Эксперимент

      Кэмерон забавляла Хауса. Из всей его команды она меньше всех раздражала и больше всех веселила. Наверное, дело было в том, что, как бы сказал Уилсон, он таких ел на завтрак. Такого по-детски наивного, искреннего и эмоционального врача было невероятно трудно найти. И Хаус нашел. В общем-то, именно поэтому он и нанял Кэмерон: она редкий экспонат и приятное глазу украшение. Да, она несомненно все еще неплохой иммунолог, но этот факт никогда не играл роли. Порой у нее были приличные теории, порой она давала отпор, который Хаусу был просто необходим для работы. Но… вообще-то не будь Кэмерон столь исключительно эмоциональной и красивой, вряд ли он бы не уволил ее через пару дней после собеседования. Порой Хаус задумывался, какую из двух ее исключительных черт он ценил больше. Наверное, их сочетание. Коктейли ведь всегда интереснее обычного алкоголя. Здесь та же схема.       Все несколько осложнилось, когда Хаус понял, что она им заинтересована. Нет, во внимании красивой женщины не было ничего сложного, но… Это Кэмерон. А у Кэмерон всегда есть причины. И задача Хауса, как хорошего — даже превосходного — диагноста, эти причины найти. Все просто — ему нужно поставить Кэмерон ее диагноз. Но диагноз «пациент идиот» звучал для Хауса примерно так же, как и дополнение «идиопатический». И то и другое означало, что ответов нет. А получить эти ответы хотелось. И касательно пациентов, и касательно одного специального пациента — Кэмерон. Многие бы сказали, что самый лучший способ все узнать — спросить, непосредственно, у больного. Но Хаус избегал этого метода, потому что «все врут». А Кэмерон врала по-особенному. Всегда можно было легко определить, когда она врет, но вот узнать при этом правду… Нет, она не расскажет. Отчасти Хаус даже гордился ей из-за этого. Она старалась стоять до конца. Конечно чаще всего подобное поведение он называл «идиотским», но иногда в этом удавалось увидеть нечто, заслуживающее некоторого уважения. Вслух Хаус конечно этого никогда бы ей не сказал, но на такой мысли все-таки порой себя ловил. А раз спросить напрямую было нельзя, он ждал. Ждал терпеливо, иногда позволяя себе сделать для Кэмерон немного больше, чтобы дать ей немного больше поводов проявить ее… что бы это ни было.       Но никаких явных симптомов не было. Только мелочи, которые любой другой человек списал бы на что-нибудь иное. Однако это был Хаус, и он предпочитал держаться своей теории. И по этой теории Кэмерон была в него влюблена. Честно говоря, какая-то часть Хауса кричала ему не ворошить это все, потому что может стать уже совсем невесело, если все подтвердится. Но знание всегда будет лучше незнания, и этот случай совсем не был исключением. — А почему ты думаешь, что я к ней не подкатывал? — то ли самодовольно, то ли с искренним непониманием спросил Уилсон, явно пытаясь высмотреть каждую эмоцию, которая после этого отразится у Хауса на лице.       И, если можно судить по его удовлетворению, что-то у Хауса на лице все же было. Проблема заключалась в том, что он и сам не знал, что позволил себе выпустить наружу. Основными эмоциями точно были удивление и некое возмущение. Неужели женатый и такой правильный Уилсон все же изменял? Неужели влюбленная и такая правильная Кэмерон завела интрижку с женатым мужчиной? Эти два момента не укладывались в голове, как бы Хаус не пытался это изменить. Он несомненно поддевал друга по поводу его якобы «измен», но они оба прекрасно понимали, что ничего такого нет. Уилсон предпочитает делать людей несчастными иначе. А Кэмерон… Неужели она действительно на такое способна? Неужели ей не нужно было горячей любви и секса только после свадьбы? Никакого наивного девчачьего бреда, который, на взгляд Хауса, был бы в ее стиле? Никакой «морали»? Где-то в этом месте удивление перерастало в возмущение. И нельзя было сказать, в чью сторону это возмущение направлено. В сторону лучшего друга, который изменил пациента настолько, что с ним возможно предстоит работать заново, или в сторону Кэмерон, которая решила переспать с его, Хауса, лучшим и единственным другом.       