хуже не будет

      В какой-то момент все идет под откос. Это Михаил понимает. Не понимает только, когда именно. Не то, когда ему приходится вернуться в родной город к матери, не то, когда сгорает квартира. А может, когда ему приспичивает выпить ту бутылку водки, перед тем, как просить Лешу сломать ему ногу. Или, когда Крис открывают конверт. Или после двух глотков виски, не идущего ни в какое сравнение с тем, что он пил до. Так или иначе все катится к чертям.       Пускай, будет Крис и конверт.       После целый час все идет, как нельзя лучше: Света соглашается на удивление быстро, её муж оказывается тем еще подкаблучником, а в магазине ему продают после двадцати одного. Хотя последнее можно записать в причины всего произошедшего. Удача прекращается с отказом Ирины. Та либо слишком помешана на правилах приличия и чего-то там ещё, либо ей, и взаправду, доставляет удовольствие собирать пазлы с бывшим мужем. Ну и черт бы с ней — но пить в одиночестве, как говорится, признак алкоголизма.       Ему этого только и не хватает.       Кристина, в отличие от Леши, берет трубку сразу, вежливо интересуется, знает ли он, который час, и соглашается выйти. Скорее сбежать из квартиры, пока никто не проснулся, но это уже детали. Она выходит немного растрепанная, малость сонная, смотрит на него и на бутылку и спрашивает:       — Решили все-таки отметить хорошие новости?       — Ну, а как же? И не делай вид, что сама не хочешь, — улыбка выходит сама собой.       Бутылку она забирает из его руки с невиданным проворством, делает глоток.       Потом идет бар. Крис пьет-пьет-пьет, и даже он немного поражается ее скорости. Даром, что не его дочь, думает он. Музыка играет громко, даже оглушающе. Она заказывает третью подряд рюмку водки, и ему очень хочется спросить: «У тебя точно все нормально?».       — Знаете, я даже очень-очень сильно рада, что вы не мой отец, — говорит она, когда Ковалев пытается решить, что с ней делать, потому что она пьяная в хлам, сам он не то, чтобы в лучшем состоянии. — Вы только не обижайтесь, но отец из вас так себе.       У Кузнецовой есть поразительная способность говорить достаточно связано, наверное, в любой ситуации. Коридорчик, ведущий к туалету, настолько узкий, что ему приходится подзадирать голову, чтобы не натыкаться взглядом на её декольте; и все из-за разницы в росте.       — Ну согласитесь сами, Михаил Петрович. Вы, во-первых, — она поднимает руку и загибает палец; у него отчего-то не получается смотреть на эту руку — взгляд сползает к её вырезу, он думает, что на свидание с тем подонком она оделась поскромнее, — напоили меня. Во-вторых, — она загибает второй палец, Ковалеву хочется возразить по первому пункту, но он молчит; из зала доносится музыка, он старается не пялится слишком откровенно и мимоходом отмечает, что волосы у не темными кудрями ложаться ей на плечи, словно… короче, просто ложаться ей на плечи, потому что и в трезвом состоянии он не очень хорош в поэтических сравнения, — при знакомстве вы разбили мне нос. Синяк, между прочим, еще три недели сходил. А, в-третьих, я бы точно не сделала так, если бы вы оказались мне отцом.       В эффектности ей не откажешь, в этом Михаил не сомневается. Кристина наклоняется вперед и немного вниз — про то, что она выше забывать не приходится — кладет руки к нему на шею, притягивает к себе и целует. Он этого никак не ожидает, если бы ожидал, то точно бы не позволил. Ну или почти точно. Она, все-таки, целоваться умеет и делает это на порядок лучше него самого в её возрасте — видать, было с кем потренироваться. От последней мысли Миша сжимает пальцы, которые чисто случайно оказываются у нее на талии, а потом понимает, что происходит. Отталкивает ее он не резко, скорее с неохотой, уж хотя бы себе он признаться может.       Кузнецова глубоко дышит и смотрит ему в глаза. Он хочет что-нибудь сказать, но не знает что, и молчит, а она начинает смеяться.       — Вы меня извините, — говорит она успокоившись. — Мне, пожалуй, пора домой, а то я ко всем так лезть начну.       Кристина запрокидывает голову, проводит рукой по кудрями; он тоже хочет до них дотронуться, точнее, не он, а выпитое им (по крайней мере, он сам так думает).       — Спасибо за вечер, — говорит она.       — Я тебя провожу.       — А вы не боитесь, Михаил Петрович, что я опять к вам полезу? — она снова смеется; расстояние между ними по-прежнему никакое, но ощущается уже не так.       — Не переживай, потерплю как-нибудь, — отвечает он и улыбается.       Она разворачивается и идет к выходу, а он на секунду жалеет, что разорвал поцелуй.

