Прошлое минувшего

      Сказочная зима и звон, кажется, всегда царят здесь, в столь загадочной, вроде бы даже совершенно невозможной колокольне Вампа. Навряд ли представлялась бы возможность вообразить нечто подобное в мире, который населяют всемирно известный Краш Бандикут… и множество таких же, как он, ведь с его энергией и завидной подвижной гиперактивностью казалось возможным быть везде и сразу, даже несмотря на свою телесную единичность. Но сейчас ни его, ни кого-либо из его недругов или приятелей не наблюдалось. Могучие конструкционные массивы возвышающейся почти что до небес колокольни преданно стояли на страже непоколебимой тишины – та стихия, то самое царство, в котором оно себя же воздвигло и возвеличило; самодовлеющее, оно будто чуждалось всякой помощи со стороны.       Конечно же, Абсолют тишины неподвластен никакой мыслимой, то есть реальной, объективно существующей стихие, равно как не снискать этого Абсолюта во всём мире. Но тишина обладает весьма дивным своеобразием, стоит только «понаблюдать» за ней, – а она, между тем, не из тех, кто выставляет себя напоказ горделиво, влюблённым, неотрывным взглядом созерцая среди сверкающих переливов зеркальных отражений. Вообще, тишина и её абстрактные способы интерпретации и восприятия – далеко не самые актуальные темы для бытования в вышеупомянутой вселенной, ведь конструкция внутри колокольни устроена таким образом, чтобы организовывать здесь сумасбродные, головокружительные гонки, а не внушать всякого рода вольнодумные веяния. Однако, даже невзирая на этот известный факт, свойская тишина царила здесь, а отголоски сказки, может быть даже и наивно надуманной, рассеяно, но, всё-таки, вдумчиво блуждали по закуткам и укромным уголкам звенящего исполина, приводимого в движение другим не менее могучим движением – размеренным и размашистым вращением механизмов.       На степенно раскачивающихся инкрустированных колоколах, ограде и на поверхности проезжей части – вытянутой и непривычно круто изломленной деревянной дороге, составленной из сочетания длинных, утолщённых и крепких деревянных брусков – лежал снег, оберегая колокольные просторы от всевозможных беспокойных воспоминаний о гонках. Он укрыл вдавленные с особым нажимом следы тёртой либо даже прожжённой до самых покрышек резины; а это явно не единственные наносы, оставленные в ходе жарких, вопреки царящему времени года, заездов. Всё здесь впитало памятные события, и интересно подумать, что места, от природных до созданных человеком, обладают памятью и, наверняка, хранят её надёжнее человека, хотя перед временем всё когда-то становится бессильным и потому покоряется… Но важно иметь в виду, как придётся покориться: смиренно, с досадой, понуро и обречённо склонив голову, или же прямо наоборот – с гордо поднятой головой, либо чуть скромнее, но в любом случае ясно сознавая и принимая эту пору, эту неотвратимую, естественную пору. Память, воспоминания – от отрывков и скудненьких огрызков до целых полотен, панорам, пейзажей – и Время… Их единство нерушимо и неоспоримо; даже ежели сильно захотеть, изо всех сил напрягшись, результат… заставит себя ждать. Как долго? Время покажет.       Сквозь все эти тонкости, разрезая смысловые оттенки и их цепкие хитросплетения, нёсся зверь – всего один, а не целое стадо, с которым приходилось мириться всем немым обитателям и стражам колокольни, следящим за тем, чтобы поддерживался внутри сыздавна заведённый порядок, то есть исправное движение механизмов и всех движимых частей, а вместе с тем и нерушимое их единство, способствующее непрекращающемуся движению, без которого жизни здесь, как и во всяком часовом механизме, не будет. Теперь становится любопытным, насколько часовое воплощение Вампа помнит незваного гостя, точнее гостью – не недруга и не приятеля Краша, а ему родного бандикута – Коко, сестру на все времена и самые непогожие, суровые дни.       Вытянутый карт со спойлером (для матёрости) и скругленным, не то плавно, не то резко съезжающим вниз, как горка, передним бампером, выглядящий заправски гоночным, когда-то щедро подаренный императором целой планеты, желавшим, как и все его кисло-болотного зелёного цвета прихвостни, излагая на наш манер, хлеба и зрелищ, подозрительно неторопливо переползал с одной части колокольни в другую. Только карт перекрашен во вкусный сочно-розовый и резина зимняя, а сама лихая водительница в облачении согревающей и тело, и дух куртки с элементом незамысловатости синтепона, нежно-розовая, словно из сливок сделанная лыжная шапочка с характерным присутствием пушка-бубенца на «навершии», низ – чуть мешковатые, кажущиеся пышными и упругими болоньевые штаны в цвет и по комплектации одежды, и в довершение личный каприз владелицы – кроссовки в мехах, не создававшие в сравнении с остальными элементами одежды впечатление о сохранении тепла. Глазами легко обмануться, – а происходит это нередко.       Всё в колокольне было в недоумении: разъезжало нечто с претензией на модный вкус и странноватое, некое подобие сахарной пудры, замешанной в сиропе не совсем ясной «ягодной породы» – это впечатление, причём довольно отдалённое и своеобразное для обычного взгляда, мог навеять изощрённый ум, либо же разгулявшаяся фантазия. Для последней был и всегда есть простор для бескрайних и дальних полётов. Каприз «жителей» колокольни мог теперь удовлетворить разве что факт неспешной езды, которая не отдаёт ни малейшей тенью гоночного азарта и безрассудства, бросающие вызов правилам дорожного, стоит отметить безопасного, движения.       Гостья ехала так, словно заблудилась, свернув не туда (если, конечно, вообще возможно ошибиться целым порталом, ведущим на трассу, а иначе – в целый неповторимый, непохожий один на другой мир). Колёса осторожно подбирали мелкие снежные частички, впитывая их в себя. Впрочем, снег не пытался прочно ухватиться за поверхность резины – не иначе, свободолюбивый и самостоятельный, но раз есть возможность прокатиться, пусть и не с ветерком, грех ей не воспользоваться, ведь не известно, когда сюда заглянет гоночная прорва в составе лихих и непокорных мустангов – железных али стальных коней, рьяно скачущих под капотом, так и норовящие оттуда выпрыгнуть изо всех сил и помчаться своим ходом, не повинуясь ни тактам двигателя, ни диктату руля наездника.       Коко неспешно колесит по безукоризненно ровным брускам, в рядах которых такой же безукоризненный порядок. Гонок здесь будто и не бывало вовсе: кажется, ни один из них даже и с места не сдвинулся за всё то время, которое им довелось пережить. Это было явно к лучшему, ведь владелица укрощённого сегодня скакуна незначительной, тихоходной скоростью наконец-то могла осмотреться по сторонам. Сегодня была музейная поездка, только без гида. И ведь сразу видно по её блуждающему, мечтательному взгляду малость проказливо и затейливо искрящихся зелёных глаз свежей травы и летней листвы и едва заметным движениям головы, что гонка – самое последнее, о чём ей именно сейчас будет думаться. Будут звучать и видеться одни только воспоминания, отголоски уже отгремевшего «торжества».       