В любом случае было неприятно. Можно было решить, что Уилсон просто неудачно пошутил, прощупывая Хауса на чувства к его подчиненной, но то спокойное удовольствие, отражавшееся в его взгляде, говорило об обратном. — Прекрати так улыбаться, — Хаус скривился и скрылся в лифте в надежде на то, что его другу хватит ума не идти следом. И что было, в общем-то, удивительно, ума Уилсону действительно хватило.       Однако легче от этого все равно не стало. А почему ты думаешь, что я к ней не подкатывал? Потому что подкатывать к Кэмерон — задача Хауса. Она его подчиненная. И если Уилсон не смог выловить себе кого-то с такой же шикарной задницей, то это не значит, что он может лезть к чужим. Это с одной стороны. А с другой же Хауса абсолютно не должна была касаться чужая личная жизнь. Хотя… нет, пожалуй, этой другой стороны не было. От того, как складывается личная жизнь Уилсона, зависит его настроение и качество их разговоров, а от того, как складывается личная жизнь Кэмерон, зависит ее продуктивность. Соответственно, Хаусу совершенно не нужно, чтобы два этих высокоморальных идиота начинали портить друг другу жизнь своей, собственно, высокоморальностью и прочими соплями. И, пожалуй, это была основная причина недовольства. Остальные или слишком незначительны, либо просто абсурдны. Но если они незначительны, то зачем тогда Хаус пришел в лабораторию, в которой была только Кэмерон? Что он будет у нее спрашивать? — Как дела? — усмехнувшись, почти в шутку спросила она и на секунду отвлеклась от своего исследования, чтобы посмотреть на Хауса. Она вообще старалась почаще на него смотреть. По крайней мере, так казалось. — Ты спишь с Уилсоном. Почему? — спокойно вопросом на вопрос ответил ей Хаус. Откровенно говоря, формулировка «какого черта?» подходила куда лучше, но Кэмерон немного другой тип добычи. С ней агрессия работает в обратную сторону. Она щетинится, будто разозленная кошка, и уж точно не выйдет на нормальный разговор. Хотя если быть до конца откровенным, какое-то иррациональное желание наорать на Кэмерон за роман с его лучшим другом у него было. — Это, — медленно повернувшись к Хаусу лицом, неуверенно начала она. Ее взгляд был удивленным, и Хаус подумал о том, что впервые у нее получается неплохо играть, — что, простите? — почти возмущенно закончила Кэмерон и пораженно уставилась на Хауса, пытаясь отыскать в его лице какие-то эмоции, которые могли бы навести ее на нужные мысли. Прямо как Уилсон делал буквально минут десять назад. Черт возьми, они точно спят вместе.       Кэмерон скрестила руки на груди и недовольно с неким интересом посмотрела на Хауса. Она будто бы молча задавала еще один вопрос. В ее взгляде так и читалось: «Какого черта, Хаус?». Довольно забавно, что из-за Уилсона они оба начинали думать о чертях.       Стараясь выглядеть как можно более спокойным, Хаус сверху вниз смотрел на Кэмерон, которая, кажется, занималась примерно тем же. Она была все еще возмущена (и не слишком хорошо это скрывала), но ей явно было интересно, что же будет дальше, и куда приведет этот разговор. Единственная ее проблема заключалась в том, что Хаусу это было совершенно неинтересно. Именно поэтому, стоило Кэмерон сделать шаг вперед, как он прохромал мимо нее к выходу из лаборатории. Эксперимент, кажется, не удался.       И самым странным было, что по итогу их… не самого содержательного разговора, Хаус не сделал никаких выводов о Кэмерон. Но он сделал совершенно неутешительные и несколько неприятные выводы о себе. Он возмутился из-за романа Уилсона и Кэмерон, потому что ему нравилась влюбленность Кэмерон, она несколько тешила его эго. Все эти ее брошенные вскользь взгляды, смешки даже после самых глупых (а порой нарочно глупых) шуток, то, как она защищала его. Да, в первую очередь это было забавно, и только во вторую… мило. Но в любом случае милым это Хаусу казалось, а это уже звоночек. «Мило» — не то слово, которое он мог употребить неиронично. По крайней мере, так было до этого осознания. Обычно все милое попадало так же под категорию наивного и глупого, потому что