*

      На этом все не кончается, если бы кончилось, он бы и не придал значения, что абсолютно логично. Все продолжает скатываться к чертям собачьим, и винить в этом можно уже только себя самого. Врать друзьям теперь бывшим было глупо, особенно когда сразу было понятно, что все раскроется.       Понимает он это, когда сидит в баре, а Саша приводит девочек. Миша смотрит только на Кузнецову. Она в том же платье, стоит и поглядывает на него из-под ресниц — на этот раз с легким оттенком вины.       Ковалев язвит, хочет чтобы они ушли отсюда — кому он врет, он хочет чтобы ушла она, — потому что его дружок уж слишком откровенно и недвусмысленно посматривает на нее, и Мише это совсем не нравится.        Они уходят, и он выдыхает с облегчением.

***

      Он стоит один в номере и пытается понять, как они вообще залезли к нему. От попыток думать начинает болеть голова, сильно так болеть. И тогда возвращается она, чтобы сказать ему еще пару ласковых. Миша ее не слушает — в голове и без нее стучит. Он только смотрит: на ней то же платье, что и тогда, с тем же вырезом, волосы у нее опять распущены и вьются-вьются по плечам. Он подается вперед и целует ее, и Кристина, как и он тогда, опешивает и не понимает, что происходит, когда все-таки начинает понимать отшатывается и бьет его по лицу ладонью. Голова после этого у него раскалывается не по-детски. А она стоит и смотрит.       — У меня сейчас не то настроение, что вести хоть какие-то беседы, — говорит он, когда понимает, что Кристина не собирается делать что бы то ни было. — Так что ты или присоединяйся, — он машет рукой в сторону спальни, — или проваливай.       Ковалев не знает, как бы он поступил, если бы она выбрала первый вариант. В тот момент он, в общем и целом, не способен ни о чем чем думать, потому что Крис мало того, что залепляет ему еще одну пощечину, так и хлопает со всей дури дверью, и теперь ему кажется, что по его голове пробежался не один табун лошадей.       Он идет спать.

**

      Кристина подпевает Лазареву, смеется вместе со всеми, отчего ее лицо румянится розовыми пятнами, и выглядит невыразимо живой. Он пытается не смотреть и глотает стакан за стаканом — гортань вся горит, но он продолжает. Кузнецова тоже пьет, и сколько Миша не пытается, он следит взглядом за каждой рюмкой, которую она опрокидывает в себя. Все звуки сливаются в непонятную какофонию, и он понимает, что, наконец, пьян и то, что ему не плевать на Кристину. Он не влюблен в нее, как в Ирину, это что-то другое — абсолютно не здоровое по его мнению, — и это что-то все никак не дает ему покоя.       Все заканчивается уже за полночь, и девочки начинают расходиться, он старается встать из-за стола так, чтобы не рухнуть тут же на пол, а затем вызывать такси и исчезнуть, сделав все максимально незаметно. Он успевает даже дойти до улицы и, немного протрезвев от свежего воздуха, начать набирать номер, когда Крис нагоняет его. Она бросает на него едва ли осмысленный взгляд, растягивается красные — в цвет щекам — губы в прелестной улыбке и говорит:       — Знаете, я согласна. Ну, на то, что вы мне тогда предлагали, — она неопределенно ведет головой и пристыженно кусает нижнюю губу. — У меня родители на даче до самого вторника, и мы можем поехать ко мне.       Она пьяна, ее шатает из стороны в сторону от выпитого, и связная речь никого не обманет. Он по совести — да и по уму тоже — должен отказать, ему все-таки уже четвертый десяток, но он этого не делает. Ковалев чувствует, как абсурдно все идет: его зовут в квартиру, пока там нет родителей, при условии, что эти самые родители ему чуть ли не одноклассники — уж ее мать — так да. Но он не хочет отказывать себе в этом.       Такси все-таки приходится вызывать только в другое место. Кристина садится рядом с ним и чуть не засыпает на его плече.       Когда они доезжают, когда поднимаются на нужный этаж (по лестнице, потому что лифт не работает), когда ключ после трех минут поиска находится на самом дне сумки, когда он закрывает за ними дверь, а она, наконец, целует его, как тогда в первый раз, он понимает, что это будет стоить каждой секунды его дальнейшего стыда за свой эгоизм. Ковалев хочет остановиться сейчас, по-настоящему, честно хочет, хочет остановить ее руки, свои, хочет прекратить ее целовать, хочет уложить ее спать, чтобы ей не пришлось потом жалеть, хочет поступить, как положено, правильно, но существует одна проблема: не останавливаться он хочет сильнее. Особенно когда Кристина стягивает через голову футболку и тянется к пуговице джинсов.       Он не романтик, в чем даже сомневаться не приходится, но смотря на нее, лежащую на его плече и укрытую одним одеялом, он впервые после своего возвращения в родной город чувствует себя счастливым. Заснуть оказывается очень легко, но это скорее заслуга алкоголя.       Утром все перестает быть таким простым, к его превеликому сожалению. Ковалев просыпаться первым, и именно тогда понимает, что все уже до такой степени испорчено, что не исправить. Конечно, он ошибается — потом становится еще хуже. Но это потом, когда Кузнецова просыпаться (ему стоило только попытаться сесть на постели) и открывает глаза, с недоумением глядя на него и садясь рядом.       — Михаил Петрович, — тянет она не то вопросительно, не то удивленно.       — Доброе утро, — тихо отвечает он.       — Доброе, — говорит она и поворачивается к нему спиной — за это он очень ей благодарен, — тянется за футболкой и надевает ее. — Завтракать будете или сразу уйдете?       Крис оборачивается через плечо и поднимает брови.       — Пожалуй, не хочу травиться, — и усмехается.       Ковалев уходит, она не возражает, не устраивает сцен, и все идет своим чередом до тех пор, пока он снова все не портит. Света была ошибкой, ошибкой вдвойне: во-первых у него только начало все налаживаться с Ириной, а во-вторых она мать Кристины. Но, когда Кузнецова говорит, что с ней, когда он понимает, что она знает хоть и не всю, но правду, когда врет ей, он чувствует себя последним козлом. Ошибкой была Света и ложь (алкоголь на удивление в этот раз почти не играет роли); Кристина не рассказывает ничего отцу, Миша смотрит ей в глаза и ожидает увидеть обиду, злость или что-нибудь в этом роде, но натыкается на пустое безразличие. В груди что-то сжимается, но ему явно не до этого.