Постепенно она поднимается выше и выше. Если не спешить и не нестись сломя голову верхом на четырёхколёсном скакуне, взаправду ощущается некое подобие восхождения на гору, а лучше сказать на скромную (из-за невысокости) возвышенность. Громко звучащее слово «покорять» уже не умещается в этом контексте, ведь пропадает этот жгучий, долгоиграющий вкус… «Мисс Бандикут» знала, куда заглянуть в поисках желанного отдохновения.       Малость поёжившись, не совсем одобрительно косилась на враждебно вращающиеся возле проложенной дороги объёмные стальные механизмы, способные изничтожить и размазать по поверхности любые органические и неорганические соединения – любую материю, одним словом. А внешне «хищник» стальной выправки выглядит неопасно: механизмы, точнее их зубцы как-то лениво и громоздко двигаются, словно вразвалку, но Коко прекрасно знает, насколько их медлительность обманчива, особенно на высокой скорости: тогда их громоздкость и медлительность вмиг становится до жути опасной, так что огибать их во время сумасшедшей езды – искусство, требующее мастерства и сноровки, а те, в свою очередь, обретаются долгой неутомимой ездой и заучиванием каждого поворота и манёвра. Благо, сейчас ей не приходится обременять себя этими мыслями, ведь можно преспокойно проехать мимо... и поддразнить немного, ребячески высунув язык.       Слева изгиб второго опасного такого механизма почему-то обделён оградой, что опасно во время бешеных гонок на соответствующих скоростях, но очаровательно, ежели просто проезжать мимо. Встречает уходящая вдаль зимняя синева, чуточку печалящая своей пустотой. Картину спешат разбавить мчащиеся железные тележки; словно трутни, они целеустремлённо колесят по тонким рельсам, минуя опасные высоты, не зная ни страха, ни отчаяния перед осознанием, что стоит им ненароком сойти с проложенного пути или путь этот попросту оборвётся… Кажется, Коко что-то любопытное на этот счёт подумалось, мол эти тележки явно разбираются в гонках, и наверняка друг с другом состязаются, иначе бы такая скука им здесь была, ведь с колоколами и механизмами взапуски не погнаться, ибо какие они им могут быть соперниками.       Её ищущий взгляд притягивает сочная палитра фруктов вампа, как будто бы варящихся под всей колокольней в специальных соединённых друг с другом деревянных чанах башенной конструкции, одноглазо выглядывающих из плотно закрытых люков. Тонкие струйки паров как-то мечтательно исходили от кипящей гущи, нежно касаясь трёх объёмных плоских шестерней, вращающихся одна под другой, едва заметно соприкасаясь друг с другом (хотя ощущение соприкосновений оставалось сомнительным даже для вооружённого и пытливого взгляда). Гонщица хитровато хмыкнула, надменным взглядом смерила коварные шестерни, кружащие в такт другу в манящем однотипном танце, и поехала менее удобным, но надёжным путём, который особенно круто возвышался над шестернями, и заставлен по бокам ящиками с вечно золотистыми вампа.       Доехав до арочного проёма, она остановилась рядом с прокладками турбо ускорения. И вновь заветная синева, обильно украшенная снежными крупицами, которым так и хотелось закружиться в белоснежном вальсе, воплощаясь в образе пористого, воздушного снеговика, возникающего в воздухе вопреки земному притяжению, не зная и попросту игнорируя ограничительные, суровые и оттого ворчливые постулаты физики. Сопки с заснеженными верхушками напоминали куличи. Ассоциация, вызванная убедительной похожестью, заставила (прям-таки заставила, принудив) девочку «из сахарной пудры» облизнуться: сейчас явно бы не отказалась от одного такого… или от парочки – только знать меру, ведь фигура сама за собой следить не умеет, ей в этом всегда нужна неотложная помощь. В карт её потом с натугой заталкивать не вызовется никто. Этим мыслям и рисовавшейся комедийной картине Коко усмехнулась, иронично закатив глаза и кокетливо махнув, словно веером, кистью правой ручечки.       И затем взгляд плавно спускается, а затем величественно восходит к центральному звену, ядру, квинтэссенции могучей постройки – центру колокольни. Коко аккуратно съезжает «под напором» безудержного, едва контролируемого ускорения (видать, с непривычки), требующего, прежде всего, силы воли, дабы укротить и присмирить, тем самым обуздав эту спонтанную, резко возникающую стихию, а иначе быть беде, вот как этой: по известному принципу одних и тех же грабель, особенно задумчивая именно сейчас наездница чисто по выработанной привычке не снесла удивительно картинным образом стоящий, точнее даже желающий стоять и никому не мешать деревянный ящик с восклицательным знаком, выделенным оранжевым, как её шёрстка, полужирным контуром и нанесённым на всех его гранях. Пискнув, она чудом вывернула в сторону. Насупившись, злобновато фыркнула и, хохотнув по-хулигански, пнула ещё одного коварного некоренного «жителя» колокольни. Тот рассеянно сдвинулся с места, упав на бок и, понятно дело, оттого сместившись с центра. Он, однако, не сломался, просто отшатнулся, – а ведь он рабочий, с сюрпризом. Хорошо, что не сработал – ни он, ни его таящийся внутри сюрприз: она прекрасно помнит его коварство и будет помнить всю свою долгую приключенческую жизнь.       Беззаботно забывая об угрозе на пути, игривым взглядом зелёных глазок она поднимается снизу вверх. На глазах при таком бесхитростном скалолазании сразу же оказывается могуче раскачивающийся большой колокол. Из этой части колокольни, предположительно считаемой центральной, с некоторой периодичностью доносился мелодичный звон. В придачу к этому, звон казался эдаким зовом из прошлого, звуча как будто по заветам давних, давно ушедших времён, уходя в дали, следуя по путям предков. Вряд ли бы кому подумалось увидеть здесь сестру Бандикута – современного подростка, находящегося в окружении продвинутой электроники и технологических свершений, сияя в ореоле, создаваемом цивилизациями и прогрессом. Можно вечность занимать себя перечислением её собственных резонов в пользу того, чтобы приехать именно сюда. Было бы ей с кем этим поделиться… а мысли и слова к ним приложатся.       Ещё один внушительный подъём по брусчатой дорожке, ведущий в гущу событий – пожалуй, наиболее движимое место в колокольне Вампа. Малость неуклюже танцуют вальс огромные плоские механизмы, разнося по всему простору механические отзвуки исполняемой им песни, – хотя и немелодично, но бесперебойно и беспрестанно, символизируя тем надёжность, а ещё, пожалуй, самое дерзкое, смелое – противопоставленность времени при одновременной гармонии с оным. Дорога огибала то, что было в центре своего рода башни. Благо, над устрашающей бездной не менее смело и решительно проходит подвесная дорога – точно такого же изготовления, как и основная. Цепи крепко держали небольшую нависшую конструкцию – обрывок дороги, будто бы исчезнувший частично во времени и оттого сместившийся наверх.       