эти три качества всегда шли вместе и никогда по отдельности. Но Кэмерон… она не была глупой. Пожалуй, Хаус даже мог бы назвать ее довольно умной. Хотя наивной быть она умудрялась в той же степени, в которой была… милой. Черт возьми. — Когда эскимосы идут на рыбалку, они ищут не рыбу, — заключил Хаус, дождавшись, пока варианты у его команды и Уилсона закончатся. Надо признать, умирающий не от СПИДа сенатор все же сумел вывести его из этого довольно неприятного настроения — неуверенности относительно слишком многих вещей. Некоторое время никто ничего не говорил, кажется, пытаясь понять, что конкретно Хаус имел в виду, однако Уилсон, глубоко вздохнув, со всем возможным спокойствием (но не без иронии) спросил: — А что же, доктор Хаус? — Они ищут голубую цаплю, потому что рыбу невозможно увидеть, — повернувшись лицом к своей команде (и Уилсону конечно), начал объяснять он, — А там, где есть рыба, будут и птицы, ее ловящие, — все четверо все еще выглядели так, будто не совсем понимали, что Хаус имеет в виду, — Если у него волосатоклеточный лейкоз, что будет летать у него над головой? — Будет куча странных вирусов, — ответил Чейз, то ли действительно понявший, в какую сторону клонит Хаус, то ли в очередной раз пытавшийся подлизать. — Т-лимфотропные вирусы? — понимающе закивала Кэмерон. Вот она точно поняла — весь ее вид говорил об этом. — На них можно проверить. Прогоните титры, — не смотря в ее сторону, кивнул Хаус и направился к выходу, в клинику. И, как бы ему не хотелось признаться в этом даже себе, он просто сбежал.       Теперь, когда Хаус снова был уверен в том, что убивает сенатора, мысли стали возвращаться совсем не в то русло. К тому же в клинике его ждала женщина, занимающаяся сексом во сне. Это как-то повеселее и поприятнее Кэмерон, которая… Кэмерон. Черт возьми!       В любом случае, это отвлечение было менее действенным и более скоротечным. Небольшой разговор, немного отрицания со стороны пациента (они всегда отрицают) и все. Называйте меня психом, но я вижу некоторую незавершенность. Кажется, Хаус говорил не только о этой женщине и ее бывшем. У него у самого была незавершенность. И дело даже не в идиотской речи, которую придется произнести на идиотском собрании, и точно не в Формане, стремительно приближающемся с обеспокоенным выражением лица… — Отрицательно на Т-лимфотропные вирусы первого и второго типа, — он сделал паузу, — и на все остальное тоже. Это не волосатоклеточный лейкоз. — Хаус рассмотрел результаты теста. И как бы ему не хотелось в очередной раз заставить провести тест повторно, сейчас было предельно ясно. Это действительно не волосатоклеточный лейкоз. — Послушайте, Вы всерьез собираетесь произнести эту речь? — У тебя тоже есть мнение на этот счет? — безразлично уточнил Хаус. — Думал, Вы настолько зациклены на себе, что не способны на такое. Может быть Хаус не стал бы игнорировать это и сказал бы короткое саркастичное «спасибо» в ответ, однако кое-что в этих результатах все же заслуживало внимнаия. — Положительно на вирус Эпштейна — Барр…       Сказал ли Форман что-то после этого уже было абсолютно неважно. Хаус молча всучил ему планшет обратно и направился прямо в палату к сенатору. Нужно было кое-что срочно обсудить…       Посредством довольно непродолжительного — пусть и мучительного для одной из сторон — разговора выяснилось то, что Хаус, в общем-то, и так знал. Все врут. Глупо было решить, что политики — исключение. Кажется, кое в чем Уилсон все-таки был прав. Не заразиться хорошестью Кэмерон было невозможно. Пусть даже чуть-чуть. И то, что из-за доверчивости Хауса пациент чуть не умер, лишь подтверждало очевидное — Хаусу хорошесть Кэмерон не нужна. Она даже была губительна. Но сама Кэмерон почему-то казалась относительно необходимой. Форман и Чейз тоже, но как-то иначе. Все трое (кроме, может быть, Чейза) бросали ему вызов, испытывали его и друг друга, однако перенять что-то Хаус смог бы только от этой наивной идиотки (надо признать, «идиотки» почти в хорошем смысле).       