****

      Дальше будет его отъезд и возвращение в сборную страны. Перед этим, конечно, он обещает им — ей — остаться (он тоже самое обещает и Ире, но перед Кузнецовой совестнее — её он с собой никак не возьмет).       Они вручают ему подписанный мяч, он им — такую новость. У всех опускаются плечи, у всех кроме нее, у нее уголки губ наоборот поднимаются, точно она не сомневалась, что так будет — Миша угадывает эту улыбку, так же улыбается его мать, так же потом улыбнется Ира.       Как будто они думают, что ему нравится всех разочаровывать.       Разговор с Ириной не клеится, и в итоге она гордо удаляется, оставляя его на лестнице в одиночестве. Он решает найти Кристину и уж с ней выяснить все отношения. Ему просто необходимо хоть что-то здесь закончить.       Она обнаруживается в столовой, рядом с кофейным аппаратом и с пластмассовым стаканчиком в руке.       — Нам нужно поговорить, так что не убегай так шустро, — говорит он.       Она отпивает чай ли, кофе ли — под крышкой не разберешь, пожимает плечами и говорит:       — Ну, давайте присядем тогда, — и указывает на ближайший столик.       Миша кивает, ему главное поговорить, а остальное неважно.       — Короче, — выдыхает он, — то, что я уезжаю в Москву, я по-другому не могу…       — Можете даже не объяснять, я знала, что так будет. Да и извиняться за то, что делаете то, что собирались изначально, немного странно, — и ухмыляется типичной ты-ж-мое-разочарование улыбочкой. — Это все?       — Нет.       Она опускает локоть на стол, подпирает голову рукой и подается немного вперед. Волосы у нее заколоты наверху, и ему остаются только две-три кудряшки у лица.       — Мы так и не обсудили, — он поднимает взгляд и возвращается к темной пружинке, свисающей над ее левой бровкой.- То, что было между… — он замолкает.       — Между вами и моей матерью или между вами и Ириной Константиновной? — она делает еще глоток и совершенно не улыбается. Он, наверное, ей благодарен. — А может то, что было между вами и Лелей? Выражайтесь конкретнее, Михаил Петрович.       — Между нами, — Ковалев как-то скромно опускает глаза, чувствуя себя на удивление жалким.       Пластмассовый стаканчик всхрустывает в руках Кристины, ладошки у нее слегка подрагивают, и он сильно надеется, что ему не кажется, и она действительно еле сдерживает свои эмоции внутри.       — Разве это имеет значение сейчас? — она вскидывает брови, пытается улыбнуться — благо выходит отвратно и девушка бросает попытки. — Разве что-то изменится, если я скажу, что это, — Кристина на секунду сжимает губы, — значило для меня многое или напротив — ничего? Разве вы вдруг из-за этого решите остаться здесь? — она задирает подбородок и заглядывает ему в прямо в глаза.       — Нет, — говорит он на выдохе и ждет, когда она опять ухмыльнется.       Кузнецова не ухмыляется. Она молча ставит стаканчик на стол, резко встает, отчего кудряшки забавно вздрагивают, и шепчет:       — Возможно, будь я более эмоциональной и порывистой, я бы обняла вас на прощание.       Ковалев смотрит то на недопитый кофе, то на уходящую Кристину, она не оборачиваются, и в эту минуту он никак не может вспомнить, чего такого было в Москве, чтобы так рьяно желать туда вернуться.       Но зато он точно уверен, что хуже уже не будет.