и давшему дар мщения — а к избе, в которой пряталась еще одна ведьма. Распаленные скорой расправой и голодные до крови. Тогда же дернулся из последних сил, вскинул голову и коротко выступил ладонь вперед. Сказал что-то. Саломея замерла, прихватив пальцами складки пыльного подола; склонила голову, ожидая расправы или прощения — зная, что не способна будет отбиться, даже если и живые придут ей на помощь. Белолицые сестры заворчали, переглянулись. Одна — самая тонкая и высокая — выплыла вперед, ладонью очертила лицо Матиаса по краю. Наклонилась, оставляя на лбу мимолетный поцелуй. Двинулась было вперед, по-своему решив судьбу Саломеи и несмотря на просьбу некроманта. Остановилась. Смотрела задумчиво, с толикой недоверия — сквозь щели и доски, глядела так, будто — Теа поняла — куда она посмотрела. Кажется, поняла — почему. Почти. Запретила себе о том думать. Белая жрица отступила, коротко склонила голову. Повела лебединой рукой в стороны, и стоявшие за ней девушки рассыпались жемчугом на окровавленный черным песок. Истаяли, будто и не было их здесь. — Все?.. — потерянно прошептала Теа, найдя себя на полу избы — на подкошенных коленях и ладонях, что упирались в пол. — Все, — молвила Саломея без улыбки. — Свершился суд да приговор вынесен. Отложен лишь только. Матиас после ее слов качнулся и рухнул вбок — на руки Детлаффу. Маленький человек со страшной силой на руках у бессмертного чудовища.