Если прекратить задумываться об идиотских вещах («Черт возьми, она спит с Уилсоном») и хотя бы на секунду сосредоточиться на пациенте, то все довольно просто: Фенитоин и вирус Эпштейна — Барра вместе равняются общему вариабельному иммунодефициту. Однако команду такие выводы не впечатлили. Кто бы сомневался? — То есть Ваш диагноз основан на сочетании распространенного вируса и препарата, который он пил тридцать лет назад, — со всем возможным недоверием и сарказмом уточнила Кэмерон. Но спорить с ней Хаус хотел меньше всего. — Начните иммуноглобулин внутривенно, быстро, — со вздохом спокойно произнес Хаус, даже не взглянув в сторону Кэмерон. Серьезно. Никаких споров с ней сегодня. Разве что… — Станет лучше — я прав. Если умрет — права ты.       Форман уже подскочил, явно доверившись, а Кэмерон продолжала сверлить Хауса раздраженным взглядом. Конечно ни один из этих вариантов ее не устраивал. Признать свою неправоту или убить человека — ни то ни другое не было тем, что она бы предпочла. Наверное, это и было так раздражающе интересно. Чейз признал бы, что ошибся, Форман бы пошел до конца, а Кэмерон… застревала где-то между своей моралью и гордостью. Хаус однажды уже говорил ей, что нельзя быть настолько уравновешенной и настолько доброй одновременно, и сейчас лишь осознал это еще четче. Наверное, потому что сегодня слишком много думал о ней. Эксперимент экспериментом, но это уже слишком. Хотя… не имеет значения: день почти закончился и осталось только разобраться с речью… — Ясно. По-вашему, чтобы что-то изменить, нужны только победы? — улыбнулся сенатор. Он, кажется, понимал, что у вопроса Хауса есть цель, так что просто помог ее достичь. Форман может быть тоже что-то заподозрил, однако ничего не сказал. А Хаус… правда кое-что понял. Да, сейчас он наконец перестал метаться. Все было яснее ясного. Пожалуй, даже странно, что он не смог самостоятельно прийти к этому выводу. — Кхм-кхм, — прокашлялся кто-то у него за спиной, и Хаус повернулся, чтобы посмотреть на вошедшего. Кэмерон. Что она тут забыла? — Я просто хотела еще раз сказать, что я благодарна за речь, — мягко улыбнулась она. Но хорошим лжецом Кэмерон никогда не была. И благодарность — явно не то, почему она пришла. — Я ее еще не произнес, — спокойно парировал Хаус, завязывая никак не желающий поддаваться галстук.       Кэмерон в ответ только усмехнулась и, подойдя к нему вплотную, коснулась его галстука. Сам не зная почему, Хаус убрал от дурацкого куска ткани руки, позволяя помочь ему. Ему определенно не стоило этого делать, он не хотел этого делать, однако что-то в Кэмерон убедило его поддаться. А еще она действительно быстро управилась с галстуком. Наверное, если видишь его, действительно удобнее… — Я знаю, — кивнула она коротко и, явно не желая убирать руки с груди Хауса, поправила лацканы его пиджака. — Почему ты спишь с Уилсоном? — вернулся к своему вопросу из лаборатории Хаус. Отчасти надеясь на ответ, отчасти надеясь на то, что это заставит ее уйти.       Взгляд, который Кэмерон бросила на него после этого вопроса, был не таким раздраженным и непонимающим, как в прошлый раз. Скорее веселым и любопытным. Да, конечно, у нее ведь было время все обдумать… Порой Хаус почему-то забывал, насколько Кэмерон на самом деле умна. — Почему Вас это волнует? — все еще стоя к нему очень близко, вопросом на вопрос ответила она и чуть прищурилась. — То есть не будешь отрицать? — несколько осторожно заметил Хаус. Он не понимал ее, ее действий, то, как она мыслила. Казавшаяся такой простой, Кэмерон оказалась пугающе сложной. — Я не буду подтверждать, — спокойно пожала она плечами и в очередной раз поправила его пиджак, — ответьте на мой вопрос, и я отвечу на Ваш. Это достаточно честно.       Хаус усмехнулся. Он никогда не играл честно — это очень скучно. Тем более с человеком, которому он, кажется, мог проиграть. В данном случае ради изменений ему нужна была только победа. — Почему я тебе нравлюсь? — внезапно перевел тему Хаус. Реакция была удовлетворительной. Кэмерон явно удивилась и почти растерялась. В ее взгляде читалось, что она совершенно не знает, что ответить на это. Даже руки наконец от его пиджака отняла и в защитном жесте скрестила на груди. — Это… какой-то грустный вопрос, — медленно произнесла Кэмерон и посмотрела на Хауса с непониманием, — и ничем не обоснованный. — Правда? — усмехнулся он и наклонился, сократив расстояние еще сильнее.       