Чтобы забраться, пришлось набрать скорость, поскольку подвесная дорога находилась не на расстоянии вытянутой руки относительно основного пути, который был и есть единственное средство, лучше сказать способ сообщения с этим «отшельником», решившим свернуть с основного (не сказать что́ истинного притом) пути. Звериный нрав гоночного карта двигательным рёвом жадно впился в размеренную тишину, издавна жившую в башне, и, разрезая её в клочья, победоносно понёсся стремглав деревянному трамплину – своего рода недоразумению, так как единственный выглядывал из-под дороги, своим присутствием дав протест ровной, хотя и относительно, и прямолинейной дороге. Без привычного силового ускорения не обойтись, а значит резине пришлось малость поднапрячься (в конце концов, не три и, уж тем более, не больше кругов предстояло сегодня вынести ей), вместо скрипа, визга или скрежета глухо и неуклюже тарабаня, словно палочками по поверхности барабана. На мгновение сухопутный транспорт превращается в вольную бескрылую птицу, буквально впорхнувшую на кажущуюся для обычного, неопытного взгляда недосягаемую подвесную дорожную поверхность.       Приземление оказалось в сопровождении мощно прогремевшего удара, могущего спустить подвесную дорогу, что называется, с небес на землю; та, впрочем, если бы могла, высокомерно отнеслась к тому, что её потревожили, даже не пошатнувшись, ни единой своей частью не дрогнув. Зверь затормозил, усердно затарабанив по брускам колёсами, как палочками по ксилофону. Прозорливая светловолосая гонщица ловила остатки угасающего рёва, эхо которого растворялось в бесконечности простора, хранимого временем и неразгаданным молчаливым ожиданием, маскируемым под дисциплинированным вращательным движением механизмов, которое успокаивало и гипнотизировало, отвлекая от многих, даже самых тревожных и беспокойных мыслей. Впрочем, это не про сегодняшнюю гонщицу.       Её взгляд закружило в исследовании окружения. Возможно, это любопытство давно одолевало её, но гоночный азарт и его императивы, не терпящие ни рассеянного взгляда, ни отлагательств, заглушали томящиеся в застенках запретов мечты и желания относительно колокольни. Всадница оставила неутомимого зверя в покое, вдумчиво поглаживая его по округлому капоту, отходя от него и подступая ближе к краю, на котором она и расположилась, малость поёжившись: бруски отдавали холодом, пробиваясь сквозь тепло одежды и всего тела. Но это нисколько не озадачивало, ведь всего пару мыслей о чём-то своём и тут же забывается всякая невзгода, а тем более такая мелочная (однако, это сейчас она мелочная).       Она внимала невербальному диалогу зубчатых механизмов и колоколов. Напротив неё два оконных проёма в отдающей холодом чисто даже визуально каменной стене. Этот цвет – серый, смешанный с оттенком не то земляным, не то пыльным, зацементированным холодом разгульных ветров. Сегодня ветер не отличался порывистостью, вёл себя лениво, словно в самозабвении, лишь время от времени вспоминая о необходимости, причём непонятной ему самому, заглядывать внутрь колокольни, а заодно заводить единственного видимого гостя – снежные крупицы, которые так картинно падали вниз, минуя оконные проёмы, суженные у верхушки, в стене. Это была немая постановка для случайного, но чуткого и наблюдательного зрителя. Вот он и нашёлся, точнее она, уперев руки в коленки, а затем, немного погодя, поджав ножки и несильно обхватив их руками. Мечтательность – непривычная в ней черта, так редко либо вовсе не видимая во всей череде, часто хлопотливых и насыщенных, дней.       Взгляд бросился в один из оконных проёмов. Там кто-то есть? Показалось ли? Да вряд ли. Слегка насупившись, как бы в предвкушении долгожданного старта, и сощурившись, она пыталась углядеть таинственное нечто, существовавшее либо наяву, либо только в её воображении, которое, как аппетит, успела нагулять. Как бы то ни было, колокольня горазда подносить невероятные сюрпризы – и надуманные, вымышленные, для пищи ума, и, вместе с тем, вполне осязаемые, реальные.       – А который сейчас час?       Присутствие голоса среди немоты механизмов, блуждающих ветров и колоколов неожиданностью своей всегда вызовет испуг, даже невзирая на то, с каким спокойствием и как равно он прозвучал. В случае с Коко испуг перерос в нервное напряжение, сравнимое с нагнетанием двигателя. Она непроизвольно дёрнулась, сорвавшись с места, невольно готовясь с воплем отправиться в последний полёт. Испугавший поспешил на помощь, моментально схватив её за руку. Выпучив поистине жабьи, округлые от испуга глаза, Коко жадно хапала ртом воздух, а для довершения композиции нервно смешливо хохотнула и дрожащим сдавленным голоском что-то протянув. Для неожиданного собеседника началась занимательная игра в шараду: угадывал то, что она силилась сказать. В итоге некоторых усилий и почти целой минуты разбора получилось: «Не страшно, ни капельки, д-даже не спгалась». На радость собеседнику, дар речи «не испугавшейся» чудом вернулся к правообладательнице.       – Тропи? – Не пыталась отличиться оригинальностью Коко, швырнув в него по инерции от испуга вопрос, требующий, исходя из звучания, сиюминутного ответа.       – Да, он самый. – Тихо и монотонно отвечал он. – Здравствуй, Коко. – Тень улыбки скользнула по его всегда загадочному лицу. – Прости, что мой банальный вопрос так тебя напугал. Думал, глупые шутки в почёте.       Она настояла на том, что ничуть не испугалась и страх ей неведом, капризно ворочая носом. Знаток Времени и хранитель фундаментального его существа настаивать не стал. Он вообще всем своим видом навевал холод, но не кусачий, наоборот, невраждебный, спокойный, лишённый претензии на безразличие и самоотрешённое состояние. Он наверняка знал, что страх ей, может, и неведом, а вот беспокойство – чуть ли не вторая натура; оно-то и заиграла лихими ноткам в её «ничуть не обеспокоенном» голосе.       – Ты ведь, ну, мог, это – рассеянно показывала она, с силой тыча в прожорливую яму, переводя взгляд на него да на себя. Тропи поспешил отмахнуться от мысли, которую она продолжала доносить до него шарадами (слова отказывались помогать изъясняться ясно).       – О, не-не, – выставив перед собой руки, неспешно помотал Тропи головой, – ты так обо мне плохо не думай. Даже с оглядкой на дела прошлого… – И призадумался.       Она поспешила заметить его внезапную задумчивость и недвусмысленное, опять же для неё, умолчание. Бороздящий окружность часов и следящий за ходом стрелок почувствовал, что его застали врасплох.       – Э, может быть – с деланной уклончивостью подал он, – но я так лишь, вспоминал просто.       – Да, и я – поспешила разбушевавшаяся сестра Бандикута избавить человека от объяснений.       – О былой вражде? – Как бы между прочим, ненавязчиво уточнил Тропи.       – А она может быть былой? – Заиграв бровями, словно смычками, поспешила ненавязчиво уточнить Коко.       – Нынче она соревновательная, мне кажется. А с кем ты тут соревнуешься?       – С собой – смешливо подобрала она.       Тропи решил, что череда вопросов перевесила в его сторону. Однако, чтобы не показаться в диалоге тривиальным, взял неожиданностью:       – Здесь? Тут же скука смертная.       Коко показалось, что в этот момент разговор сложился «не так», то есть вопреки её ожиданиям и… так уж и быть, устоявшимся представлениям – как-то так могла она обменяться с собой чисто внутренними репликами. Говоря коротко, она бы скорее заявила об этом… Но Тропи…       – Это мне и надо сейчас. Подумала, что вокруг меня сплошная суматоха. Голова надувается, как воздушный шар. С ума готова сойти.       – Могу понять: – вдумчиво тянул Тропи, поглаживая длинные, как струны, усики сома, что из подбородка его выглядывают, – нелегко даётся быть роднёй Краша.       – Мы теперь целая семья – с гордостью ввернула Коко, сопроводив восторженным жестом вскинутой в сторону правой руки.       – Ах, ну да, с вами же теперь… – силился вспомнить Тропи (если, конечно, помнил) имя. Стал пытливо щёлкать пальцами, несильно жмурясь.       – Ещё один бандикут – просто загляденье, подарок в супер расчудесной обёртке, герой с большой буквы и всякое такое, что он о себе думает и заставляет думать остальных.       Тропи вежливо дожидался уточнения. Коко поняла не сразу, перебив диалог утробным напеванием какого-то мелодичного мотива.       – А, так, Кранч же, Кранч.       Тропи повторил, несколько раз, как бы служа эхом, продолжающим её голос.       – Столько всего происходит вокруг, даже не успеваю следить – поделился впечатлением он после секундного молчания. –Старею, кажется.       Его встретил малость растерянный взгляд странницы, заблудшей в густом, непроглядном лесу. Это заботливость и участливость, которые пробиваются через ограды в форме юношеского максимализма, бунтарства, жаркой оппозиции и противопоставленности бедам и невзгодам. Но чего менее всего ему бы хотелось, так это быть причиной обращённого на себя этого самого взгляда, в связи с чем поспешил добавить:       – Могла бы его и позвать посостязаться. Мне кажется, он на дороге неуклюж… Гм, как и в жизни в целом – иронично прибавил размышляющий сейчас не над Временем, а над мыслью о семье.       Она захихикала, улыбчиво глянув на него. Тропи всё это время как-то монументально стоял, словно памятник – всему, что временно и безвременно: наверняка это была естественная необходимость держать величественные владения колокольни под надзором, – чтобы поддерживать баланс в заведомой несбалансированности. Стоит заметить, что Коко не поинтересовалась его присутствием, во всяком случае пока что.       – Я… – неуверенно протянула она.       – М? – Терпеливо, но с нескрываемым любопытством осведомился Тропи, на сей раз глядя прицельно на неё, что несколько сбивало её с толку.       – Мне кажется, я могу что-нибудь не то взболтнуть.       Тропи поспешил её уважить, настраивая разговор на нужный, то есть самый какой не на есть дружелюбный лад:       – О, этому крепкому бандикуту будет не в обиду то, что ты про него можешь «не то взболтнуть» – учтиво сослался он на её слова, деликатно их проговорив.       Мысль повисла в воздухе. Тропи, не совсем поняв самого себя, стянул губы в плоскую полоску, едва заметно округлил глаза и, подумав, выдал правленую версию.       – Вернее, нет, конечно же, можно обидеть, это да; как известно, словом и убить можно, но…       И снова небольшая осечка: «убить» сразу навело на курьёзный инцидент, с момента которого случилась их встреча. Тропи натружено выдохнул, призывая всем своим видом к здравомыслию и спокойствию, как на занятиях йогой. Коко понравилось сравнение: хохотнула, одобрительно покивала и, понимая обстановку, оторвала от Хранителя Времени свой взгляд, иногда способный делаться неописуемо испытующим, дезориентируя, ведь это так идёт вразрез с её миниатюрностью и стройностью. Но принцесса натаскана жизнью, в которой зачастую приходится рядиться в боевой окрас, готовясь к очередному противодействию коварным и изощрённым силам зла, а тем более – делать это обдуманно, а не нестись без задней мысли, думая «А, и так разберусь» (а такие индивиды в семье наблюдаются в известном штучно количестве).       Пока он пытался подобрать слова так, чтобы звучали они складно и невраждебно, она начала мягко и беззаботно, только бы скрыть нечто для неё постыдное или беспокойное.       – Здесь я с Кранчем впервые и каталась. Он и так сам по себе с характером.       – Вся его наружность так и говорит об этом – подбодрил рассказчицу Тропи. Он был весь во внимании, не намереваясь более перебивать её своими вкраплениями: механизм заработал, притом практически без каких-либо усилий с его стороны. Он лишь скромным образом задал направление.       – Я вспоминала этот первый заезд. – Мечтательно улыбнулась, внимая ветру и редким постукиваниям механизмов, полузакрыв глазки. – Боже, как тут всё было для меня непривычно! Вроде ровная дорога, но потом она берёт и резко предательски сворачивает совсем в другую сторону. Эта дорога просто отказывалась слушаться! И руль, и колёса – всё выходило из-под контроля! – Засмеялась самой себе, своим воспоминаниям, показывая неуклюжие жесты при вождении. – И вон тот чудовищный ящик – указала в его сторону; Тропи повернулся, чтобы посмотреть, устремив усердный и, конечно же, всегда вдумчивый взгляд. – Н. Джин тогда наехал на него. Чудом увернулся от распахнувшейся прямо посреди дороги ловушки. А я вот заглянула в пасть бездны – ну, точнее, мой карт. – Посмотрела на четырёхколёсного смельчака как на страдальца и, вместе с тем, бывалого героя, гордо подняв голову. – Эх, если бы не Аку, с гонками пришлось бы попрощаться. Но я никогда не вешала нос. А вот сейчас сижу и думаю: вот больно надо нашему мудрейшему духу выручать нас из всех этих неприятностей! Только для этого и живёт, ага. Это ж такая головная боль… Ну, в его случае масочная боль, хе-хе! Но об этом не думаешь, когда пришлось отстать. Все соперники смеялись надо мной, проносясь мимо. На мне поспешили поставить крест. Но верзила Кранч всё равно верно держался наплаву: хищно ухватился за первое место и никому не отдавал всю гонку. Мне же удалось догнать только некоторых злыдней.       Одёрнув себя, она несколько виновато, глупо хихикнув, оглянулась на верного слушателя. Тот помотал головой, дав понять, – ничего, всё как есть сказано.       – Да и на эту дорожку едва удавалось залететь. С горем пополам мне этот трюк с прыжком давался – досадно чеканила она, хмурясь, словно ребёнок, которому не купили то, что он так яро и настойчиво выпрашивал у родителей. – А углы, как этот – она указала на выезд, ведущий далее по дороге, а затем – к резкому обрыву, крутому спуску в колокольне – сводили с ума. Может, тебе это не совсем интересно… или вообще не интересно…       Тропи продолжал внимательно слушать, проникнувшись величием простора колокольни, по-прежнему стоя монументально, сложив руки друг на друга. На сей раз он глядел довольно серьёзно, отчего могло сложиться впечатление, что судья заслушивает чьи-либо показания по делу. Возможно, её смущала неопределённость: не то он осудительно глядит на неё, держа наготове молоток вкупе с репликой «Признать виновной», не то вовсе думает сейчас о своём. Неловкий момент разрядили её слова:       – Ведь ты же профессиональный гонщик.       Он помолчал, умышленно отвёл себе пару секунд для деланого раздумья, чтобы прыснуть смешком, а затем и умеренно рассмеяться, в точности походя на вращающийся механизм, затрясшись от смеха почти всем телом.       – Скажешь тоже! Профессиональный – иронично просмаковал он, сопроводив эдаким театральным жестом. – Да уж куда там. Если ты боишься иногда что-то не то взболтнуть, то я иногда могу специально чего-то не говорить, а то и вовсе не заводить разговор. Вот много ли ты обо мне знаешь?       – Ну-у-у, скаже-е-м… – тужилась она вспомнить, собирая из, непонятных ей самой, обрывков паззл.       – Кроме того, что я Мастер Времени и создатель машины Времени – поспешил он отрезать пути к отступлению, выставив резко вперёд указательный палец правой руки, словно пронзая шпагой соперника во время фехтования.       Коко вяло просела, подавшись назад: и вправду, добавить было нечего.       – О чём я и говорю. Так что здесь не так с углами? – Поспешил он вернуться к её рассказу.       Сделав вдох и несколько удручённый выдох, сдобренный её золотистой, лучезарной улыбкой, продолжила:       – Да ничего, это со мной всегда всё не так. – И шёпотом про себя добавила, уткнувшись личиком в коленки: – Это точно от Краша, стопроцентно. – Вяло помотала головой.       Тропи, не сходя с места, демонстративно подался вперёд, рисуя собой воплощение любопытства и желания знать столько, сколько возможно.       – Вот на этом срезе я всегда цеплялась колесом или тёрлась корпусом карта. Тот капризно откидывало в сторону, а меня трясло, как будто я на корабле с особым мастерством вписалась в скалу или билась о рифы. С этого угла и начинались все претензии к себе как к гонщице, потому что я вообще не понимала, что творю и куда подевался весь опыт с командных гонок.       Подумав, прибавила:       – Не знаю, кстати, почему они тогда, впервые ещё когда были, назывались командными. Командные гонки были как раз здесь.       Сказав эти мысли вслух, будто только самой себе, она улыбнулась шире обычного. Неспешно встала и зашагала по подвесной дороге. С такой беспечной походкой ей недоставало в руках разве что лукошка: портрет «Красная Шапочка идёт по грибы». Тропи неспешно отмерял шаги, словно измеряя общую длину судьбоносной дороги, вернее её части, ведь она помогала сократить путь.       Она встала у выпуклого края, на котором прерывалась подвесная дорога. Вперёд устремлённо глядела специальная выпуклость, чтобы усилить прыжок и поддать после приземления заветную скорость. Её взгляд устремился в сторону главного безголосого стража колокольни – громадной каменной горгульи с воспламенёнными округлыми глазами. Взгляд этих огненных очей, что острее ястребиного, яснее и ярче погожего солнечного летнего дня, улавливал даже самое незначительное движение: намётанный на мерном и слегка скучноватом, отчасти ленивом вращении механизмов и колыбельном покачивании колоколов, этот взгляд ловил микроскопические частицы секунд и всяких мгновений, проносившихся в колокольне – вместилище Времени и его потоков, просекающих конструкцию насквозь и соединяющиеся здесь, в башне.       Коко снова поёжилась: в этой части дороги уже блуждали ветра, и хотя слабые, в них чувствовался пронизывающий холод и даже пренебрежительное отношение ко всему живому, нежному и тёплому. Она скованно прижала к себе руки, затрясшись. На помощь поспешил Доктор Эн Тропи, протянув ей целительное средство: из-за спины показалась вытянутая рука в облачении крепкой ярко-оранжевой железной перчатки, обычно могуче держащая длинный резонирующий камертон безукоризненного металлического звона и блеска, вместо которого поместился продолговатый стаканчик, выполненный из тёмного дерева и с инкрустацией, как у колоколов. Её тут же согрел вид и запах напитка.       Тут же сообразив, откуда питьё, она настороженно поинтересовалась, безопасно ли это употреблять внутрь.       – Безопасно и полезно. Я всё думаю изучить этот диковинный фрукт. Должны же наши исследования быть посвящены чему-то плодотворному, а не только тому, как друг друга извести на измор.       Плодотворному: о плодах плодотворно – всамделишнее название статьи. Чуть слышно хлюпая, Коко удовольствовалась поистине магическим вкусом. На сей раз и в ней любопытство заиграло. Откуда стаканчики? Для них тут места нет вообще. Снизу подвесной дороги, прямо напротив крупной, глубокой деревянной бадьи, в которой варился фруктовый сок золотистых яблок – поспешил ответить угостивший. Заманчивый тайничок для ищущих, проницательных и находчивых.       – Даже не горячо – с удивлённым восторгом заметила Коко. – Разве всё это не кипятится здесь? До чего странно. Я, кстати, и не помню, чтобы здесь было нечто подобное. Зачем взбивать и варить здесь сок из вампа этими стержнями за счёт движения механизмов? Это уже не колокольня, а завод, получается – и посмеялась, отпив ещё вкусной живящей влаги благородного фрукта. – Кто строитель? Кого благодарить?       – Мир, которому принадлежит это место – мудро ответил он ей, даже если вопрос не ему конкретно был обращён.       Коко наградила такой ответ непонятливым взором озорных зелёных глазок, искрящихся от любопытства и естественной, живой юности.       – А, мир… Что-то у меня на названия память не особо работает – виновато почесала она макушку. – Нечасто приходилось слышать. Но мир забавный, хотя и местами опасный.       – Скорее непредсказуемый, потому что непостоянный. Колокольня Вампа относится к миру под названием Феномена.       – А, да-да, ну да! – Озарённая подсказкой в духе «Помощь зала», Коко легонько колотила себя по голове, пытаясь вбить вновь узнанное «старое новое» для себя название.       – Мне доводилось тут бывать, и не только, скажем так, проездом. Не стану посвящать в самые дебри того, что здесь и как всё устроено, ибо…       – Да, понимаю: то дорога резко вниз или вверх уползёт, то вообще искривится и вся такая сикось-накось – хохотливо заметила бывалая гонщица.       – Получается, здесь происходят разного рода деформации, искажения и всё в этом духе – продолжал вдумчивый анализ Тропи, оглядываясь по сторонам.       Во время слушания не грех было отпить ещё заветные граммы ароматного и насыщенного напитка.       – Однако закономерности и вероятности этих преобразований остаются загадкой.       – В тебе прям настоящий исследователь проснулся! – Залихватски ввернула «Дюймовочка» в утепляющем настроение и дух синтепоне, после отхлюпав остатки сочного сока вампа фрукта.       – Я им был, и остаюсь по сей день. Но исследовал иначе. Ну, не буду напускать здесь лирику – она у тебя явно не в почёте.       Он дважды провернул манёвр на тему её предпочтений. В ответ на второе, хотя на первый такового не последовало, Коко решительно помотала головой, устремив уверенной прямоты взгляд.       – Про Феномена я бы не прочь на самом деле послушать. А лирика – это ты зря… – Умолчав, она тихо прибавила: – У меня её хватает.       Диалог выстраивался на редкость удачно и органично: никто не навязывал что-то своё, не пытался перевесить на чаше весов в отношении значимости обсуждаемого, и Тропи в этой связи… Он как будто понял, почему она подобрала эти слова: у неё появился веский и оправданный повод закончить прерванное повествование. Рассказывалось ей уже без горячего азарта, а с каким-то упоением, будто вспоминалось что-то давнишнее, далёкое и давно забытое, затерявшееся среди этих механизмов и колоколов в окружении каменной облицовки стен, стен деревянных и надломленных оград в оскуделой местами компании двусмысленно прерванной череды досок, которые как бы хотели огородить от внешнего мира внутренний, но вместе с тем показывали – вот он, этот самый мир, прямо перед ними.       – Видела, как Кранч, отрываясь, растерянно на меня посмотрел. Уже это бросилось мне в глаза. – Она скромно заулыбалась, отвлечённо глядя куда-то в дальний верхний угол башни. – Стоило мне вырваться вперёд, он тут же меня обгонял, дразня почти так же, как и соперников; но всё равно говорил шутя: «Плетёшься, как черепаха, сеструля», «Бандикут… Сила?» – особенно хохотнула она над этой фразой, ибо не понимала, откуда он знал, что это одна из её любимых и фирменных; произнесла с едким нажимом на втором слове, выражающем явное сомнение. – Обгоняя: «Ну, как запах победы? А, это ж просто выхлопные» – иногда это раздражало, конечно… не буду говорить почему, – но всё равно забавно, если даже не со стороны, то во время гонки точно (главное не пытаться додумать). А ещё странноватое «Победи, либо продуй всухую», «Сбавляешь обороты, детка» и «Поглядывай-ка иногда назад, раз без зеркало́в, хе-хе-хе!». Я бы даже не подумала, что уже в этом отношении проглядывались задатки заботливого старшего брата. Нет, с родством у нас, конечно, всё неопределённо, но это не мешает в нашей жизни, а если бы и мешало, то давно бы перестало.       Некоторые секунды молчания предваряли конец эпизода из повести о чудаковатых, сумасбродных гонках в колокольне.       – Финишная линия, она же и стартовая, – за крутым поворотом. – Призадумалась. – Да это даже поворотом трудно назвать.       – Там резкий излом – поспешил объясниться Тропи. – Да, у меня с ним тоже бывали проблемы, да и не раз. Тому углу явно досталось, в том числе и от тебя.       Она звонко рассмеялась.       – У меня совесть болит – перед правым передним колесом: оно столько всего натерпелось. Из-за моей «профессиональной» езды пришлось менять: оно болталось похлеще всех колоколов, которые здесь есть.       При упоминании один из них услышал своё условное имя – тот, что над ними, в центре башни, – и, как бы в ответ, гулко и звонко, с эдаким басом могуче прозвенел. Заполненная пауза; колокол обращает внимание встретившихся на себя.       – Он, как истинный победитель всегда, во всём и, – ну конечно же, как иначе! – среди всех, с издёвкой поглядывал на отставшие команды. Я бы упрекала его, что гонки здесь действительно командные, ведь рядом друг с другом члены команды сильнее… если бы так жутко от него не отстала. Он умудрился так умчаться, что остальным приходилось его догонять. Я бы была хотя бы третьей, но мне постоянно мешали. Ты подумаешь, что я сильно разозлилась – да, но злиться к концу третьего круга уже не получалось: я вся обмёрзла – одета была далеко не по сезону.       Здесь она поспешила уточнить специфичный свой фасончек в составе белой футболки и сочно-бирюзового с примесью синего низа в блёстках, акцентировав внимание на крайне удачном зазоре между низом и верхом («на братца, кажись, нагляделась, вот и повторила по моде»). Тропи сострадательно улыбнулся, узнав данную подробность.       – А ветер дул частенько, точно северный – прям самый-самый! И снег вместе с собой задувал. Животу явно не поздоровилось, не знаю, как он ещё у меня не задубел – и рассмеялась звонче любых колоколов. – И подъезжая в таком полумертвецком виде к злополучной линии финиша, лишая тёмно-бордового бандикута всяких поводов подколоть меня очередной смелой шуточкой, которыми так богат его арсенал, в пору который назвать «на все случаи жизни», необходимый ему, как аптечка для оказания медицинской помощи. Уже приготовился к артобстрелу шутками, а тут я: шёрстка дыбом, хоть шпателем соскабливай её вместе со снежными наростами, на веках чуть ли не снежные барханы, а кожа, по ощущениям, медленно приобретала ледяной оттенок. Вся трясусь. Жуть! Но и тут нашёл место подшутить: «Ого! Детка, да ты щас в глыбу превратишься! Блин, хоть бы сиденье с подогревом было, что ли». Было не до смеха, – я всё равно попыталась засмеяться, но это было больно видеть: будто нечто зловещее тарабанит по крышке гроба, не смиряясь со смертью; полтергейст на чердаке буянит – только с таким и сравнивать.       Он тоже способен удивлять. Начал оглядываться из-за чего-то, с беспокойством возвращал взгляд на меня; оглядывался – хотел убедиться, что никого нет, чтобы все разъехались, – а потом взял меня на руки и прижал. «Тольк кисть не трогай, а то к ней прилипнешь. И не вздумай лизнуть!» – я опять попыталась рассмеяться, но трястись от смеха не получалось из-за холодной дрожи. Так подшутить – я для него как будто совсем маленькая… Точно говорю, я прям оттаивала. Меня укрыли бордовым пледом. Такая сказка могла случиться только в таких местах, как это – загадочное, одинокое и холодное. Он пытался разрядить обстановку, но вместо этого выдавал с головой, как дико он перепугался от неожиданности… и как пытается угадать, каково мне было тогда.       Тропи внушительно закивал, оценивающе замычал и даже зааплодировал. Ду-у-ум – протяжно зазвенел могучий нависающий над ними колокол под аккомпанемент того, что обозначилось участниками диалога как «лирика».       – Как же так вышло, не пойму? – Удивлённо проговорил Тропи, а удивлён он был весьма.       – Я умею фокусироваться на своих задачах. Здесь, у самой финишной линии, укрытая «пледом», я поняла, как это может быть для меня опасно. Я не могла не чувствовать этот холод, но… он мне не мешал. Уверена, Кранч и сам тогда испугался – не из-за того, в каком я доползла состоянии, а из-за внутренней силы. Его ошарашенный взгляд говорил: «Не, я бы этот ад терпеть не стал ни за какие деньги, хоть при каких ставках – НИ-КОГ-ДА, чур меня!». Забавно, но у него-то шерсть, точно говорю, чуть ли не медвежья; с него можно было сдирать и прямо на меня лепить - ещё бы осталось, и на Краша наверняка бы хватило.       Этот взгляд говорил, что он сознаёт какую-то вину, и что это не я глупая, что поехала в стужу как на курорт в летний сезон. Кто знал, как тут всё? Мы не знали, что нас ожидало, – а это и есть главный принцип всей нашей сумасбродной жизни. Я бы давно могла испугаться этого, будь я одна. Но о плохом я уж точно не буду. Я не одна, мне есть о ком заботиться, – и обо мне есть кому позаботиться. Искренняя взаимовыручка. А уж с мудрым духом мы тем более не пропадём.       Диковинно делиться семейной лирикой с тем, в присутствии которого она произнесла слово «злыдни». Вражда может странно себя вести, точно Феномена: как заметил Тропи, деформироваться, преобразовываться, менять обличия и маски. Она всё не могла разобрать, идут ли в ход маски, наличие которых означает притворство, сугубо показную форму поведения. Нет, это было так непохоже на правду, притом что её ни в этом, ни в каком-либо ином мире может и не быть. Парадоксальное отсутствие слова и его реального воплощения.       Он начал довольно прямо, перед тем тщательно подбирая слова:       – Это в вашем союзе меня и впечатляет. Если мы до сих пор придерживаемся разметке «Добро и Зло», то ваша добрая сторона – как бы сказать? – в ней и вправду есть сплочённость и единство. Оно проходит проверку ежечасно, ежеминутно.       – Проверка временем – метко заметила она.       – Именно.       В этот момент она глядела на неспешно идущие часы на его груди. Грудь этого человека и была могучим воплощением Времени. И мысли его чёткие, ясные, работают, взаправду, как часы.       – У нашего же зла такое не наблюдается, увы. Назовём это состояние «в Зле». В этом состоянии главенствует превосходство и желание подчинить себе.       – Ука занимается этими делишками двадцать четыре на семь.       – Беспокойный дух внутри грозной маски – поэтично выразился Тропи. – Он – центр притяжения Зла, он играет роль того, кто стягивает все остальные формы Зла к себе и тем самым приобщает остальных. Но у него вот уже который раз ничего не вытанцовывается: под его дудочку пляшут худо, нехотя, а то и вовсе отказываясь по каким-либо внутренним убеждениям.       – Как от армейской службы.       На сей раз оба засмеялись в унисон. Тропи оценил её находчивость.       – В вас же нет принуждения, порочных желаний. Ссоры и невзгоды – это, как я уже сказал, всё проверки, они никак не перетекают в такую крайность, в хаосе которой царят отношения внутри тех, кто «в Зле». А самое досадное, что внутри такого коллектива многие либо же все разом остаются одиноки, либо выборочно объединяются, сближаясь лишь по принципу дружбы против кого-либо. Зло, множась, само себя изъедает. Я это ясно ощущал на себе. Ука ищет средства воплощения своего зла, никакие отношения и нормальное, естественное общение ему не нужны, кроме, разве что, случаев, когда властолюбие захочет найти отражение в глазах других, вроде признания собственного могущества, степени доминирования, ума, коварства и прочих «благодетелей» по ту сторону зеркального отражения – признайте, как я всемогущ, мол.       Сейчас же… – он несколько утомлённо выдохнул, будто скинув тяготевший его изнутри груз. – Об этом толковать не особо-то и хочется. На горизонте объявились другие маски – ещё больше духов и былого родства. А затем пора гонок – отдушина для ярого Зла и авантюрное, увлекательнейшее состязание – для Добра. Со временем к гнетущему укору таких, как Ука, привыкаешь, но я не говорю, что все свыкаются и адаптируются. Я склонен думать на этом всём фоне, что одному Времени известно, что там дальше ждёт. Знаю, это звучит как-то абстрактно, необъективно, призрачно, но… Вот и очередное «но» – продолжите, как в кроссворде: слово из букв, количество которых ещё не известно, но предстоит узнать, вопрос лишь – когда?       Коко всё это время слушала, едва заметно разинув рот и округлив глаза, ставшие размером с блюдце, блеск которых отражал сочно-сиреневый цвет густого сока вампа. Она поглядела в сторону горгульи, припоминая, что прежде она её не наблюдала, в том числе на том месте, на котором она сейчас сидит – угол широкого проёма в обрамлении всё того же холодного камня с изогнутой аркой, – пристально наблюдая за проезжающими заблудшими путниками.       Она попеременно присматривалась к разным часам: то к его собственным, являющимися неотъемлемой частью, то к другим – большим настенным, выше трамплина. Стрелки его часов неспешно шли по циферблату, в то время как широкий простор циферблата на часах колокольни дарил безграничные возможности, которыми часовая и минутная стрелки пользовались обе без исключения. Коко не увлекла себя счетоводством, ибо, пытаясь всмотреться в общую картину, в глазах рябило от беспрестанного, хотя и не сказать, что сильно торопливого мельтешения. Время на часах колокольни сбилось, или оно безгранично шло, просто она не может разгадать эту головоломку?       – А вы, в общем, молодцы, так держать – хвалебно отозвался Тропи, очевидно, об их семейном единстве. – Время на вас воздействует иначе. Я вот, кажется, совсем перестал меняться внешне, зато и Краш, и ты… Нет, я точно старею – насмешливо, но не без вдумчивости заключил мыслитель, которому не хватало лишь характерной позы, изображающей усердные мыслительные процессы в голове.       – А если в том, не столь далёком прошлом я бы оказалась примерно в такой же ситуации, решил бы ты меня спасти?       Диалог внезапно пошёл ввысь, как дорога, пролегающая по простору величавой конструкции. Тропи замешкался, но силился показать, что торопится с ответом в сторону положительного исхода.       – Но ведь мы для тебя, как и для всех из ваших, э, находящихся «в Зле», были назойливыми бандикутами. Борьба за кристаллы: мы собираем, вы отбираете – все по-своему правы. «Отдайте мне кристаллы!» – яро и вспыльчиво, с артистизмом выдала она его реплику, достав из глубин их воспоминаний, зацепив, как желанную вещицу из игрового автомата.       Он не отрицал, что Коко всегда мыслила широко, хотя казалась достаточно узконаправленной в этом отношении девушкой. Ему не хотелось признавать, что её наивный вид и невеликий рост откровенным, явным образом сбивали с толку.       – Мне трудно ответить однозначно. Главное, что такого не возникало, и славно, потому что со всем прекрасно разбирался твой прозорливый и неутомимый брат.       Гордость взяла её, а он свёл их, приведя первую за руку и возвратив к законной владелице.       – Эх, Ука бы не оценил твои слова.       – Я и не при нём их говорю.       – А при нём… – подхватила она.       – Сама понимаешь, тут прямо противоположное. Спроси он меня то же самое про тебя или кого угодно, я буду отвечать безнадёжно одно: я служу ему, стремлюсь истреблять всё живое, которое встанет на пути великого вселенского Зла, для которого ни астрал, ни космос не предел.       Коко щедро одарила его аплодисментами, восторженно восклицая. Тропи подыграл этой скромной минутке банкета лицедейства, не менее щедро и галантно откланявшись.       – Совсем одно, что говоришь, и совсем другое – чему следуешь и чему придерживаешься в действительности. Своё сознание не обманешь, себя – тем более. Тебе всё равно нечего бояться – твои же слова, кстати, – ведь есть кому позаботиться. А нам этого зачастую сильно не хватает. Важно не пытаться заговорить об этом с другими, иначе, боюсь, это вызовет ещё больший диссонанс и погрузит коллектив «злыдней» в хаос, потому что у них появятся новые мысли, а там уж кто знает, куда они каждого по отдельности могут привести.       Наставления Тропи существенно отличались от того, как бы это всё представил Аку. Но Тропи не был духом. А человеком? Ей подумалось, как он аморфен и загадочен. Злоба всегда так была ему к лицу; властность и сила ума вкупе со знанием самой природы Времени могли возвести его до небес, и тогда предела бы его могучесть не знала. Но ведь за одним человеком стоит другая, куда более сильная и весомая инстанция – карательный дух. А каким сулило бы быть Злу без предводительства великого и неспокойного Ука Ука?       Она всеми правдами и неправдами уверяла себя: без него, где-либо в другом месте такие мысли никогда бы не посетили её. А теперь они бешено роятся в её голове, всегда, неизменно всегда украшенной пышными и объёмными светлыми волосами, убранными в её неповторимом, всеми узнаваемом стиле. Обо всём этом не преминул сказать Тропи, показывая тем самым, что не злыдень и не враг ни ей, ни бандикутам, и, более того, никогда не был лично. Теперь он свободен, пока не понадобится вновь. Она заметит, что в этой ситуации Ука для него – работодатель, по капризу, то есть вызову которого он нынче работает. Он заметит со своей стороны, что братья бандикуты научили её колкостям и искромётным шуточкам.       – Если бы Краш учил: не разговаривает ведь.       – А это уж как знать – как будто ожидая это утверждение, чисто механически ответил Тропи, не задумавшись.       Она вдумчиво поглядела на него, но продолжать мысль не стала.       – Ему уже двадцать четыре года. Пару месяцев назад справляли. Разве тебя не пригласили?       Тропи уклончиво ответил пожатием широких, крепких плеч.       – А там были и «злыдни»? Вместе уже справляете?       Коко ехидно улыбнулась при очередном упоминании – повторяет её «слово не воробей» – то, что ненароком слетело у неё с языка. Она кивнула.       – Боюсь, я у них ни свой, ни чужой – ни рабы ни мясо. Нам лучше порознь. Пока что или... – Оборвавшаяся, как мостовая переправа, мысль. – Я так им и был всё то время, пока шли великие и неутомимые серии гонок CTR. Мне хотелось, но что-то со мной или моими убеждениями относительно своего участия было не то. Я скромно ставил рекорды, катаясь на время. Немного удивился, как быстро я нашёлся с этим занятием – оно полностью соответствовало мне. И лишь в прошлогодних только гонках я показался на одной линии старта, кого только не повидав и со всеми перезнакомившись. Был бы у тебя полон стакан – и был бы он у меня, – я бы провозгласил тост: чтобы оставалось так, как есть, без резких сдвигов покорных стрелок часов и чтоб не кончались гонки вместе с их неугасающим огнём энтузиазма и соперничества.       – И чтобы действовали наконец командой, как это было здесь. – И сымитировала звон бокалов.       – И сюда же моё поздравление ввиду миновавшего празднества. Чувствую, Краш однажды для многих станет героем.       – Даже для «злыдней»?       – Даже до того станет для них, что они перестанут слыть «злыднями» – весомо заключил Тропи. – Вас ещё ждут незабываемые приключения – это я могу сказать наверняка, без каких-либо мудрёных предсказаний и путешествий во времени. А их пора ещё явно не закончилась, да и закончится ли когда-нибудь?       Всматриваясь в её неписанный портрет, Тропи думалось, что нисколько её наружность не обманчива, особенно в свете того, что ей пришлось пережить аж на протяжении целых трёх кругов. Присутствие воинственности и героизма, ясно читаемое по глазам, полным целеустремлённого и уверенного взгляда, при этом не теряя нежное прикосновение женственности и утончённой грации таковой. Как будто в некой условной прошлой жизни она слыла миру принцессой. Тропи изъяснился именно в такой манере, но избегал крутых поворотов – без излишних сентиментальностей, которые ненароком могли бы смутить или даже оскорбить Коко внутренне, что страшно само по себе, ведь она ни видом, ни слухом не даст знать ему об этом, и придётся при таком раскладе только и делать, что гадать на кофейной гуще. Особенно ей понравилось упоминание про рост: не такая уж она и миниатюрная, это лишь издалека так может показаться: «и то зависит от того, кто как глядит», – поспешит отметить Тропи.       – Без ноутбука сегодня – наигранно, будничным тоном подал он, усиливая шутливость и несерьёзность сказанного. – Я думал, ты с ним неразлучна, хоть на бегу, хоть за рулём.       И вновь ехидный укол её молниеносного взгляда.       – А ты без своей большущей, могучей вилки – контратаковала она, одновременно парируя той же монетой.       – Да, именно – вилки – шутливо подобрал он. – Поел, а за собой не помыл – дурная привычка. Увы, есть такое.       Умеренно рассмеялись. Такое общение можно было представить только в невозможном сне или в глубине несбыточных фантазий. Феномена и без того мир вымысла, невозможности; непрерываемая сплошь парадоксальности, – но именно это и понадобилось сдружившимся собеседникам.       – Но жизнь немыслима без перемен. Всё когда-то делаешь впервые, вопреки устоявшимся привычкам.       – А значит, станешь профессиональным гонщиком? – Она внимательно посмотрела на него. – Вопреки устоявшимся привычкам – поспешила разъяснить она и себя, и одновременно его вопросительный взгляд.       – Если мне позволит Время – спокойно ответил он, будто сомневаясь в возможности упомянутого.       Она же про себя не сомневалась: верно угадала его погасшую мечту. Теперь у него, определённо, появятся планы, а Время не будет ни преградой, ни самооправданием.       Гонщица всматривалась в сумасшедший бег часовых стрелок настенных округлых часов. Попутно взгляд на себя переманивали поблёскивающие витражи на окнах с наливным фруктом вампа, изображённым над каким-то причудливым узором в основе композиции, который источал озаряющий любую известную в мире тьму свет. Все эти переливы способствовали ещё большему приливу спокойствия и непознанного умиротворения. Словно в забытье усевшись на мягкое сиденье карта, она подобрала такой угол обзора, чтобы на виду у неё были и быстрые, прыткие жёлтые стрелки спидометров, и стрелки часов. Обременительные повороты ключа зажигания были ни к чему: пара элементарных нажатий и зверь готов нестись хоть на край света по самым невозможным и опасным дорогам, а если придётся – хоть по стенам или потолку, ведь пригож он для самых немыслимых для здравого ума поездок. «Достойный тюнинг для достойных гонщиков» – восторженная мысль пришла ей в голову, – но не слова благодарности тому, кто даровал ей и остальным столь щедрое подношение.       Тропи казалось, что она в кого-то целится. В ответ она поспешила успокоить фактом того, что никогда в руках оружия не держала, ничего уже не говоря о снайперском. Где-то поблизости промелькнула всё та же мысль: Время покажет. А эта мысль уже была не из спокойных. Насколько он мог этому верить? И насколько тогда верила она в немоту родного брата? Просторы колокольни молча впитывают все скопившиеся вопросы без ответов и загадки, которые они несут с собой, даже везут, словно караван, бороздящий пустыни под палящим солнцем.       Но если Тропи было и всегда есть о чём задуматься, Коко же всегда смотрела вперёд, однако сегодня она познала важность оглядки назад: прошлое не может быть достойно забвения, даже его самые тёмные и смрадные уголки – всё это опыт, и ни чей-то на стороне, а личный, накопленный своими трудами и усилиями… Хотя и не только своими, ведь не стоит забывать о команде и семье – символы сплочённости и нерушимого единства. Оглядка назад... всё, что было в зеркале заднего вида. Не существовавшие отражения – зеркал нет. Очередной парадокс. Стоит его решить; только бы не забыть, а то столько всего сейчас в голове.       Слегка давя на газ, она едва успевала ловить темп сумасбродных стрелок, начавших носиться, точно стая перепуганных злонамеренным браконьерским выстрелом птиц. Часы колокольни на что-то провоцировали, бросая вызов. То поддавая, то убавляя газ, продавливая педаль, гонщица хотела ринуться на охоту за Временем. Заголосили колокола, вторя редкой дрожи шестерней и их трению о крепкие стальные стержни, которые они послушно и всегда бесперебойно приводили собою в движение. Оркестр колокольни зажёг в ней новую искру – желание, идею. Залитая проникновенным звоном и его эху, расходящемуся по башне и поодаль неё, стремясь покорять непроглядные снежные дали, она с воинственностью амазонки, но в то же время по-детски мечтательно изрекла:       – Вот бы мне угнаться за стрелками часов.