Теперь их лица находились совсем близко друг к другу, и Хаус мог ощутить ее сбившееся дыхание. Откровенно говоря, он сам не до конца понимал, что делал. Наверное, хотел вывести ее, добиться правды. Хотя бы на один вопрос. Может быть Кэмерон своими действиями выдаст правду? Потому что просто говорить она явно не настроена. Но вопреки ожиданиям Хауса Кэмерон не делала… ничего. Да, дыхание у нее сбилось, и она даже один раз еле заметно нервно облизнулась, но кроме этого совсем ничего. И даже ее взгляд, ставший еще более потерянным, не отражал ничего другого. — Хаус, — тихо выдохнула она. Он не знал, что она имела в виду этим, чего хотела добиться. Чтобы он отошел? Могла бы и сама это сделать. Чтобы сделал что-нибудь? И снова, можно было и самой постараться. И… это было странное решение, но Хаус его принял. Даже если оно и очень спонтанное, но это то, что было ему нужно в этот момент. Для эксперимента конечно же.       Именно ради эксперимента он все же сделал последний шаг и поцеловал Кэмерон. Не так, как он делал это обычно. Слишком нежно для себя, слишком мягко. Просто это было не совсем «Грегори Хаус поцеловал Эллисон Кэмерон». Скорее «экспериментатор продолжил эксперимент». Он хотел добиться от нее эмоционального отклика, чтобы наконец понять ее. А все, что он знал о Кэмерон, говорило, что нежность — то, что отклик в ней обязательно найдет.       Не сразу, но она ответила. Почти потерянно, с очевидным непониманием. Но… она ответила, и вот что важно. Все же он правда ей нравится — Хаус это доказал. Теперь можно просто прекратить это и наконец произнести честную речь…       Но когда Хаус уже готов был отстраниться, Кэмерон осторожно коснулась руками его щек, и он растерялся. Нельзя сказать, что до этого момента он прямо-таки мечтал как можно скорее прекратить целовать ее, в этом не было ничего неприятного, просто… сейчас он совершенно не хотел отстраняться. И будто в подтверждение этого Хаус положил руку ей на талию и прижал к себе посильнее. Черт возьми. — Хаус? — раздался где-то в коридоре неуверенный и усталый голос Уилсона. Кэмерон тут же, словно испуганный зверь, отстранилась, однако все равно сделала это немного поздно — Уилсон как раз заглянул внутрь, — О, я… я помешал, — почти что смущенно пробормотал он, и Кэмерон, прокашлявшись, почти что убежала оттуда. Между Хаусом и Уилсоном повисло неприятное молчание, — Что это было? То есть… Что? — удивленно пробормотал второй спустя несколько долгих секунд. — Не тебе же одному можно делать с ней всякие непотребства, — попытался отмахнуться Хаус. — Причем тут вообще я? Это же ты только что… — Уилсон замолчал, пораженно уставившись на Хауса, — Подожди, ты правда решил, что я к ней подкатывал? — Да, — абсолютно серьезно ответил он. В этом был определенный смысл — эти два идиота-идеалиста (откровенно говоря, эти слова Хаус находил синонимичными) подходили друг другу даже слишком хорошо. Вернее, они были похожи слишком сильно, чтобы… да, верно. Они были слишком похожи, чтобы завязать роман. И почему Хаус постоянно забывал, что и Кэмерон и Уилсон были довольно умными людьми?.. — Это… сильно даже для тебя, — подавив ни то ругательство, ни то смешок, произнес Уилсон. И, если честно, в этот раз он был как никогда прав, — То есть, погоди. Ты целовался с Кэмерон, потому что думал, что она со мной? — вновь сочетая и какое-то раздражение и довольное любопытство, спросил Уилсон почти что с издевкой. Хаус недовольно скривился, не зная, что можно ответить — не признаваться же, что так все и было. — Меня там уже заждались, — со всем возможным сарказмом заметил он и, игнорируя тихо посмеивающегося Уилсона, прошел мимо него.       Хаусу нужно было сказать важную речь, а потом будь что будет. Да, это явно не победа, но по крайней мере не придется идти против своих принципов и говорить то, чего говорить не хочется. Кадди будет в ужасе… О, а в каком ужасе будет Воглер. Конечно он еще будет очень зол, но это мелочь по сравнению с тем, насколько страшно станет этому огромному (во всех смыслах) мешку с деньгами. Как никак, сам доктор Хаус скажет, что новая версия препарата это тот же самый препарат, ничуть не улучшенный. Да… хочется посмотреть в глаза Воглера в этот момент — в ту секунду, когда он будет чувствовать себя униженным, уличенным в обмане. А таковым он будет, потому что даже если все и считают его, Хауса, сволочью, прекрасно понимают, что он честный. Возможно две этих черты даже были связаны между собой.       И результат превзошел все ожидания: гнев и отчаянье Воглера, кажется, пропитало весь зал, неловко замолчавший и никак не желающий вновь заполнится тихим гулом. Будто бы эти люди ждали продолжения, того, что кто-то из стоящих на сцене прямо сейчас громко и весело скажет, что вся эта речь — всего лишь шутка, что это не всерьез. Но Хаус не собирался этого делать, а Воглер вряд ли захочет закапывать себя еще глубже, теряя остатки гордости. И вполне естественно, что он, прожигая Хауса взглядом, что-то очень злобно процедил сквозь зубы. — Я добавил шутку, — спокойно, чуть ухмыльнувшись, произнес Хаус и ушел. Не важно, что дальше будет (а если точнее, Хаус и так прекрасно знает, что дальше будет), его это почти не волнует. Он сделал то, что должен был, и это главное. И даже если Хаус никогда никому об этом не скажет, сенатор стал для него отличной ролевой моделью. Почти «наставил на путь истинный».       Игра на фортепиано позволила остаться в нужном расположении духа — не отправить поток мыслей туда, куда не надо. Это было для Хауса чем-то сродни транса или гипноза (если бы что-то из этого вообще работало): позволяло расслабиться, опустошало голову от тяжелых мыслей, если отрицать их без подручных средств уже казалось невозможным… А еще игра на фортепиано была чем-то вроде хобби, тем, чем Хаус занимался каждый вечер. Именно поэтому звонок в дверь заставил вздрогнуть. И только поэтому. Заглянув в глазок, Хаус обнаружил того, кого он, честно говоря, ожидал там увидеть… Да, конечно. Только Кэмерон могла прийти к нему домой (еще Кадди и Уилсон, но эти двое скорее всего сейчас пытались успокоить друг друга и Воглера). Наверное, не открывать было бы вполне разумным решением, но Хаус был слишком азартным. Войдя внутрь, Кэмерон неловко осмотрелась, и на секунду в ее глазах промелькнул ужас от бардака. Кто бы сомневался — она обожает порядок. — Можете больше не переживать из-за нашего увольнения, — неожиданно посмотрев прямо Хаусу в глаза, мягко произнесла она. Нет, ты же не можешь совершить что-то настолько глупое, — я ухожу. Она говорила так, как почти всегда, когда оставалась с ним наедине: вкрадчиво, спокойно и очень-очень нежно. До одури, до отвращения нежно. Возможно Кэмерон говорила так со всеми, но Хаусу казалось, что это не так. И чем более глупые вещи она говорила таким тоном, тем сильнее его тошнило. А в этот раз… в этот раз Кэмерон превзошла себя. — Нет, — немного устало, но очень серьезно отрезал Хаус. Да, он проводил эксперимент, да, ему хотелось игры, но это не значит, что он позволит ей уйти после того, как она, подумав о чем-то глупом, решила сделать что-то по ее мнению умное. — Мне не нужно твое самопожертвование, — скривившись, добавил он. И это было правдой. Больше, чем от ее тона, его тошнило от этой ее черты. По двум причинам сразу: во-первых, Хаус правда считал ее слишком умной для подобного, и во-вторых, он все еще не мог понять, откуда у нее это вообще, почему она ведет себя так, как ведет. У этого должно было быть объяснение. Будто бы стремясь понять ее лучше, Хаус сделал к ней несколько шагов. Теперь они стояли совсем близко, и Кэмерон, явно не желая разрывать зрительный контакт, подняла голову. — Я просто защищаю себя, — снова слегка улыбнувшись, все так же мягко и почти снисходительно ответила она. Вернее… спокойно. Она сказала это спокойно. И по сравнению с Хаусом, начинавшем поддаваться странным эмоциям, это спокойствие с ее стороны казалось снисходительным. А еще ее ответ… ошарашил. Конечно Хаус понимал, что она делает это не потому что боится увольнения, она делает ради чего-то, ради благой цели, но… защита, тем более защита самой себя… — По многим причинам, если честно, — с какой-то легкой грустью продолжила она, явно заметив замешательство Хауса, — но… думаю, отчасти потому что Вы мне нравитесь, — вернувшись к своему спокойному тону, констатировала Кэмерон. И это звучало отвратительно, то, как это сказала. Так, словно это истина, так, словно это и не нужно было говорить, так, словно это что-то очевидное. Хаус, не зная, что она ждет от него, прищурился. Кэмерон не выдавала своего секрета, Кэмерон просто продолжала быть… Кэмерон, и он все никак не мог ее разгадать. — Почему? — как можно спокойнее спросил он. Она так и не ответила на этот вопрос, а это было важно. Важно, для того, чтобы разгадать ее, важно, потому что Хаус не понимал, что ей может нравится… — Вы резкий, грубый, — начала Кэмерон медленно, — но я думала: все, что Вы делаете — Вы делаете, чтобы помочь людям, — после этого она замолчала, продолжая тепло улыбаться и смотреть ему прямо в глаза. И к собственному стыду Хаус не выдержал, отвернувшись. Он просто не знал, ему назвать ее идиоткой или просто попытаться как следует обдумать то, каким она его видела. Сколько раз нужно было сказать, что ему нравится не лечить людей, а лечить заболевания, чтобы Кэмерон наконец это поняла? — Но я ошиблась, — неожиданно продолжила она, заставляя Хауса вновь посмотреть на нее. На этот раз он испытал искреннее удивление. А еще внутри все почему-то застыло в ожидании, — Вы делаете то, что делаете, потому что это правильно.       После этих слов Кэмерон сделала пол шага назад и протянула Хаусу руку. Она сдалась, отступила, но при этом осталась чертовым победителем. Она осталась загадкой, она осталась… пугающе непонятной. И если весь бред про помощь к людям был настоящим бредом, то правильность… Хаус всегда считал (и до сих пор считает), что все его действия — способ развлечь себя, может потешить свое эго, которое многие считали непомерным, а будут его поступки правильными или нет — не важно. Вот только… сенатор и эта речь заставили усомниться в этом. Все, что сделала сейчас Кэмерон — озвучила мысль, зародившуюся внутри несколько часов назад. Она озвучила мысль Хауса, которую он даже не успел еще сформулировать. И когда она сказала то, что сказала… это звучало правдиво, Хаус находил это правдивым. Кажется, это и было причиной, по которой Кэмерон нельзя было уходить. Она могла быть ужасной правильной занудой, могла говорить так мягко и снисходительно, могла делать что угодно глупое, но при этом оставалась… умной, даже проницательной. Кэмерон по причинам, которые Хаус не мог объяснить, понимала его. По-своему, не совсем правильно, но понимала. — Именно поэтому ты не можешь уйти, — на этот раз уже самостоятельно озвучил свою мысль Хаус, даже и не думая протягивать руку в ответ. Они еще не закончили. Кэмерон нахмурилась, а слезы, блестевшие в ее глазах почти с самого начала, почти покатились из глаз — Хаус видел это. Она не понимала, что он имеет в виду, почему не хочет принять ее выбор. — Я уже приняла решение, — сглотнув, уже не так спокойно заявила Кэмерон. — Я никогда не слушаю, — хмыкнул Хаус. Понимание ситуации принесло ему удовлетворение, хоть и довольно спорное, потому что оно вернуло к почти что забытой мысли — ему нравилась влюбленность Кэмерон. И сейчас он в полной мере осознал, насколько сильно. Она не просто льстила или тешила эго, она… просто нравилась. — Тогда повторю еще раз — решение уже принято, — кажется, начиная раздражаться, покачала головой Кэмерон. — Слышала что-нибудь про эффект наблюдателя? — вновь не слушая ее, медленно произнес Хаус. Он хотел понять, почему она им заинтересована, но… кажется, несколько заигрался. — Наблюдение меняет наблюдателя? — растерявшись, неуверенно спросила она. — Что-то вроде того, — усмехнулся Хаус, вновь приближаясь к Кэмерон и спокойно по-свойски целуя. Черт возьми...